— Вообще-то тебе лучше не краситься, — заметил Полунин.
— Что делать, если так принято. Конечно, у нас во Франции тоже красятся, но больше пожилые, а в моем возрасте…
Дуняша передернула плечиками с видом собственного превосходства, распахнула шкаф и стала швырять вещи в дорожную сумку.
— Астрид! — фыркнула она. — Отвратительное имя. Такое претенциозное, просто гадко.
Полунин улыбнулся.
— Не она же его выбрала, согласись. Кажется, это была какая-то бельгийская королева, вот родители и назвали в ее честь.
— Я же и говорю! Назвать дочь в честь королевы, какой снобизм. Меня, например, мама назвала в честь своей няни. И я очень рада!
— Конечно, — согласился он. — Евдокия красивое имя.
— Вообще-то я Авдотья, — гордо заметила она. — Ну что, кажется, ничего не забыла…
Она подошла к тахте, сняла висевший в изголовье маленький медный с финифтью складень, приложилась к нему, торопливо перекрестившись, и небрежно сунула в сумку.
— Бери сак и ступай, — сказала она, вручая сумку Полунину. — Иди прямо к станции, а на Хураменто свернешь за угол и подождешь меня, я мигом…
Дойдя до угла улицы Хураменто, он поставил сумку на цоколь решетчатой ограды и закурил, приготовившись к терпеливому ожиданию. Дуняша, однако, появилась гораздо раньше, чем можно было предполагать. Глядя, как она идет своей легкой быстрой походкой, одетая с какой-то особой элегантной небрежностью — это резко отличало ее от аргентинок, всегда очень чопорных во всем, касающемся туалета, — Полунин опять подумал, что это, в сущности, едва ли не самая обаятельная женщина из всех, кого он когда-либо знал; и женой она была бы доброй и верной (нельзя же сейчас винить ее за то, что она махнула рукой на своего сгинувшего неведомо куда шалопая); и что при всем этом она продолжает оставаться в чем-то странно чужой, неуловимой, безнадежно отдаленной от него, — прелестное, но способное исчезнуть в любой момент без следа, загадочное существо из иного мира…
Дуняша шла, держа руки в карманах небрежно перетянутого поясом плаща, поглядывая по сторонам и расшвыривая ногами устилающие тротуар сухие листья, — так тоже никогда не станет вести себя на улице аргентинка, вышедшая из школьного возраста…
— Боже, какой день! — воскликнула она, подходя ближе. — Просто плакать хочется. Что может быть лучше осени, вот такой золотой, когда листья всюду, и солнце, и небо синее-синее, — одно такое настоящее бабское лето…
— Бабье, Дуня, а не бабское. Тебя не обижает, что я поправляю?
— Нет, конечно, но только я ведь потом опять забуду… нужно будет книжечку завести, записывать. О, у меня идея! — Дуняша, взяв его под руку, по-девчоночьи подскочила, чтобы попасть в ногу. — Ты иногда спрашиваешь — ну, когда праздник какой-нибудь, день рождения, именины, — что мне подарить. Так вот, когда у тебя появится охота сделать мне подарок, купи мне бальный карнэ, знаешь? Это такая книжечка, куда записывают претендентов на танец. Купи самую простую, а то они бывают очень дорогие. И я буду записывать русские идиомы.
— Непременно куплю, — Полунин улыбнулся, — ты только скажи, где они продаются.
— О, это можно иметь в любой хорошей папелерии [22]. Пеузер, например, или Тэйлхэд. Или у Тамбурини — знаешь, на авеню де Майо, огромный такой магазин. Спроси в том отделе, где альбомы и всякие штуки для подарков. A propos [23], куда же мы едем?
— Давай вот что сделаем, — Полунин крепче прижал к себе ее руку. — Давай поедем в электричке до конечной станции, а там пересядем на первый же поезд дальнего следования — первый, какой остановится. И сойдем, где ты скажешь…
С пересадкой им неожиданно повезло, и уже в пятом часу пополудни они вышли из душного, битком набитого вагона в каком-то приглянувшемся Дуняше поселке, в полутораста километрах от столицы. Крошечная платформа была пустынна, вышедший к поезду дежурный с провинциальным любопытством посматривал на приезжих. Когда рассеялся запах паровозного дыма и перестали гудеть рельсы, кругом воцарилась огромная первозданная тишина, пахнущая пылью, сухим бурьяном и степью.
— Боже, как хорошо, — сказала Дуняша, закрыв глаза. — Поди спроси у него, есть ли тут отель…
Как ни странно, в поселке действительно оказалась гостиница, совсем новая, выстроенная в прошлом году каким-то местным оптимистом, — непонятно, сказал дежурный, на кого он рассчитывал, этот дон Тибурсио, здесь никто никогда не останавливается…
— Звучит заманчиво, — болтала Дуняша, пока они шли по единственной асфальтированной улице поселка, — если отель новый, то, может, там есть хоть какой-нибудь комфорт, хотя бы самый элементарный? Хочу ванную с горячей водой, и чтобы в номере была громадная кровать. Все-таки второй класс — это ужасно. Не сиденье, а какое-то орудие пытки, я себе отсидела все решительно. Признаюсь, пока мы ехали, я даже помолилась именно о кровати. Evidemment [24], это молитва кощунственная… хотя в тот момент я думала лишь о том, чтобы отдохнуть. Вообще, может быть, мне это было послано нарочно, как mortification du chair. Как это говорится по-русски — умертвление плоти?
— Ты о чем, Дуня?
— Ну об этом кошмарном сиденье в вагоне, с прямой спинкой. Когда поедем обратно, нужно будет любым способом попытаться купить первый класс. Еще и какая-то планка резала ноги, прямо под коленками.
— Странно, у меня никакой планки не было. Тебе нужно было просто сказать, поменялись бы местами…
— Нет, я сразу поняла, что к этому следует отнестись мистически, — возразила Дуняша. — Как к посланному свыше испытанию, понимаешь?
Хозяин гостиницы, толстый, усатый и меланхоличный, встретил их равнодушно; видимо, он давно уже понял, что никакая случайная пара постояльцев ничего не изменит, и относился к этому со стоическим спокойствием.
— Выбирайте любую комнату, — сказал он, — хоть на первом этаже, хоть на втором. Идите лучше наверх, больше воздуха. Ужинать будете здесь? Скажите тогда кухарке, что приготовить.
— А ключ? — спросила Дуняша, для наглядности повертев пальцами, словно отпирая замок.
— Идите, там не заперто, — меланхолично ответил дон Тибурсио, — ключ торчит в каждой двери.
Войдя в номер, Дуняша всплеснула руками.
— Теперь ты сам видишь, — сказала она с благоговением, — что даже самая нечестивая молитва может что-то дать, если она от души. Бог мой, на такой кровати можно кувыркаться!
Номер был небольшой, очень чистенький, пахнущий свежей краской и мебельным нитролаком; за широким окном — здание стояло на самом краю поселка — лежала открытая до горизонта пампа. Дуняша заглянула в выложенную малахитовыми изразцами ванную, отвернула краны — из никелированного раструба хлынула ржавая струя, потом постепенно просветлела, стала чистой. Над ванной был укреплен электрический калефон, Дуняша нажала пусковую кнопку, на белой эмали загорелась рубиновая сигнальная лампочка.
— Просто чудо, сколько тут всякой цивилизации, — сказала она, вернувшись в номер. — Кажется, даже горячая вода будет. Ты голоден?
— Да нет, пожалуй.
— Тогда знаешь что? Я сейчас помоюсь, переоденусь, и пойдем погуляем до ужина.
— Ты же мечтала о кровати?
— Да, вот с этим маленькая компликация, — Дуняша вздохнула. — Понимаешь, когда я вошла сюда и убедилась, что моя молитва была услышана, я сразу поняла, что тут без ответного жеста не обойтись Не обижайся, пожалуйста, но я дала обет целомудрия.
— Дуня, послушай. Я в воскресенье уезжаю…
— Дай мне договорить. Это элементарная благодарность! Никаких сроков я не уточняла, но хотя бы до вечера придется потерпеть. В конце концов, человек не должен быть рабом своих вожделений.
— Ну, разве что, — сказал Полунин без особого восторга. — Ладно, ты тогда мойся, а я пойду насчет ужина. Что заказать?
— А, придумай там что-нибудь, мне все равно.
— Часов на восемь?
— Да-да, пожалуйста, — церемонно отозвалась Дуняша, выкладывая из сумки свои вещи.
Когда они вышли из гостиницы, солнце уже висело довольно низко. Было тепло и безветренно, теплее, чем утром в Буэнос-Айресе. Пройдя с километр по пыльной проселочной дороге, они увидели вдали холм с геодезическим знаком, перелезли через ограду из нескольких рядов толстой проволоки, туго натянутой на столбах из кебрачо [25], и пошли наискось через заброшенное пастбище. Подобранным на дороге прутом Дуняша сбивала головки полузасохшего уже чертополоха. В мокасинах на низком каблуке, в брюках и свитере, она выглядела сейчас совсем девчонкой.
— Забавно, как мужской костюм молодит женщину, — сказал Полунин. — Эта наша переводчица тоже все время ходит в брюках, но однажды я увидел ее в платье и…
— Довольно! — крикнула Дуняша, резко обернувшись к нему. — Меня совершенно не интересует, сколько раз ты видел ее в платье и сколько без платья! Ты можешь хоть на минуту забыть об этой омерзительной особе? Иначе я сейчас же возвращаюсь в отель, так и знай! И учти, там полно свободных номеров!
