– Да, но какая же тут связь?..
– А вот послушай дальше... В годы юности Фигнер был в Италии с русской эскадрой и по-итальянски говорил, как по-русски. И в то время, когда его искали, когда голова его была оценена, он проник во французский штаб под видом итальянского офицера. Мало того: он вошёл в доверие к французскому генералу Раппу, и Рапп отправил его, русского разведчика, с секретными донесениями в Италию. Конечно, донесения попали прямо в русский генеральный штаб.
– Вот это человек! – воскликнула Тася.
– Живя среди французов, Фигнер боялся одного, как бы не проговориться во сне, как бы не заговорить по-русски. И случалось, что не спал по неделям... Вот когда мне очень бывало трудно, я всегда думал об этом человеке.
Иноземцев улыбнулся, в глазах мелькнул весёлый огонёк, потом он снова нахмурился.
– Положение у нас с тобой создалось сложное. До сих пор я использовал то, что Мангейм грызся со Шнапеком, можно было лавировать... Мангейм – сила, и Шнапек уступал ему. А сейчас Мангейм как-то обмяк, а комендант упёрся и стоит на своём – суёт меня на место Ерофеева. Кажется, назревают события...
– А если тебе сегодня кончить это дело, – и в лес?
– Рановато. Срывается одна интересная операция, я готовил её три месяца. Надо довести до конца.
Они помолчали. Тася вытащила из волос шпильку и поправила фитиль коптилки. Иноземцев выглянул из шалаша. Падал мокрый снег, погода была неуютная.
– Для меня всё это кончается, – сказала Тася. – Завтра я буду на «большой земле», среди своих – и не надо будет ломаться перед немцами, и я не увижу больше их подлых рож! И всё-таки я не понимаю: почему ты меня отсылаешь, ведь об этом самом Краузе можно было послать донесение?
Иноземцев достал из полевой сумки маленькую, свёрнутую гармоникой записку, её можно было спрятать между указательным и средним пальцами.
– Вот что я тебе скажу, Тася... Когда пошёл слух о том, что немцы убили Разгонова, народ не поверил.
Я сам слышал, как матери говорили детям, что Разгонов жив, что немцы убили не Разгонова и его адъютанта, а двух партизанских разведчиков. Немцам будто бы стыдно сознаваться в ошибке, и они на всю область кричали, что Разгонов убит. В общем народ говорил правду. Разница только в том, что убили немцы не наших людей, а двух предателей – собакам собачья смерть. И сделано это было с твоей помощью. Разгонова считают мёртвым, три месяца о нём ни слуха, ни духа. Теперь ты посуди, что с тобой сделают немцы, если Разгонов воскреснет. В день, когда он воскреснет, ты умрёшь. Ты и так много терпела, люди оскорбляли тебя, женщины плевали тебе вслед, все считают, что ты выдала Разгонова...
– Да, – вздохнула Тася, – было бесконечно тяжко испытывать такое презрение, но я в глубине души и радовалась. Ведь это хорошо, когда народ так ненавидит предателей.
– Ну вот и отдохни.
Он вложил ей в руку записочку, и она крепко сжала пальцы в кулак.
– Ещё вопрос: когда воскреснет Разгонов?
– Это зависит от обстановки... Своевременно или несколько позже, как говорится... А личное поручение не забудешь?
– Ну, ещё бы!
Когда стало светать, захлопал мотор самолёта, Тася и Иноземцев вышли на поляну. Облака стояли высоко, снег перестал. Иноземцев помог Тасе подняться и сесть в машину позади лётчика.
– Ни пуха, ни пера!
– И тебе, Тася.
Они обнялись.
Самолёт побежал по поляне, оторвался от земли, прошёл над верхушками елей, сделал круг и ушёл на восток.
Несколько мгновений Иноземцев глядел ему вслед. Стук мотора затих в облаках. Иноземцев повернулся к шалашу:
– Борода! Давай «Абрека».
В кустах послышалось фырканье коня и мягкое шлёпанье подков по земле.
Глава XXII
Подполковник Смирнов
Андрей Андреевич Хлебников не то чтобы привык к мысли о своём одиночестве, но размеренная, трудовая жизнь постепенно успокаивала его. Он засыпал с мыслью, что следующий день его жизни размечен по часам, что у него нет времени для грустных размышлений. Лекции, консультации, совещания. Всё шло заведённым порядком. Лишь однажды произошёл странный случай: дважды, поздно ночью, зазвонил телефон. Андрей Андреевич несколько раз повторил в трубку, что он слушает, – никто не ответил. Очевидно, позвонили по ошибке.
Не забывали Андрея Андреевича и его ученики. Среди них были уже известные стране люди. Одни всё ещё приходили к нему за советами, другие для того, чтобы просто поглядеть на своего учителя, узнать, не терпит ли он в чём нужды в это суровое время. Поэтому Андрей Андреевич нисколько не удивился, когда к нему однажды явился молодой подполковник, один из недавних его учеников, Николай Дмитриевич Смирнов.
Смирнов приехал с Западного фронта. Он много рассказывал о том, что видел и сам пережил.
В беседе за чаем они вспомнили общих знакомых, Смирнов сказал:
– Однако у вас превосходная память, дорогой учитель. Сколько людей, можно сказать, прошло через ваши руки, и всех вы помните – вот что удивительно.
– Ну, далеко не всех. За тридцать шесть лет разве всех упомнишь?
– Кстати, вы, кажется, были доцентом в Рижском политехникуме?
– Как же, три года. С девятьсот седьмого по одиннадцатый.
– А не помните ли вы студента старшего курса по фамилии Краузе. Густав Максимильянович Краузе?
– Краузе? Позвольте, Краузе... Он когда окончил политехникум?
– Именно в те годы.
– Краузе... Нет, вы напрасно хвалили меня – не помню. Да ведь 30 лет прошло, это не шутка.
– Конечно.
– Но вот был у меня инженер Головин, тоже рижанин, и как раз тех лет. Он помоложе и, вероятно, помнит.
– Головин? Он москвич?
– Старый москвич. Теперь работает на Урале.
– И учился в Риге, в политехникуме?
– Он недавно ко мне заходил. Но, насколько я помню, он кончал курс, когда я уже покинул Ригу. Учился он у Розена, так что там мы не встречались... Рижан, вероятно, по тем временам, Головин хорошо помнит.
– Прекрасно, – оказал Смирнов, – ещё одна просьба к вам, Андрей Андреевич... Не говорите никому о разговоре, который у нас был сегодня.
– По поводу этого Краузе?.. – Андрей Андреевич долгим взглядом посмотрел на Смирнова. – Понимаю... Понимаю.
Крепко пожав руку Андрею Андреевичу, подполковник пожелал ему доброй ночи.
Глава XXIII
Главное – помни его
Соня почти месяц не встречала Георгия Ивановича Головина и даже обрадовалась, когда увидела его на остановке трамвая. Головин рассказал ей, что сейчас для него самая горячая пора: комиссия производит последние испытания заменителей цветных металлов, вот почему он перестал бывать в читальне.
– Я всё время чувствую себя немного неловко, когда встречаю вас...
– Почему?
– Вспоминается нелепый разговор, который я затеял тогда в вагоне.
– Пустяки... Я давно всё забыла.
– Поймите, – волнуясь, говорил Головин, – только полное одиночество могло толкнуть меня. Русский человек: что на уме, – то на языке...
– Я понимаю.
– Ну я рад, что мы объяснились. В читальне вокруг всегда люди, в театре вы были не одна... Буду рад, если заглянете ко мне. Непременно приходите.
Подходил трамвай. Пожав руку Соне, Головин вскочил в вагон.
Она решила идти пешком и минут через сорок дошла до своего дома. Её удивило, что калитка была отперта. Она поднялась на крыльцо, постучала в окно. Ей открыла соседка; в полумраке коридора она увидела кого-то в шинели. Женский голос назвал её имя и фамилию.
– Это я, – ответила Соня.
– Я к вам, – оказала девушка в военной форме.
Соня открыла дверь в свою комнату и впустила гостью. Она увидела девушку с пышными волосами, энергичным лицом и очень живыми серыми глазами.
– Вы меня не знаете, – снимая берет, сказала гостья, – я пришла к вам узнать: нет ли у вас вестей о Жене Хлебникове?
Наступило довольно долгое молчание.
– Садитесь, – наконец вымолвила Соня, – снимите шинель, здесь тепло.
– Спасибо... Мне сказали, что вы, только вы знаете, где он и что с ним... Я видела его полгода назад.
– Женя погиб, – сказала Соня.
– Погиб?! – всплеснув руками, воскликнула девушка. – Господи, а я не знала... Как нехорошо получилось. Шла сюда и думала, что у вас всё благополучно. Я знаю вас по рассказам Жени – знаете, как это бывает на фронте: люди рассказывают друг другу, кого они оставили здесь, в тылу, рассказывают о самом дорогом.
Гостья замолчала и внимательно посмотрела на Соню.
– И давно это стало известно?
– Три месяца.
– Ну, может быть, это ещё не факт. Бывают ошибки.
– Я тоже надеялась, – тихо сказала Соня, – но с каждым днём уходит надежда.
Девушка продолжала смотреть на Соню долгим и внимательным взглядом.
– Я была на вашей старой квартире, в Москве, сказали, что вы в Зауральске. А у меня здесь как раз родные. Вот я и разыскала вас. Да ведь мы не познакомились как следует, – спохватилась гостья. – Люся Игнатьева – моя фамилия.
