Хотя эти обряды похожи на меланезийские ритуалы «осеменения мальчиков», древнегреческая педерастия индивидуально-избирательна и подразумевает не столько «инсеминацию» мальчика, которая нигде прямо не упоминается (верования такого рода существовали только в Спарте), сколько его одухотворение и воспитание.
В древних Фивах существовал особый «священный отряд» из 300 любовников, который считался непобедимым, потому что, как писал Ксенофонт, «нет сильнее фаланги, чем та, которая состоит из любящих друг друга воинов». Обнаружить страх перед лицом возлюбленного, не говоря уже о том, чтобы бросить его в бою, было неизмеримо страшнее смерти. В битве против македонцев при Херонее (338 до н.э.) все эти воины погибли, но ни один не сбежал и не отступил.
В воинственной Спарте каждый мужчина принадлежал к определенному возрастному классу, членство в котором определяло его права и обязанности. Право на женитьбу занятые войной мужчины получали довольно поздно, да и после этого много времени проводили вне семьи. Сексуальные связи с незамужними женщинами были строго запрещены. Единственным средством сексуальной разрядки были отношения с мальчиками. Спартанские мальчики от 7 до 17 лет воспитывались не в семьях, а в собственных возрастных группах. Огромное значение придавалось гимнастическим занятиям, причем юноши и девушки тренировались голыми, натирая тело оливковым маслом. Каждый «достойный» мальчик от 12 до 16 лет должен был иметь своего эраста, причем «и добрую славу и бесчестье мальчиков разделяли с ними их возлюбленные». Этот союз почитался как брачный и продолжался до тех пор, пока у юноши не вырастала борода и волосы на теле.
Если спартанская педерастия связана главным образом с воинскими делами, то в Афинах сильнее звучат гражданские мотивы. Педерастия в Афинах была узаконена в начале VI в. до нашей эры Солоном, который ставил любовь к мальчикам. «в число благородных, почтенных занятий». Культовым воплощением мужской любви стал образ героев-любовников Гармодия и Аристогитона. Прельстившись красотой юного Гармодия, младший брат правившего в это время тирана Гиппия Гиппарх попытался ухаживать за юношей, а встретив отказ, грубо оскорбил его сестру. Чтобы смыть оскорбление, молодые люди составили заговор для свержения тиранов (514 г. до н.э.). Им удалось убить Гиппарха, но Гиппий ускользнул. Гармодий был убит на месте, а Аристогитон умер под пытками, не выдав ни одного из своих сообщников. Когда несколько лет спустя Гиппий был свергнут, Гармодий и Аристогитон стали символом борьбы за свободу и демократию и были первыми людьми, которым благодарные сограждане в 506 г. до н.э. поставили статую на центральной площади города.
Однополая любовь имела и важные психологические функции. Характерный для афинского общества дух соревновательности, одинаково сильный и в спорте, и в политике, порождал напряженную потребность в эмоциональном тепле и самораскрытии. В общении с кем мог афинянин удовлетворить эту потребность?
С женой? Приниженное социальное положение афинской женщины делало это невозможным. В древнегреческой культуре очень сильны мотивы мизогинии, неприязни к женщинам и страха перед ними. Афинский брак не был любовным союзом. Жена, которая по возрасту часто годилась супругу в дочери, была хозяйкой домашнего очага и матерью его детей, но практически не покидала женской половины дома и не участвовала ни в каких мужских занятиях. Кроме законной жены, афинянин мог посещать проституток и, в редких случаях, поддерживать постоянные близкие отношения с высокопоставленными и образованными гетерами. Но психологической близости и тут большей частью не возникало. Идея равенства полов глубоко чужда древнегреческой культуре.
Невозможна была и интимная близость между отцами и детьми. Мужчина-афинянин проводил дома очень мало времени. До шести лет дети воспитывались в женской половине дома, под опекой матерей, затем мальчиков отдавали в школу, где их обучали специально подготовленные рабы-педагоги. Жесткая семейная дисциплина порождала психологическую отчужденность и напряженность. Проблема отцов и детей в классических Афинах была весьма острой.
Школа? Древнегреческая теория воспитания, «пайдейя» не знает понятия формального обучения, более или менее безличной передачи знаний и навыков. По словам Ксенофонта, никто не может ничему научиться у человека, которого не любит. Воспитание — это исключительно глубокое личное общение, где старший является одновременно наставником, другом и идеалом младшего и, в свою очередь, испытывает к нему чувства дружбы и любви. Наемный педагог, даже независимо от своего рабского статуса, не мог удовлетворить этой потребности.
В этих условиях гомоэротическая дружба-любовь между мужчиной и мальчиком (юношей) становится уникальным и незаменимым институтом социализации. Дополняя то, чего не могли обеспечить другие социальные институты, она фокусировала в себе весь эмоциональный мир личности и была исключительно значима для обеих сторон. К ним относились с большим уважением. Греческая скульптура часто изображает обнаженное мужское тело. Но греческая культура — культура самообладания, распущенность и эксгибиционизм ей глубоко чужды. Так же сдержанна и греческая гомоэротика.
Как и другие народы, греки имели развитый фаллический культ. Символическое изображение эрегированного члена было не только символом плодородия, но наделялось охранными, отпугивающими функциями. Греки даже ставили у своих домов и храмов специальные столбы, посвященные Гермесу, гермы, с человеческой головой и эрегированным членом, которым приписывалась функция отпугивания врагов. В обычных изображениях греческие художники и скульпторы предпочитали небольшие, «мальчиковые» размеры, наделяя длинными и толстыми членами только похотливых и уродливых сатиров. Мужчины изображаются без волосяного покрова, даже на лобке, с нормальной мошонкой и сравнительно коротким и тонким членом, головка которого, даже в состоянии эрекции, стыдливо прикрыта длинной и торчащей, как у маленьких мальчиков, крайней плотью.
Если разнополый секс, объектами которого были куртизанки или рабыни, часто изображался порнографически, во всех подробностях, включая фелляцию и анальную пенетрацию, то гомоэротические сцены, как правило, ограничиваются ухаживанием. Опираясь на эти изображения, некоторые исследователи полагали, что сексуальные контакты между эрастами и эроменами вообще ограничивались взаимной мастурбацией и трением друг о друга. Это, конечно, наивно. Но поскольку рецептивная позиция считалась для мужчины унизительной, ее не показывали публично. Речь ведь шла о свободнорожденных мальчиках, которые завтра станут полноправными гражданами.
Очень богата греческая гомоэротическая лирика. Хотя большинство греческих поэтов одинаково усердно воспевали женщин и мальчиков, пол любимого существа, вопреки наивному суждению Энгельса, был им далеко не безразличен. Рассказывают, что когда Анакреонта спросили, почему он слагает гимны не богам, а мальчикам, он ответил: «Потому что они — мои боги». В стихах, обращенных к конкретным мальчикам, греческие поэты выражают самые разнообразные оттенки любовных чувств — страсть и жажду обладания, чувство зависимости от любимого, ревность, жалобы, поучения, ласковые наставления, потребность в слиянии душ.
Душу свою на губах я почувствовал, друга целуя:Бедная, верно, пришла, чтоб перелиться в него.
(Платон. Агатону, пер. О. Румера)
Любовь к юношам, по Платону, эмоционально столь же насыщенна и благородна, как любовь к женщинам, но значительно превосходит последнюю в степени духовности. Это не просто телесная страсть и жажда обладания, но и обмен высшими духовными ценностями. Хотя зрелый мужчина социально стоит выше мальчика, любви которого он домогается, он не имеет над ним власти. В отношениях с эроменом он — зависимая сторона, почти раб. Он может, как тень, ходить за полюбившимся мальчиком, но не смеет даже объясниться ему в любви, пока тот не достигнет надлежащего возраста. И даже после этого решение принадлежит эромену. Персонажи платоновских диалогов свободно обсуждают между собой плюсы и минусы однополой и разнополой любви, но стыдливо краснеют и немеют при встрече с любимыми.
Чувства любящего и любимого, в описании Платона, так же асимметричны, как и их роли. Эраста влечет к мальчику страсть, которой эромен до поры до времени не знает: «Он любит, но не знает, что именно. Он не понимает своего состояния и не умеет его выразить; наподобие заразившегося от другого глазной болезнью, он не может найти ее причину — от него утаилось, что во влюбленном, словно в зеркале, он видит самого себя; когда тот здесь, у возлюбленного, как и у него самого, утишается боль, когда его нет, возлюбленный тоскует по влюбленному так же, как тот по нему: у юноши это всего лишь подобие отображение любви, называет же он это, да и считает, не любовью, а дружбой. Как и у влюбленного, у него тоже возникает желание только более слабое — видеть, прикасаться, целовать, лежать вместе, и в скором времени он, естественно, так и поступает. Когда они лежат вместе, безудержный конь влюбленного находит, что сказать возничему, и просит хоть малого наслаждения в награду за множество мук. Зато конь любимца не находит, что сказать; в волнении и смущении обнимает тот влюбленного, целует, ласкает его, как самого преданного друга, а когда они лягут вместе, он не способен отказать влюбленному в его доле наслаждения, если тот об этом попросит. Но товарищ по упряжке вместе с возничим снова противятся этому, стыдясь и убеждая».
