Вернувшись с работы, я застала Лильку в шезлонге в саду. Она грелась на солнце. Я не обнаружила и следа волнения в ее поведении. У меня же, наоборот, постоянно потели руки, я их то и дело мыла над раковиной. Лилька делала вид, что не замечает этого. Мы второпях съели тортеллини с сыром и пошли на вокзал. В Варшаву ехали на электричке, потому что мой «синквуценто» снова был в автосервисе.
Главный вокзал в Подкове Лесной словно перенесен из двадцатых годов прошлого века. «Ивашкевичевский вокзал» [31] , – говорила мама, поклонница писателя. И я присоединялась к ней. Лильке ближе по духу были зрительные образы. В последнее время она оказывала предпочтение братьям Вачовски [32] и их прославленной «Матрице».
Мы сидели в вагоне у окна. Я смотрела на свою сестру. Мы улыбались друг другу, и время вдруг как будто бы остановилось.
Две девочки-подростка едут в школу. Лилька красит ресницы тушью, которую она стащила у мамы, а я читаю «Сердце тьмы», потому что как раз открыла для себя Конрада [33] . Мы еще не знаем, какая ожидает нас жизнь, что в этой жизни случится плохого или хорошего. Но мы решаем никогда не расставаться, невзирая ни на что. Судьба рассудила иначе. Лилька уехала учиться за границу и там пустила корни. Забрала своего сына, что стало для меня тяжелым испытанием, будто я потеряла собственного ребенка. Но я не могла запретить ей, ведь это она была матерью Пётруся.
Мы постоянно общались друг с другом по телефону, но тем не менее я знала о сестре не так много. Что она думает, что чувствует, считает ли свою жизнь удачной? Она все время была в движении, решала тысячи вопросов, должна была держать в повиновении подчиненных. Это, безусловно, ее целиком поглощало. Где тут место для личной жизни? Лилька – закоренелая холостячка, как и ее кумиры из «Секса в большом городе», но ведь грустно жить без любви. У меня, по крайней мере, есть воспоминания; она не испытала большого чувства, что неизбежно ведет к душевной нищете.
«Душевная нищета! – Лилька пожала плечами. – Тоже мне придумала. Я предпочитаю душевную ни-
щету жизни в нищете, как случилось с нашей мамой. Она до сих пор не может прийти в себя после большой любви».
«Не каждый мужчина – Ежи Баран».
«Каждый, – ответила Лилька. – Мужики – это мудактили , вот и все».
« Мудактили ? Что это значит?» – спросила я.
«Иной вид, чем мы, и еще не факт, принадлежит ли этот вид к Homo sapiens . Они реагируют только на раздражители».
«Смотри, а то не найдешь никого для жизни», – предостерегала я сестру.
«Я никого такого и не ищу, – ответила она. – Мужчина для жизни – это модель прошлого века, а двадцать первый принадлежит нам, женщинам. Мы смело идем вперед, запасясь вибраторами…»
Заметив мое выражение лица, Лилька засмеялась: «Хочешь, я дам тебе почитать поучительную книжицу с характерным названием „Страшные последствия поломки вибратора“?»
«Спасибо, я предпочитаю Конрада».
«Ты опять читаешь Конрада? – удивилась моя сестра. – Может, переключишься хотя бы на Рота [34] , замечательный писатель и не старье».
«Конрад тоже, в нашей библиотеке его книги зачитаны до дыр».
«И кто же его так читает, твои подопечные?»
Лилька сидела напротив меня и смотрела в окно. Наверное, готовилась произнести речь перед Ежи Бараном, и мне предстояло стать немым свидетелем.
«Ты не смей раскрывать рта, что бы там ни случилось», – наставляла меня сестра.
«А что может случиться? Надо думать, вы не подеретесь».
«Не помешало бы его хорошенько поколотить, – ответила она, – но здесь надо действовать дипломатично, надо его перехитрить».
«Это может быть очень трудно – быть хитрее других, это его профессия», – усомнилась я.
«Моя тоже».
Лилька замолчала и стала смотреть в окно. Но эта ее болтливость свидетельствовала о том, что она тоже нервничала перед встречей с паном Б.
Мы опаздывали, поэтому почти бежали по улице варшавского Мокотова. Вокруг красивые старые виллы. На одной из них табличка: «Ежи Баран. Юридическая консультация».
«Следовало бы написать: „Контора Обманщика Всех Времен“», – заметила Лилька.
«Тогда ни одна собака сюда бы не пришла», – ответила я.
«Наоборот, выстраивались бы очереди, эх ты, святая простота!»
Мы поднялись на третий этаж.
Пан юрисконсульт сидел, развалившись, за столом, который когда-то принадлежал нашему дедушке.
«Что я могу для вас сделать?» – спросил он, когда мы заняли места напротив него.
«Освободить нашу виллу!» – выпалила Лилька.
Улыбка не сходила с его лица.
«Я хотел бы обратить ваше внимание, что это моя вилла».
«Вы выманили ее обманом у влюбленной в вас женщины! Я не стану говорить, как это называется, дабы пощадить слух присутствующих».
«Это ваше личное мнение. Я придерживаюсь иного».
«А можно его узнать?» – ледяным тоном спросила моя сестра.
«Разумеется. Все было сделано в соответствии с законом, обе стороны заявили, что не имеют друг к другу никаких претензий».
«И вы, и я хорошо знаем, как это было! – не отступалась Лилька. – Если бы вы были порядочным человеком, то не согласились бы на такую дарственную, потому что другая сторона была слабее и до такой степени эмоционально зависима от вас, что отдала бы вам все, что у нее есть, если бы мы с сестрой не запротестовали. К сожалению, мы сделали это слишком поздно».
«Это также ваше личное мнение».
«Дорогой пан юрисконсульт, – сказала Лилька на этот раз сладким тоном, – оставим эту словесную перепалку. Вы готовы возместить потери, какие понесла из-за вас наша мама? Если нет, то мы встретимся в суде».
«В таком случае я жду вызова в суд», – был его ответ.
На лестнице Лилька сказала:
«Этот тип, Ежи Баран, – злой джинн, которого мама выпустила из бутылки».
– Не знаю, зачем мама это сделала… В последнее время, казалось, она стала спокойнее, улыбалась даже. Как будто бы возвращалась к нам из далекого путешествия… Не знаю, зачем она стреляла в Ежи Барана… в самом деле не знаю…
Расследование продолжалось, но, по мнению комиссара Зацепки, оно явно не продвигалось вперед. Раз в несколько дней собиралась следственная группа, иногда в этих совещаниях участвовал прокурор.
До сих пор были допрошены три свидетеля: секретарша жертвы, одна из дочерей Нины С. и женщина-юрист из Гданьска.
– Твердый орешек эта дамочка, шеф, – сказал Бархатный о юристе. – Если даже она всадила в своего кореша шесть пуль, свои права она знает, и ее уж точно не застигнешь врасплох. Она все твердила, что это чисто профессиональное знакомство, но, как только мы чуток на нее поднажали, она созналась, что они с Бараном два раза ездили на Шри-Ланку и раз на Бали, и уже больше не утверждала, что это были деловые поездки.
– Интересно, кто платил за эти вояжи? – вставил кто-то из присутствующих.
– Наверняка не она, это вам не пани писательница, которая с ходу вручила своему любовнику ключ от сейфа, – заключил Бархатный.
– Она как, хотя бы есть на что посмотреть? Ты ее допрашивал, – спросил его один из коллег.
– Не знаю, «болтуны» [35] не в моем вкусе, – ответил он надменно.
На минуту повисла тишина, настроение в группе было явно не на высоте.
– Так что пока у нас «глухарь», – подытожил кто-то.
– Не такой уж и «глухарь», – включился в разговор Бархатный. – Есть парочка версий. Уже известно об одном крупном деле, которое вызывает немалые сомнения.
Ежи Баран был уполномочен группой людей вести дело о компенсации за здания и землю, бесправно отнятые коммунистической властью, в частности речь шла о земельных участках в центре Белостока. Несколько лет назад Ежи Баран взял большой задаток в счет этого разбирательства, построил себе на это солидный дом в Белостоке, но ему ничего не удалось добиться. Некоторые клиенты начали выражать в связи с этим недовольство, а один потребовал даже вернуть деньги, вроде бы угрожая, что напустит на юрисконсульта чеченцев, которые разберутся что к чему.
– Вы думаете, это было приведение в исполнение приговора? – подбросил кто-то вопрос.
Бархатный ответил:
– Следует, конечно, подождать результатов вскрытия, но я уже в самом начале говорил, шеф, что стрелял любитель, какой-то мазила, который впервые в жизни держал в руках оружие. Разброс выстрелов говорит о том, что у него, похоже, дрожали руки. Ни один чеченец так не осрамился бы, они – спецы первый класс!
«А по-моему, стреляла женщина», – подумал комиссар, но не высказал своей мысли вслух, потому что у него было слишком мало улик.
Когда он остался один, то решил послушать еще раз запись пространной исповеди жизни дочери Нины С. и сделать для себя соответствующие заметки. Таков был его обычай – он записывал то, что его интересовало в показаниях свидетелей.
«Купи пистолет и убей этого типа» – это слова Лилианы Сворович сестре после того, как их мать рассталась с погибшим.
Тысяча девятьсот восемьдесят третий год, после ареста матери Лилиана бьет сестру по лицу, чтобы остановить приступ истерики. Она как бы принимает эстафетную палочку, ей тогда пятнадцать лет.
