– А туда езжайте, – наконец решился старший, махнув рукою влево. – Там поля есть. Скот на ярмарку пригоняют. И вам местечко сыщется.
Скот, значит… Тихон вряд ли обрадуется, с другой стороны, в городе они точно застрянут. А это совсем уж не радостно. Проще каюшу из камня выколупать, чем октоколесер из узкой местной улочки.
И Ричард, помахав рукой – Тихон не собирался покидать будку управления, указал влево, где от мощеной дороги отходила широкая вытоптанная полоса.
Октоколесер заурчал. А Ричард, подтянув штаны – опять сползают, все же одними пирогами жирка не наешь, шагнул к воротам. У него свои дела имеются.
– Господине, – один из стражников, совсем еще мальчишка, осмелился заступить дорогу. – А вы взаправду…
– Взаправду он, – одернул напарника второй, годами постарше, видом – посерьезней. – Господине некромант, а вы так приехали аль к градоправителю?
– Зачем мне к градоправителю?
– Ну так это… того… – Стражники переглянулись. – Вывертень у нас завелся.
– Что?
Вот только этой пакости не хватало.
– Вывертень, – сказал старший и шлем снял. Шлем был старым, тесноватым и жарким, в такой-то день. Редкие волосенки стража слиплись от пота, а лицо покраснело. Этак и удар хватит. – Уж пятерых тогось… и такая паскудина хитрая!
Младший только кивал.
Выходило… а хреново выходило. Очень хреново. Вывертень – тварь и вправду опасная.
Быстрая.
Хищная.
И разумная. А еще магически одаренная, чтоб его к Старым Богам.
Но редкая. Последний раз появление вывертня – именно вывертня, а не мелкой нечисти, которую за него принимали, – зафиксировано лет этак полсотни тому.
– Градоправитель в столицу нарочного посламши был… ждали вот, но чтоб так быстро… – Стражник глядел на Ричарда с восторгом, от которого становилось не по себе.
А к градоправителю идти придется. Кладбище кладбищем, а вывертень – Ричард все же надеялся, что произошла обычная ошибка, – дело серьезное. Сам он не остановится, но, наоборот, с каждой новой жертвой будет набираться наглости и, что хуже, сил.
– Где у вас тут… градоправитель? – со вздохом поинтересовался Ричард.
И был послан в нужном направлении.
Да, Ормс был захолустьем.
Тихим.
Мирным.
Узкие старые улочки, мощенные красным камнем. Узкие же домишки о редких окнах – памятью старому налогу на эти самые окна. Узкие балконы, соединившие вторые этажи. И сероватое белье, которое с этих балконов свисало. Плоские крыши. Кованые флюгера.
Голуби.
Собаки. Мальчишки, что, собравшись у старого фонтана, играли в ножички.
Площадь, одновременно и городская, и рыночная. Древний постамент, правда, памятника лишенный, но облюбованный выводком хорьков, которые на царящую внизу суету взирали с некоторым удивлением.
Ричард отмахнулся от лоточника, пытавшегося всучить «самые надежные амулеты». Переступил через коврик гадалки, стряхнул липкое проклятье, посланное в спину. Перехватил ловкие пальцы у кошеля.
– Не стоит, – сказал он мальчишке, который уже изготовился было заорать. – Про- кляну.
И вытащил цепь со звездой.
Стало не то чтобы тихо, но число желающих свести близкое знакомство с чужаком поубавилось. Люди расступались. Провожали Ричарда взглядами, когда настороженными, когда исполненными самого живого любопытства. И уловил он ше- поток.
– …и вправду некромант?
– А то, по харе, что ль, не видно? У некромантов хари-то наглые…
– …хиленький какой…
– …ага, вывертню на один зуб…
Ричард смахнул с плеча еще одно проклятье, слабенькое, несформированное. Вот же… благодарная общественность.
– Ничего, этого сожрут, глядишь – кого другого отправют…
…пожирней, чтоб на два зуба хватило.
Хотя зубов как таковых у вывертней нет. У них тонкий хоботок, покрытый прочными костяными чешуями…
Особняк градоправителя походил на неудавшийся матушкин торт. Кремово-белый, украшенный многочисленными завитушками, но при этом какой-то разваливающийся, что ли? Дюжина пузатых колонн с трудом удерживала массивный портик с гербом Старой Империи. Ступени были щербаты. Окна – темны, затянуты коваными решетками, которые вроде бы и чистили, но без особого усердия.
У парадных дверей дремала пара стражников, которые при виде Ричарда оживились было – не так, похоже, часто заглядывал простой народ к градоправителю, но стоило показать звезду, и стража сникла.
– У себя?
– А то ж… – Стражник почесал шею. – Снедають ишшо…
– Снедають – это хорошо.
В желудке заурчало, напоминая, что и от завтрака Ричард отказался из чистого, к слову, упрямства.
Внутри пахло сыростью, бумагами и скандалом.
– Сволочь! – визгливый женский голос донесся откуда-то сверху. – Скотина!
– Милия!
Мужской был низок и преисполнен раскаяния.
– Я на тебя потратила лучшие годы жизни!
Ричард с сочувствием подумал, что бедного мужика ждут худшие…
– Я подарила тебе…
Что именно там подарили, Ричард не узнал, потому как слова заглушил звон бьющегося стекла.
– Милия! Это мамин фарфор!
– Да твоя мама…
– Госпожа не в духе, – печально заметил старый слуга.
Камзол с поблекшей позолотой и заплатами на рукавах. Высокий парик, щедро посыпанный пудрой. И поднос для визитных карточек, который сунули Ричарду под нос. И доверительно так добавили:
– Вам стоит выбрать другое время для визита. Когда госпожа изволит пребывать не в духе, то и господин впадает в расстройство. А в расстройстве он не склонен решать дела…
Понятно.
И весь город подстраивается под настроение госпожи градоправительницы.
– Ничего. – Ричард обошел и слугу, и поднос. – Я как-нибудь переживу.
Останавливать его не стали, лишь проводили печальным вздохом.
– …как ты посмел! Предать мое доверие…
– Милия, тебе показалось!
– Ты тискал эту потаскуху на глазах у всех, а мне показалось? – голос дамочки ввинчивался в череп. И Ричард в очередной раз мысленно поздравил себя с единственно верным решением избегать брачных уз.
– Мы лишь танцевали, Милия…
– Танцевали?! Это не танец, это срам…
– Это модно!
– Модный срам?! Тарис, ты… ты выставил себя на потеху! Боги милосердные… да весь город только теперь и говорит…
– Милия, все ведь танцевали…
– Но не уткнувшись носом в чужие сиськи…
– Я не виноват, что лайра Фицжеральд столь… высока…
– И сисяста!
– В этом я тоже не виноват.
Ричард остановился.
На втором этаже было не менее неуютно, чем на первом. Узкий коридор. Сумрак. И огромные портреты в тяжелых рамах. Благородные лойры. И не менее благородные лайры, чья изысканная красота несла в себе отпечаток старой крови.
Интересно…
– Боги видят, я была терпелива, Тарис. Я старалась не замечать взглядов, которые ты бросал на других женщин. Я не верила сплетням…
– Милия…
Ричард двинулся на голоса.
Идти пришлось недалеко. Дверь была не просто приоткрыта, но распахнута настежь.
– …я убеждала себя, что они завидуют. Злословят.
– Так и есть!
Комната.
Не сказать чтобы большая, но и не маленькая. Потолок в тех же завитушках, которые от времени пожелтели. Жерло камина, по летнему времени забитого сухими цветами. Каминная решетка.
Ковер.
Стены, обитые полосатой тканью. И, судя по разводам, обиты они были давно.
– Я ведь любила тебя! И ради этой любви пошла против отцовской воли…
Стол.
Стулья. На одном восседает дама неясного возраста, но внушительной стати. Она то ли бледна, то ли напудрена сверх меры. И бледность эту подчеркивают что рыжие волосы, уложенные в прическу-башню, что темно-зеленое атласное платье.
Поза дамы страдающая. Одна рука отставлена. Другая – прижата к высокому челу. К отставленной ручке припал мужчина. Невысокий. Пухлый.
– …я снизошла…
– Милия…
Круглощек. Лысоват. Но лысину стыдливо прячет под реденькими волосами. В хвост их собрал по столичной моде десятилетней давности. Бант нацепил. Смешно смотреть. И сам он, раззолоченный, что кубок драгоценный, смешон.
– Кем ты был? – в руке благородной лайры развернулось крыло веера. – Всего-навсего купцом! Им бы и остался, если бы не мой батюшка… а ты, неблагодарный…
– Я благодарный! – взвился градоправитель, к ручке припадая с поцелуем. – Милия, я тебе не изменял! Я бы… я бы никогда…
– …он тебя в люди вывел!
Ричард постучал в дверь.
– Доброго дня, уважаемые…
Захлопнулся веер.
Приподнялись рыжие брови, а на лице бледном появилось выражение брезгливости и, пожалуй, легкого недоумения. Мол, как получилось, что ее, благородную лайру, прервали.
И кто?
Ричард прекрасно отдавал себе отчет, что выглядит, мягко говоря, непрезентабельно. Одежда простая, пусть и из подгорного хлопка шитая. Такая и холод, и жар, и слюну грызла выдержит, а запачкается в крови ли, в слизи, то отстирается легко. А что запылилась слегка, так он не ви- новат.
