Его Преосвященство, с кем не могло приключиться большего счастья, чем удаление этого [78] Принца, кого, одного-единственного, он опасался гораздо больше, чем всю его армию вместе взятую, был счастлив узнать, что тот попал в руки своих любовниц. Он счел, и все служило тому подтверждением, что это даст ему передышку, тем более, что тот оставил командование своими Войсками Принцу, а именно Герцогу де Немуру, кто был ничуть не менее влюблен, чем тот сам. Они даже увлеклись оба одной и той же особой, но с той разницей, что хотя они двое отдали их сердца Герцогине де Шатийон, один был ей намного более верен, чем другой. Принц де Конде был всего-навсего ветреником, успевавшим забавляться и там, и здесь, тогда как Герцог всерьез воспринимал свою страсть. Его любовница, тем не менее, этого не заслуживала, у нее было столько же любовников, сколько, так сказать, дней в году, и, если верить скандальной хронике, ее характер почти соответствовал поведению Принца де Конде. Хотя она питала больше склонности к Герцогу, чем к кому-либо другому, это не мешало ей прислушиваться ко всем, желавшим ее развлечь. Частенько дело у них доходило до грубостей и даже до желания расстаться, но, наконец, слабость этого Принца к ней была столь велика, что хотя он был как бы убежден в своем несчастье, она заставляла его увериться совсем в обратном, когда хотела дать себе такой труд.
Цена головы.
Месье Принцу оставалось пожелать, чтобы лишь она одна ему изменяла. Он смог бы, по крайней мере, явиться снова принять командование над своей армией и придумать какую-нибудь новую заботу для Кардинала. Но другие его любовницы обошлись с ним еще хуже, чем она, и, принимая их милости, он подхватил такую неудобную болезнь, что вынужден был отдаться в руки хирургов. Он скрыл это невезение под необходимостью задержаться в Париже. Парламент собирался там, как обычно, и возвращение Кардинала привело этот Корпус в злобное настроение, как я уже говорил где-то. Он оглашал жуткие постановления против его особы — он [79] выпустил одно, где назначал цену за его голову в пятьдесят тысяч экю, и другое, повелевшее продать его Библиотеку, дабы вырученные деньги были всегда готовы для того, кто совершит это убийство. Невозможно было бы отыскать Министра, с каким обходились бы более скверно, и так как он несколько раз слышал историю Маршала д'Анкера (д'Анкра; видимо, просто описка — А.З.), именно после этого постановления он по-настоящему захотел вернуться в Италию. Страх, как бы с ним не расправились точно так же, как с этим Маршалом, заставил его переговорить с Королевой; но эта Принцесса, чье мужество было совершенно отлично от его собственного, поскольку малейший пустяк вгонял его в дрожь, а Ее Величество, напротив, проявляла лишь еще большую решительность, когда видела, что опасность казалась более грозной, сказала ему успокоиться. Она воспользовалась самыми выразительными доводами, пытаясь его убедить, вплоть до того, что сказала ему — его дело она считает отныне своим собственным; но так как можно оградить людей от опасности гораздо скорее, чем от страха, он продолжал настолько бояться, что охотно бы спрятался, если бы посмел. Королева была принуждена, видя, что он не полагается больше на ее слово, просить Виконта де Тюренна заверить его, что Парламент не в состоянии причинить ему то зло, какого он опасался. Может быть, он чему-нибудь и поверил, если всегда старался держать рядом с собой Виконта с его армией, но так как у этого Генерала были дела и в других местах, едва он его покинул, как Министр решился просить отставки у этой Принцессы.
Тюренн отказывается от девицы Манчини.
Однако у Его Преосвященства зародилась мысль предложить одну из своих племянниц Виконту де Тюренну, дабы тот употребил весь свой опыт на армейские дела, чтобы вытащить его из того дурного положения, куда он попал. Он трепетал от ужаса, как бы тот еще раз не заявил себя против своего Государя, тем более, что его брат еще и в настоящее время выступал с оружием против Короля в Бордо. [80] Так как он от природы был подозрителен, он не знал, в хороших ли они отношениях, и не должен ли он опасаться, что тот от него отвернется, как раз когда будет самая большая надобность в его помощи. Он поделился планом этой женитьбы с Навайем, кто тотчас же его одобрил, найдя, что это было бы полезным шагом для Виконта де Тюренна, не имевшего еще ни Должности, ни Наместничества; впрочем, вскоре он их получил; он даже взялся сам с ним об этом переговорить, надеясь, что так как и он был причастен к армейскому ремеслу, этот Генерал, кто должен будет чувствовать себя обязанным ему за устройство такого брака, не преминет проявить свою признательность ему при случае. Кардинал принял его услуги, и, таким образом, предложение было сделано Виконту де Тюренну. Этот последний был добрым Гугенотом в те времена и не верил, что должен был жениться на женщине какой-либо иной религии, чем его собственная, хотя это и было тогда достаточно распространенным явлением; он ответил Навайю, что весьма благодарен Кардиналу за ту честь, какую он пожелал ему оказать, но деликатность его совести мешала ему этим воспользоваться. Этот ответ, исходивший явно не от куртизана, в чьи привычки входило не иметь никакой Религии, когда заходила речь о его состоянии, еще больше встревожил Кардинала. Он немедленно уверился, что тот вот так отказался от этого брака лишь потому, как имел более деликатную совесть, чем, к примеру, у Кардинала де Ришелье, кто не стал устраивать никаких сложностей и дал погибнуть Герцогу де Пюилорану, несмотря на то, что женил его на одной из своих родственниц; он уверился, говорю я, что Виконт не хотел, чтобы его обвинили, как обвиняли этого Кардинала, якобы он устроил эту свадьбу лишь для того, чтобы лучше поймать человека, которого хотел погубить; итак, все более и более уходя в свои мысли, он начал строить столь скверную мину этому Генералу, что тот счел себя обязанным поговорить об этом с Королевой. Однако, так как он [81] вообразил, будто все это явилось следствием того, что произошло между ним и Навайем, он был вынужден рассказать ей о том разговоре, дабы она лучше поняла его резоны. Королева, отличавшаяся большой набожностью и походившая на него своей верой, что это очень хорошо сделано — вовсе не женить двух особ противоположных Религий, сказала ему успокоить свою душу, а уж она заставит Его Преосвященство внять голосу разума. Она действительно побеседовала с ним, и так как этот Министр был счастлив изо всего извлекать пользу, он ей ответил, что как-то не лежало у него сердце к этому Генералу, и все это имело отношение исключительно к интересам Короля; когда он предложил тому жениться на одной из своих племянниц, это было сделано не по причине его несметных богатств, не по причине того высокого положения, какое тот мог бы ей дать; он знал, каково состояние Младшего сына Дома Буйонов; но так как в настоящие времена, когда чуть ли не каждый славился изменой своему слову, он рассудил, что Его Величеству было бы полезно заручиться этим человеком, он пытался связать его этим настолько крепко, что, какие бы предложения ни доходили до него со стороны, он был бы просто не в состоянии их принять.
Он постарался таким образом замаскировать под прекрасным предлогом истинные чувства, побудившие его действовать. Королева поддалась на обман и была ему весьма признательна за то, за что она не почувствовала бы абсолютно никакого к нему обязательства, если бы узнала по правде, почему он так поступил. А отношения тем временем все более и более обострялись между Парламентом и Кардиналом; наконец, ему посоветовали распорядиться сжечь дома, какими этот Корпус обладал в пригородах. Дабы его возбудить, ему сказали, поскольку они столь мало с ним церемонились, что назначили цену за его голову и постановили продать его библиотеку, он просто обязан со своей стороны сделать им все самое плохое, что только сможет; он проявил к ним [82] вполне достаточно мягкости в прошлом без малейшего успеха, и сейчас самое время признать, что пока он будет придерживаться с ними того же поведения, он не выиграет ничего большего. Это мнение вполне пришлось бы ему по вкусу, если бы он не опасался последствий; на так как он узнал на горьком опыте, что самой важной побудительной причиной, заставившей Парижан одобрить заточение Месье Принца, был разрешенный им грабеж тех самых домов, какие ему теперь советовали сжечь, он отбросил это мнение.
Осада Парижа.
Его Преосвященству гораздо больше пришлось по душе блокировать Париж, как он делал во времена, когда этот Принц сражался ради его интересов; итак, возвратив Короля в замок Сен-Жермен, он отдал приказ Виконту де Тюренну утвердить за собой посты, что могли бы навредить этому огромному городу.
Этот Генерал тотчас же овладел теми, что располагались в верхнем и нижнем течении Сены; это немедленно поставило город в затруднительное положение в снабжении продовольствием, и Месье Принц должен был захватить со своей стороны Монлери, Шартр и Этамп, дабы сохранить за собой, по меньшей мере, связь с Орлеаном. Съестные припасы доходили к нему с этой стороны, и особенно вино, каким изобилуют окрестности Орлеана. Граф де Таван, Генерал-Лейтенант армии этого Принца, командовал в Этампе, где сосредоточилась большая часть его сил; и так как Старшая дочь Герцога д'Орлеана возвращалась из удельных владений ее отца с паспортом Двора, и эта Мадемуазель была счастлива увидеть их вооруженными, едва он узнал ее волю, как счел, что не может сделать ничего лучшего, как устроить ей это развлечение. Он знал, до какой степени она была другом его мэтра, и когда бы даже это не было должно по отношению к ее рангу, одно только это обстоятельство обязывало его ни в чем ей не отказывать, о чем бы она его ни попросила. Итак, он приготовился произвести перед [84] ней смотр своим Войскам; а Виконт де Тюренн, предупрежденный об этом своими шпионами, внезапно напал на него, когда он менее всего этого ожидал. Однако, так как трудно застать врасплох людей, научившихся драться под командой такого знаменитого Капитана, каким был Принц де Конде, они оказали ему настолько славную оборону, что, хотя преимущество и осталось за их противником, обошлось оно ему весьма дорого. Жавель, Мэтр Лагеря Полка Конти, находившегося тогда на службе у этого Принца, и кого мы видим сегодня Капитан-Лейтенантом второй Роты Мушкетеров Его Величества, с большой смелостью отразил первый натиск Виконта де Тюренна. Так как он командовал в этот день кавалерийским отрядом в карауле перед лагерем, он повел его против этого Генерала и остановил его достаточно надолго, чтобы дать время своим вскочить в седло; но, наконец, так как силы были явно неравны, и количество войск Виконта де Тюренна превосходило те, что мог иметь Таван, он потрепал его в конце концов и заставил удалиться в город. Так победители овладели Орлеанским Предместьем, где они сражались, и так как их Генерал претендовал на то, что эта атака должна была нагнать страху на побежденных, он решил их осадить, хотя прежде нисколько об этом не помышлял. Он увидел себя мэтром Предместья, откуда мог крушить город пушечными залпами. К тому же, Принц де Конде не имел абсолютно никаких войск для оказания помощи осажденным. Те, что он мог забрать у Парижан, ни в коей мере не были значительны; это могло бы быть городское Ополчение, и Тюренн не верил, что тот когда-либо осмелится что-нибудь с ним предпринять. Он слишком насмотрелся на их трусость в других обстоятельствах, чтобы поверить, будто на них можно рассчитывать, а отсюда он сделал вывод, что Принц не будет настолько непредусмотрительным и не передаст свою честь в их руки. С этим предубеждением он начал приводить все в порядок для ведения осады, что должна была [85] принести ему большую славу, если он добьется успеха, и она была бы славной, честно говоря, когда бы он не с гарнизоном собирался биться, но со всей армией целиком.
