-- И вот сейчас она привела нас к тебе, -- провозгласила Эсперанса. -- Маги древних времен решили, что могут быть отобраны только те, на которых было указано точно. На тебя нам было точно указано. И вот ты здесь! Ты естественный сновидящий. Только силы, управляющие нами, знают, куда ты отправишься отсюда. Но не ты. И, конечно, не мы. Ты можешь только уступить или отказаться.
По твердости ее голоса и невыносимому сиянию глаз было видно, что она дает свои объяснения совершенно серьезно. Именно эта серьезность не позволила мне громко рассмеяться. К тому же я очень устала.
Та концентрация ума, с которой я следила за ней, была слишком сильна. Мне захотелось спать. Она настояла на том, чтобы я вытянула ноги, легла и расслабилась. Я сделала все это настолько хорошо, что задремала.
Когда я открыла глаза, я совершенно не осознавала того, сколько времени я спала. Я попыталась удостовериться в присутствии Эсперансы или других женщин. В патио кроме меня не было никого. Но я не ощущала себя одинокой; каким-то образом их присутствие осталось в этой зелени вокруг меня, и я ощущала себя защищенной. Шелестели под дуновением ветерка листья. Я ощущала его на своих веках -- теплый и нежный. Он обдувал меня и уходил, точно так же, как он проходит через пустыни, тихо и неслышно.
Я сосредоточилась на плитке и начала ходить по патио, пытаясь понять присущий ей узор. К моему удивлению эти линии вели меня от одного бамбукового стула к другому. Я попыталась восстановить в памяти, кто на каком стуле сидел, но, как ни старалась, мне это не удалось.
Меня отвлек восхитительный запах пищи, приправленной чесноком и луком. Идя на этот запах, я попала в кухню, большую прямоугольную комнату. Она была пуста, как и патио. А украшавший стены яркий кафель напоминал узоры плитки мощеного дворика. Я не стала искать, в чем это подобие, поскольку на стоявшем в центре комнаты столе обнаружила еду. Решив, что это предназначено мне, я села есть. Это было приправленное тушеное мясо, которое я уже пробовала на пикнике, только разогретое и еще более вкусное.
Когда я собирала тарелки, чтобы отнести их в мойку, под салфеткой, на которой стояла тарелка, я обнаружила записку и нарисованную от руки карту. Они были от Делии. Она предложила мне вернуться в Лос-Анжелес, заехав по пути в Тусон, где она встретится со мной в кофейне, указанной на карте. Она писала, что только там она сможет рассказать мне подробнее о себе и своих друзьях.
Глава 4
Я отправилась обратно в Лос-Анжелес через Тусон, горя желанием узнать, что Делия может рассказать мне о своих друзьях. Когда я подъехала к кофейне, день уже клонился к вечеру. Какой-то старик указал мне свободное место на автостоянке. И только когда он открыл мне дверцу, до меня дошло, кто это такой.
-- Мариано Аурелиано! -- воскликнула я. -- Какая неожиданность! Я так рада вас видеть. Что вы здесь делаете?
-- Я ждал тебя, -- сказал он. -- Вот мы с моим другом и приберегли это местечко для тебя.
Краем глаза я заметила толстяка-индейца за рулем старого красного пикапа. В тот момент, когда я парковала машину, он как раз выруливал со стоянки.
-- Боюсь, сама Делия не приедет, -- извиняющимся тоном произнес Мариано Аурелиано. -- Ей неожиданно пришлось выехать в Оахаку. -- Он широко улыбнулся и добавил: -- Я здесь от ее имени. Надеюсь, что смогу ее заменить.
-- Вы не представляете, до чего я рада вас видеть, -искренне призналась я.
Я была убеждена, что он даже лучше, чем Делия, поможет мне разобраться во всем, что со мной произошло за последние несколько дней.
-- Эсперанса объяснила мне, что когда я встретилась с вами, я впала в какой-то транс, -- добавила я.
-- Так и сказала? -- почти рассеянно спросил он.
Его голос, манера держаться, все поведение настолько отличались от того, что осталось у меня в памяти, что я не сводила с него глаз в надежде понять, что же изменилось. Его энергичное точеное лицо утратило всю свою энергичность. Впрочем, я была в таком смятении, что тут же перестала об этом думать.
-- Эсперанса оставила меня в доме одну, -- продолжала я. -- Она и все женщины ушли, даже не попрощавшись со мной.
Но меня это не расстроило, -- торопливо добавила я. -Хотя обычно отсутствие вежливости у людей выводит меня из себя.
-- В самом деле! -- воскликнул он так, словно я сказала что-то весьма значительное.
Опасаясь, что мои слова о его товарищах могут его обидеть, я сразу же принялась объяснять, что вовсе не хотела сказать, что Эсперанса и остальные были со мной недружелюбны.
-- Как раз наоборот, они были очень добры и любезны, -уверяла я его.
Я уже готова была открыть ему то, что рассказала мне Эсперанса, но меня остановил его твердый взгляд. Он не был ни сердитым, ни угрожающим. Это был пронзительный взгляд, пробивающий все мои оборонительные заслоны. Я не сомневалась, что сейчас он смотрит прямо в царящую в моей голове неразбериху.
Чтобы скрыть беспокойство, я отвела глаза и легким полушутливым тоном сказала ему, что на самом деле не так уж и важно, что меня оставили в доме одну.
-- Меня заинтриговало то, что в этом доме я знала каждый уголок, -- призналась я и выдержала паузу, желая узнать, какое впечатление произведут на него мои слова. Но он не сводил с меня глаз.
-- Я зашла в ванную и поняла, что уже бывала в ней прежде, -- продолжала я. -- В ней не было ни одного зеркала. Я помнила эту деталь еще до того, как туда зашла. Потом я вспомнила, что во всем доме нет ни одного зеркала. Я прошла по всем комнатам, и действительно не нашла ни одного.
Видя, что он по-прежнему никак не реагирует на мои слова, я продолжала рассказывать, как, слушая радио по дороге в Тусон, узнала, что сегодня было на целые сутки позже, чем я думала.
-- Должно быть, я проспала весь день, -- закончила я выжидательным тоном.
-- Не сказал бы, что ты спала весь день, -- невозмутимо заметил Мариано Аурелиано. -- Прежде чем уснуть, как бревно, ты еще довольно долго ходила по дому и разговаривала с нами.
Я расхохоталась. Мой хохот был близок к истерике, но он этого, казалось, не замечал. Он тоже рассмеялся, и мне стало чуть легче.
-- Я никогда не сплю как бревно, -- сочла я необходимым пояснить. -- У меня очень чуткий сон.
Он помолчал, а когда наконец заговорил, его голос звучал серьезно и требовательно.
-- Разве не помнишь, ты интересовалась, как это женщины одеваются и причесываются, не глядясь в зеркало?
Я не нашлась что ответить, а он продолжал:
-- Ты разве не помнишь, каким странным тебе показалось, что на стенах нет ни одной картины, ни одного...
-- Не припомню, чтобы я с кем-нибудь разговаривала, -прервала я его на полуслове. Потом я настороженно взглянула на него, подумав, что, может, он только ради розыгрыша говорит, что я со всеми как-то общалась в этом доме, хотя на самом деле ничего этого не было.
-- Отсутствие воспоминаний не означает, что чего-то не было, -- его тон был резок.
В животе у меня что-то дрогнуло. Во мне вызывал протест не столько тон его голоса, сколько то, что он ответил на мои невысказанные мысли.
Чувство, что если я буду продолжать свой рассказ, то это как-нибудь развеет мои растущие опасения, заставило меня удариться в долгое и путаное повествование о том, что произошло. Когда я пыталась восстановить порядок событий между сеансом исцеления и моей поездкой в Тусон и обнаружила, что потеряла целые сутки, -- в цепи этих событий стали появляться явные пробелы.
-- Вы творите со мной что-то странное и зловещее, -закончила я, на какое-то мгновение почувствовав праведный гнев.
-- Ну, это уже глупость, -- произнес Мариано Аурелиано и в первый раз улыбнулся. -- Если что-то кажется тебе странным и зловещим, то лишь потому, что оно для тебя ново. Ты сильная женщина. Рано или поздно ты во всем разберешься.
Меня возмутило слово "женщина". Я бы предпочла, чтобы он сказал "девушка". Я привыкла к тому, что у меня постоянно спрашивали документы, подтверждающие, что мне больше шестнадцати лет, и теперь внезапно почувствовала себя старухой.
-- Молодость должна быть лишь в глазах того, кто смотрит, -- сказал он, снова читая мои мысли. -- Кто ни посмотрит на тебя -- увидит твою молодость, живость; но тебе самой негоже чувствовать себя ребенком. Ты должна быть невинна, но не недоразвита.
По какой-то необъяснимой причине его слова оказались для меня последней каплей. Мне хотелось плакать, но не от обиды, а от безысходности. В полной растерянности я предложила что-нибудь перекусить.
-- Я умираю от голода, -- сказала я наигранно бодрым тоном.
-- Нет, не умираешь, -- сказал он веско. -- Ты просто пытаешься сменить тему.
Захваченная врасплох его тоном и самими словами, я смятенно уставилась на него. Мое изумление быстро переросло в гнев. Я была на самом деле не только голодна, но еще и устала и вся окостенела от долгого пути за рулем машины. Мне хотелось заорать на него и выплеснуть всю свою ярость и разочарование, но его глаза пригвоздили меня к месту. Было в этих немигающих горящих глазах что-то от рептилии: на секунду мне показалось, что он может проглотить меня, как змея заглатывает загипнотизированную беззащитную птичку.
