— Ты куда это от меня слинять собрался? Завтра обещал с картохой помочь разделаться. Я уж своим объявил. Всех раком поставил, чтоб семена с подвала подняли, ты ж намылился «ласты» сделать? Кто тебя на погосте ждет, кому ты нужен, ни одной знакомой бабы не имеешь. Так чего спешишь? Там одни старухи, слышь, кореш? С ними рядом родные деды прокисли. То-то и оно, что ты не все сделал. Вот оклемаешься, отсадим огород, обмоем это дело и за твой дом и гараж возьмемся. У хозяина все должно быть в порядке! А и самому в мужики пора вернуться. Полдеревни бабья вокруг тебя носятся, ты ни одну не обогрел и не порадовал. Чем они вспомнят, как назовут вслед, подумай!
— Смотрю, Прошка уже улыбаться стал. Пусть через боль, но все же ожить старается. Никитка это приметил и залился того сильней:
— Тебя бабы в слезах утопят, что сбежал от них не спросившись. Вон вчера Матрена, соседка моя, пирогов напекла и для тебя принесла, чтоб отведал, а я позабыл. Вечером хватился, ан уж детвора съела. Проглядел я, не предупредил, а обратно не взыщешь.
Прошка отмахнулся, мол, о чем речь? А Никита брешет свое, мол, у нас в Сосновке нельзя ругаться мужикам, не знаешь, что случится в одночасье. Я ж к тебе тоже по делу забежал. Сахар закончился, а магазин закрыт. Да только не до чая моим сейчас, пока семена не поднимут, не разогнутся. Но и тебе нужным стал, Анну позвал. Хотел Юльку вместе с ней приволочь, да подумал, заругаешь меня, что показал тебя обоим в таком виде! Перед бабами всегда дрыком стоять надо. Не показывать нашу слабость, чтоб не вздумали седлать и верх брать. Верно, я решил?
— Прошка кивает согласный. Мне смешно стало. Они еще хорохорятся! На четвереньки не могут встать, а туда же… Я только вышла на минуту, вернулась в комнату, Прошка уже на койке лежит и довольный улыбается. Успели неслухи. А Никитка рассказывает:
— Возвращаюсь домой с рыбалки, слышу возле Шабановых крик на всю улицу. Глянул, там козел ихний чуть ни на крышу скачет, кого-то на рогах хочет прокатить. Оказалось, узрел отморозок полюбовницу Юркину, какую он на чердак от жены спрятал, пока она на работе была. Ну, баба решила избу сзади обойти и смыться незаметно. Да козел увидел и за ней. Отбить вознамерился у хозяина. Да как поддел рогами с разгону. Любовница в воплях зашлась, зацепила какой-то дрын и на козла поперла, выпучив глаза. Тот и вовсе озверел! Как это в его дворе чужая баба бить вознамерилась. И попер на полюбовницу буром, давай ее вокруг дома гонять без передышки. Тут и Юрка выскочил, хотел козла отогнать, чтоб успела зазноба выскочить на улицу. Но куда там? Из дома жена вышла, сама Шабаниха. Мигом поняла, что стряслось. Взяла засов в руки и за мужиком вприскочку помчалась. Юрка как увидел, шустрей козла побежал, но едва калитку открыл, баба подоспела. Ох, и насовала мужику по спине и бокам. Ни своим голосом взвыл. Ведь со всей силы дубасила, не жалея. Даже козел отошел, испугался, ему уже там делать было нечего. Злая баба хуже черта, в том козел убедился.
— Ну, а любовница успела убежать? — спросила Юлька.
— Ей тоже перепало. Оттого шустрей выскочила со двора. Теперь не скоро появится, либо совсем не придет, пока не заживут синяки и шишки.
— Мужику круче всех досталось. Высветил козел, подвел хозяина. Юрка продаст его, не станет держать после такого, — сказал Никита.
— Тут хозяина менять надо. Козел ни при чем. А и Шабаниха не позволит такую умную скотину уводить из сарая! — ответил ему Прохор и вскоре сел на койке, так и не смогла уложить. Прошка даже проводить хотел. Ведь совсем темно. Да я наотрез отказалась, велела сидеть в доме и никуда не высовываться. Тогда Никита предложился. Сказала, чтоб с Прошкой неoтучно был. Одного оставлять нельзя. Кое-как убедила. Взрослые мужики, а честное слово, хуже детей, — качала головой Анна.
— Это хорошо, что они такие! — похвалила Юлька неведомо кого.
— Что ж тут доброго, коль настырнее баранов? — возмутилась Анна.
— Так ты хочешь, чтоб все слушались беспрекословно? Этого не бывает. На то они мужики! Пока им плохо, лежат спокойно, чуть полегчало, не удержишь. Оно и в нашей больнице так было. Привезли из Чечни двоих раненых ребят. От макушки до пяток в бинтах замотаны. Осколочные ранения. Несколько дней лежали без сознания. Не знали хирурги, выживут парни или нет. Мы неотлучно возле них дежурили. И что б ты думала, они, едва открыв глаза, уже о самоволке заговорили. А еще через неделю убежали в часть. Оказалось, устали лечиться. Во, деловые! Мы их, считай, из могил подняли. Им же надоела больница, мы вокруг них на цыпочках ходили, чтоб не тревожить, не мешать, я им дискотеки не хватало, чтоб на ушах стоять, — возмущалась Юлька.
— Долго жить будут. Веселые люди долго не болеют и лежать не любят. Они выздоравливают быстрее других. Потому что натура у них такая, звонкая и светлая. Это я и по опыту и по жизни знаю. На Колыме наши женщины тоже болели нередко. Надрывались, простывали, другие с голоду пухли. Все они уже в возрасте были. Рыхлые, с надломленным здоровьем, быстро умирали. А вот подвижные, упрямые, выжили. Голодные, простуженные, даже плясали в перерывах. Сами себя жить заставляли. И, поверишь, дожили до воли. Жаль, что ни все. Они саму Колыму удивляли, так хотели жить. Я долго переписывалась с иными. Потом угасла связь. Другие заботы появились. Но и теперь помню всех. И хотя отругала Прошку за самовольство, в душе, пусть молча, похвалила не раз. Не растерял мужик настырства и уважения к себе, умеет одолеть свою боль и перешагнуть через нее Если попросит о помощи, только в крайнем случае, когда вовсе невмоготу станет, — признала Анна.
— А по-моему все мужики такие.
— Ошибаешься, Юлька! Скоро убедишься, как мало настоящих мужиков осталось. Теперь все больше слюнтяев и слабаков. Чуть палец порежет или зачихает, тут же за бинты и таблетки хватаются. А ведь любой порез присыпал золой иль пеплом сигареты, кровь мигом остановится, и порез заживет быстро и без следа. А нос легче всего чесноком прочистить, понюхал, съел пару зубков, и нет мороки. Так им чесночный запах не по нраву, таблетками себя травят. Моя бабка всю жизнь простуду у всех в семье печеным луком лечила. И, поверь, дети здоровыми выросли. Ни к одному врачей не вызывали, в доме никаких таблеток не имелось. Во всей семье ни один мужик не облысел. Каждую хворь в бане лечили, вениками. А после нее пили лесной сбор вместо нынешнего чая. Не было в нашем роду алкашей. Не водилось и лентяев. Сама видишь, работы хватает. Не до баловства, оно и каждая копейка легко никому не давалась. Почему и твоя мать в семье нашей не прижилась. Не признали ее за лень и никчемность. Хотели приучить к своему укладу, не получилось ничего. Так и не признали бабу. А ведь надеялись, что обломаем, научим всему. Очень старались. Ведь быть или не быть женой, зависело только от нее. Вот и у меня не получилось, хотела одной семьей жить, как у нас в доме. Да зря старалась. Колькина семья жила своим законом. От того и не состоялось. В чужой стае одиночке не выжить. Она навсегда чужою останется. Не стоило даже пытаться что-то переломить. Всяк себя считает правым. Я поспешила, а потому не увидела, что меня ждет. Хорошо, что родители не упрекали, когда беда прихватила меня за горло и не отдали моего сына, ни в приют, ни в чужие руки. Ведь с Колымы вернулась совсем другою, никому кроме родителей не верила. От подруг отошла. Все они отвернулись в лихое время. Ни одного письма за четыре года от них не получила. Поверили, что не доживу до воли. Загодя похоронили и простились. Они и теперь живут в Сосновке. Совсем неподалеку от нас. Конечно, видимся. Но дальше, чем здравствуй, разговоров нет. Не о чем стало болтать, да и время жаль. На порог не пущу.
— А пытались придти?
— Само собою. Я сказалась занятой и закрыла перед ними дверь. Закончилась наивная и доверчивая юность. Мы расстались без упреков и брани. К чему все лишнее? Прощаясь, прощают без проклятий, иметь слабых подруг, лучше вообще обойтись без них. Да и не верю в женскую дружбу. Она, как Колымский сугроб, весь белый сверкающий, пушистый, а присядь и душу отнимет без жалости. И тебе говорю, Юля, не верь бабам! Женская дружба на зависти и лести, на подлости замешана. Вся жизнь тому учила.
— И на Колыме так было?
— Там условия другие, как таковой дружбы не получалось. Роднила всех одна беда. Мы не говорили громких слов, помогали друг дружке выжить. Вот в такой помощи нуждались все. Как это называлось, не задумывались. Не словам верили. Они ничего не стоили. А выжить повезло ни всем, — умолкла Анна и сидела за столом как изваяние, чудом уцелевшее после Колымы.
— Баб! Ну что ты будто окаменела? Не пугай меня. Когда вот так сидишь, мне кажется, что ты замерзла и ушла от меня куда-то очень далеко, туда, где не тают снега. Ты никого не видишь и не слышишь, забыла всех и навсегда осталась в своей ледяной легенде.
— О! Если б Колыма была только легендой, люди моего возраста не знали б горя.
