Время шло. Принц постарел ещё на десять лет. Ему стукнуло шестьдесят. Он не знал, что делать?! Он стоял пред зеркалом и внимательно себя рассматривал. Раздались первые тревожные звоночки, подумал он.
– Вообще-то вторые и даже третьи, – сказало зеркало. Он так удивился, что потерял равновесие и сильно ударился пятой точкой о мраморный пол. Зеркало обнаглело и продолжало хамить:
– Ты посмотри на себя! Ты же страшнее, чем твоя фотка в паспорте.
Прекрасный принц возмущенно сказал:
– Что ты понимаешь, стекляшка!
– А раньше ты называл меня «хрустальным озером настоящего», а фотографию ты называл «радужным озером прошлого», – хмыкнуло зеркало, – врал, значит!
– Да кто ты такое, что б так с Нами разговаривать! – гневно прикрикнул он на вредное стекло.
– Я, между прочим, прямое родственнице, если можно так сказать, – родственнице, ведь есть родственник, есть родственница, а почему не быть родственницу? Среднего рода.
– Да ладно, не суть важно, какого ты рода, – прервал его принц.
– Отчего же, – желчно сказало зеркало, – я прямое родственнице портрета Дориана Грэя, самого без сомнения красивого мужчины на свете за весь период истории человечества. Слыхал о таком?
Прекрасный принц неохотно признался, что слыхал. Он не только слыхал, но и несколько завидовал Дориану, до тех пор, пока не узнал о его трагическом конце.
Зеркало с неодобрением поглядело на него:
– Я смотрю на тебя каждый день и прекрасно вижу, во что ты превращаешься.
– И? – со страхом спросил Прекрасный принц.
– В карикатуру на самого себя!
Тут принц чуть не упал во второй раз, если бы после первого не сел на табуретку.
– Скоро все заметят, что ты не Прекрасный и твоё имя будет Ужасный, – сказало зеркало голосом прорицателя.
Принц не хотел верить, но зеркало говорило так убедительно, что он перестал сопротивляться очевидному и сказал:
– Что ты предлагаешь? Маску? пластику? косметику?
– Можешь, конечно, попробовать, но мне кажется, это просто потеря времени. У меня есть план: ты выбираешь себе двойника помоложе и спокойно живешь, считаясь по-прежнему самым красивым принцем. Как тебе такой план?
– Гениально! – сказал принц, – как же буду объявлять кастинг на своего двойника, все же сразу поймут, что я – это не я, а двойник?
– Всё продумано, – крякнуло зеркало, – кастинг будет объявлять уважаемая киностудия на роль Аполлона, например. А выбирать будешь ты. Двойника. Ведь ты хочешь считаться самым красивым?
Принц воодушевился, – действительно. Может сработать!
– И у тебя останется твоя слава, – сладко пропело зеркало.
– А почему ты так заботишься об этом?
– Я тебе не скажу.
– Ну, хорошо, – согласился он. На том и порешили.
Прошёл первый кастинг, где принц самолично выбрал себе двойника и тот с удовольствием принял на себя все обязанности и удовольствия принца. Двойники подписывали соглашение, что они не будут рассказывать прессе о том, что прекрасный принц сошел со сцены и отправлялись в каждодневный бой за поддержание звания самого Прекрасного принца. Как и предполагало зеркало, никто ничего не заметил.
Настоящий принц с удивлением и огорчением наблюдал, как за его двойником бегали его поклонницы, как фотографии его двойника во всём блеске красоты и молодости наводняли глянцевые журналы, как за внимание его двойника сражались со всем яростным женским коварством самые прекрасные, утонченные и нежные красавицы мира, а сам он был никому не нужен. Это открытие перевернуло его представление о себе и о мире ровно на сто восемьдесят градусов, ну, может быть, не сто восемьдесят, ну на сто пятьдесят, не суть важно. Он всю жизнь доказывал, что он самый красивый, неотразимый для всех абсолютно женщин, самый тонкий, самый мудрый, а теперь с его ролью прекрасно справляется простой парень, а он сам никому не нужен. Прекрасный принц вдруг понял: то, чем он жил шестьдесят лет, совершенно неважно. Всё суета сует и томление духа.
На следующий год принц даже не стал принимать участие в выборах своего собственного двойника. Они прекрасно справились и без него. Новый Прекрасный принц выполнял его обязанности ничуть не хуже, чем предыдущий. Зато принц теперь экономил массу времени. Достаточно умыться и протереть лысину влажным полотенцем. Ему не досаждали толпы поклонниц, он познал счастье быть самим собой и никому ничего не доказывать. Он жил на даче и тёплое солнце каждый день ласково гладило его по лысине. Ветерок нежно ерошил остатки волос на затылке.
Хорошо быть самим собой, подумал Прекрасный принц. Он пошёл ещё дальше. Он собрал все свои стихи и притчи и запалил на огороде костёр. Костёр вышел славный. Он погрелся у костра из своих стихов, не каждый поэт может этим похвастаться, и когда он догорел, принцу показалось, что закатное солнце с улыбкой подмигнуло ему.
Единственное, что его беспокоило, это отсутствие семьи. Но чтобы она была, надо лет тридцать, день за днём, складывать серые кирпичики дней упорно один за другим, а ему это было скучно. У него же была яркая жизнь, но состояла она из картинок, а как известно, из бумаги дом не сложишь. Он сейчас отдал бы славу первого красавца за вечер со своей старухой-женой, в которой только он видел бы ту девушку, которая стала его единственной, но у него такой не было. Не было единственной, было много принцесс, но не было той, что состарилась бы вместе с ним. Такую надо готовить долго: с молодости и только к старости она бы поспела. И внуки бегали бы вокруг с щебетом, как птицы небесные, но тогда он не написал бы свои прекрасные притчи и афоризмы, которые он сжёг, кстати. Что важнее? Принц зря печалился, наверняка бегали где-то его прекрасные дети: маленькие, и важно ходили взрослые, только ни он, ни они не знали об этом.
А что же зеркало, которое подтолкнуло принца к таким радикальным переменам? Здесь не всё так просто.
Зеркало надеялось, что после ухода из большого спорта принц не будет отходить от него и зеркало вдоволь налюбуется его лицом, наглядится в его синие глаза, насладится благородным лбом и волевым подбородком принца, он и сейчас безумно, безбрежно, невообразимо красив, зеркало это знало и хотело быть единственным, кто мог это видеть.
Зеркало так любило принца. Но и оно просчиталось.
Принц вообще перестал смотреться в зеркало. Оно так и пылилось в гардеробной. Принцу это было безразлично.
Единственное, ему было немного, совсем чуть-чуть, жаль – так это своих усилий, которые он всю жизнь тратил на поддержание славы Прекраснейшего, а оказывается, можно прекрасно прожить без неё!
Он ни о чём не жалел, ни о чём не просил. Он нашёл покой и был самим собой. Не это ли высшее счастье?
Только поговорить не с кем.
11.06.13
Люба и Душенька
Она неплохая, Любушка, Люба, Любовь, Вечная женственность, легкомысленная только. Я-то совсем не такая. Мне бы о душе, о вечном подумать, Библию почитать, а она меня всё время дёргает: посмотри, какой мужчина, мне бы такого! А какого «такого»? по мне-то и смотреть не на что – душонка у него слабенькая, хрОмая, только тело накачанное. А она: какой взгляд! Какие плечи широкие! Ни о чём серьёзном поговорить с ней нельзя, всё, о чём она может думать, это какую причёску сделать, какую юбку ей надеть – «короче некуда» или «с разрезом донельзя»! Накрасится Любовь моя, оденется, идёт, слегка раскачиваясь на каблучках, как поёт! Однажды я её в церковь затащила – она и тут: платок-то повязала, смотрит скромно, а забылась, так сверкнула глазами, что батюшка испугался, шарахнулся от неё, чуть не упал!
У меня в сумочке – премудрости Соломона, Екклесиаст мой любимый, такая там печаль, такой свет, что душа сладко болит и сердце щемит, – а она с собой косметичку весом полпуда таскает.
Сегодня на свидание полетела, а мне так неспокойно, как бы не было беды с Любовью моей отчаянной.
Началось всё это три дня назад: вижу встречает меня моя Любушка, Вечная Женственность, тихая, глазки опухшие, красные, заплаканные, волосы в беспорядке, ресницы не накрашены. Грустит. Я сначала-то значения не придала и в шутку ей говорю:
– Что, мало тебе сегодня комплиментов насыпали, или каблук сломала, или колготки поехали?
А она так кротко улыбнулась, газа отвела и молчит, как воды в рот набрала. Тут я забеспокоилась – беспокойная я душа-то!
– Что случилось, милая?
Она молчит. Я её тормошить: ну что ты, февраль скоро кончится, весна начнётся – туфельки наденешь, шарфик шёлковый – никто от тебя глаз отвести не сможет! А она мне говорит, спокойно так, буднично:
– Помру я скоро.
– Тьфу! – говорю, – типун тебе на язык!
С чего ей помирать-то? Сроду не болела ничем моя Любушка – живая такая была, шустрая. Ни одного мужика не пропускала, на всех внимание обращала, добрая была, ласковая, щедрая – кого приобнимет, кого по головке погладит, кому улыбнётся, с кем просто поговорит – вот мужики к ней и тянулись – чувствовали в ней женскую силу: никого не обижала, каждый с ней ощущал себя желанным.
