Блейк с тревогой смотрел на наши с Ниной Викторовной упражнения в словесности.
— Господа, а что будет со мной?
Полковник Антонова ответила британцу:
— Все будет зависеть от степени вашей полезности российским армии и флоту, а также от вашей помощи нам в войне против турок.
Она дождалась, пока конвой увел пленного, после чего поинтересовалась моим мнением о результатах допроса.
— Дорогая Нина Викторовна, по-моему, мы узнали достаточно много интересного. Надо еще проанализировать полученную информацию, сверить ее с имеющимися у нас историческими материалами, а потом в обобщенном виде доложить адмиралу. Впрочем, все в рамках того, что мы и так знали из исторических источников, ничего принципиально нового.
В этот момент в дверь постучали. В аудиторию зашел улыбающийся полковник Бережной, и с ним какой-то человек, одетый в камуфляжную форму с погонами старшего лейтенанта, но явно не имеющий никакого отношения к нашим морякам или морпехам. Похоже, что этот плотный черноволосый мужчина средних лет, но уже с сединой на висках, был кем-то из местных.
Бережной приложил руку к козырьку камуфляжного кепи.
— Здравия желаю, друзья. Вот, хочу представить вам местного коллегу, поручика Никитина Дмитрия Ивановича. Он был освобожден из турецкого плена нашими морскими пехотинцами, так что прошу любить и жаловать…
Перед войной поручик проводил разведку Дарданелльских и Босфорских укреплений и Стамбульского гарнизона. Более того, при аресте он сумел сохранить добытые материалы, а после своего освобождения передал их нам. Благодаря этому героическому поручику, скоротечной Боспорско-Дарданелльской операции — быть!
Да вы не краснейте, уважаемый, все нормально, мы все только выполняем свой долг перед Россией. Так что, товарищи офицеры, сбор в оперативном отделе ровно через час.
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — Нина Викторовна бросила взгляд на часы. — Александр Васильевич, будьте любезны, напишите отчет, а я пойду посмотрю, чем там у нас «аналитики» занимаются, и в первую очередь ваш бывший коллега подполковник Ильин.
5 июня 1877 года, Эгейское море, ТАКР «Адмирал Кузнецов».
Поручик Дмитрий Никитин (в миру Димитриос Ономагулос).
Иногда мне хочется смеяться, иногда — плакать, а иногда кричать: «Господи?! Куда я попал?! Кто эти люди, и зачем я здесь?!»
В один момент мир встал с ног на голову, и все то, что я знал раньше, в одночасье потеряло смысл. Иногда мне это даже нравится, приятно, знаете ли, оказаться на стороне победителей. Тем более в деле, которому ты посвятил всю свою жизнь. Но, господа, давайте все по порядку.
Унтер-офицер, которому я сказал, что он имеет дело с русским офицером, не стал со мной спорить, и лишь удивленно приподнял левую бровь. Дальше произошло нечто совершенно невероятное. Он вытащил из нагрудного кармана своего жилета маленькую черную коробочку с торчащим из нее штырем, что-то на ней нажал и приложил ее к уху.
— Товарищ капитан, докладывает сержант Бондаренко. Тут это, грек, которого мы из зиндана вытащили, говорит, что он русский офицер, разведчик…
Коробочка что-то прохрипела в ответ, и унтер оглянулся.
— Так недалеко от ворот мы, под навесом. Ага, так точно, товарищ капитан, выходим к воротам и ждем, — унтер убрал коробочку в карман и повернулся ко мне: — Вот так, господин офицер, товарищ капитан сейчас подойдет, выходим к воротам и там ждем его…
У этих самых ворот я остановился в остолбенении: огромные створки из кедровых досок в два пальца толщиной лежали сорванные с петель. Ну а чуть дальше, на площади, стояло то, что заставило меня вытаращить глаза от удивления. Боевая повозка, машина — не знаю даже как и назвать это, причем того же цвета, что и форма на диковинных солдатах. На вид она вся была сделана из железа, и при этом еще и двигалась не на колесах, а на длинных гибких лентах из металлических звеньев, соединенных в кольцо. Так вот что так лязгало и гремело у меня над головой! Только, хоть убейте меня, я не представляю, что за мотор заставляет двигаться сей удивительный механизм. Ведь для паровой машины необходимой для нее мощности внутри просто нет места.
Я же все-таки артиллерист, человек образованный, в технике понимаю достаточно. Да и по службе мне нужно знать о новинках техники. Так вот что я вам скажу, милостивые господа, ничего похожего нигде и никем сделано не было!
Мимо нас прошел молодой подпоручик, бросивший на ходу моему сопровождающему:
— Бондаренко, Иванцова не видел?
— Он где-то внутри, тащ лейтенант, — ответил тот, мимоходом козырнув.
Что меня еще очень удивило (кроме боевой повозки, естественно), так это то, что нижние чины, унтера и офицеры были одеты в абсолютно одинаковую форму, различаясь только погонами. Это что же надо было сделать с нашим офицерством, представители которого, как сороки, обожают всё блестящее и которые ни за что не согласились бы променять свои яркие мундиры на эту форму-невидимку. Похожие взаимоотношения офицеров, хотя бы с унтерами, я раньше видел только в казачьих сотнях. Ну, там все понятно — рядовой казак и офицер у казаков обычно с одной станицы, а может, даже с одной улицы. А тут? Ой, не знаю, не похожи они на станичников. Хотя нет, кажется, вот идет один из них…
— Здравия желаю, тащ капитан, — козырнул унтер, ну как-то не поворачивается у меня язык называть его сержантом. — Вот этот человек утверждает, что он русский офицер, хотя сначала сказал, что греческий купец.
Капитан внимательно оглядел меня с ног до головы. Показалось, что он заглядывает прямо мне в душу. По возрасту и ухваткам я угадал в нем старого служаку, понюхавшего пороху, который, может быть, дрался с англичанами и французами рядом с моим батюшкой на Малаховом кургане, или резался с турками под Ериванью. Немного помолчав, он сказал:
— Чем вы можете доказать, что вы офицер Российской армии? Или, милостивый государь, я должен поверить вам на слово?
Немного волнуясь, я подал ему лоскут полотна размером примерно с носовой платок, который извлек из-за подкладки моей куртки. И тут он снова меня удивил. Коротко хмыкнув, капитан повертел лоскут в руках, бормоча себе под нос:
— Ну где же я вам тут утюг возьму?! — потом сунул его в руки унтеру. — Натяни потуже! — Еще мгновение, и в руках у капитана, как у какого-нибудь факира в ярмарочном балагане, вспыхнул огонь. Он водил пламенем под полотном, и на нем стали появляться зеленоватые буквы. Закончив свои манипуляции, капитан вслух прочитал написанное на полотне: «Податель сего является поручиком Русской армии Дмитрием Николаевичем Никитиным и действует на территории Оттоманской Порты с моего ведома и по моему поручению. Генерал-адъютант Н. П. Игнатьев. 7 февраля 1871 года».
Капитан еще раз хмыкнул и поднял на меня глаза:
— Что вы имеете доложить, господин поручик? — Теперь в его взгляде читался вполне практический интерес к моей персоне.
Я подтянулся.
— Господин капитан, у меня есть сведения, которые в связи с началом военных действий должны быть срочно отправлены в Россию. В настоящий момент эти бумаги находятся в тайнике на моем каике.
Капитан вернул мне мой документ, буквы на котором по мере остывания побледнели.
— Сержант Бондаренко, возьми машину, пару ребят из своего отделения и сгоняй с господином поручиком в гавань. Если ротный спросит, скажи — я приказал! И быстро, одна нога здесь, другая там!
Ой, что тут началось! Меня подсадили на борт одной из боевых повозок и сказали: «Держись!» Неожиданно повозка подо мной взревела, как разъяренный бык. Я от неожиданности чуть… ну, вы понимаете, да?
Наверх ловко запрыгнули унтер-офицер Бондаренко и еще двое таких же пятнистых нижних чинов и присели на броню (я сразу понял, что машина сделана из толстой прочной стали). Боевая повозка дернулась, круто развернулась и с металлическим лязгом помчалась по извилистой улочке в сторону гавани. Едва только раздался первый рык, как на всех заборах и деревьях вокруг нас появились любопытные мордашки соплеменников моей любезной матушки, в возрасте примерно от пяти до пятнадцати годов.
В гавани догорали остатки турецкого вооруженного парохода «Изеддин». Увидев набережную, я присвистнул от удивления. Похоже, что именно здесь полегли лучшие воины Саид-бея. Тут были трупы аскеров, внешне совершенно целые, а также такие, от которых мало что осталось.
Хвала Николаю Угоднику, моя «Ласточка» была целой и невредимой. Старый Константинас, мой шкипер, заместитель и почти второй отец, встретил меня у трапа со слезами на глазах:
— Мой господин, мы уже и не надеялись увидеть вас в живых, — повернувшись к моим сопровождающим, он низко поклонился им: — Скажи этим храбрым русским воинам, что мы всегда будем помнить добро, которое они сделали для нашего народа.
