И он обратился ко всему классу:
— Пойте со мной! На-ча-ли!
Боже, царя храни!
По классу гулял водочный запах. Ученики, особенно девчонки, брезгливо морщились и вразнобой, кто во что горазд, прокричали три слова гимна. Священник опять остался недовольным:
— Да вы что? Слов гимна не знаете? Вас родители не научили? А ну, Щицин, скажи слова гимна!
Андрейка как-то сник:
— Я, батюшка, эту гимну первый раз услыхал!
У священника глаза сузились:
— Не знаешь? Марш в угол!
Размазывая шапчонкой слезы, Андрейка поплелся в угол. Священник посмотрел на меня.
— Суетнов, продекламируй слова гимна!
Гимн я знал слабо и, боясь напутать, тоже закрыл лицо шапчонкой и захныкал:
— Не знаю...
— Тоже не знаешь? А учителя тебя грамотеем зовут. В угол!
Я встал рядом с Андрейкой и только хотел ему шепнуть что-то, как священник даже взревел:
— Э-т-о что за разговор? Вон из класса! Вон!
Мы схватили свои зипунишки и выскочили из школы, да скорее к тесовому сарайчику с тремя дверями. На одной из них кто-то нарисовал тележное колесо, и мы упрятались за этой дверью. Андрейка повеселел.
— Давай, Мишка, гимн разучивать?
Я согласился:
— Начнем. Подтягивай!
И я запел, завел:
Бо-же, ца-ря хра-ни!
Только мы распелись, в школе началась перемена, к сарайчику прибежали ученики и стали нам подпевать, да так, что сарайчик вздрагивал!
То ли священнику кто-то об этом сказал, то ли он сам услыхал, но он появился возле сарайчика и загремел:
— Я вам покажу, как гимн императору в нужнике распевать!
Ученики выскочили из кабин и убежали, а мы с Андрейкой замешкались, и нам пришлось затаиться. Священник кулаками загрохотал в дверь с тележным колесом:
— Откройте, мерзавцы!
Мы поняли, что попались словно птички в силки, и растерялись: начали было заднюю стенку сарайчика ломать, но сил не хватало. Андрейка шепнул:
— Давай откроем дверь и кинемся попу в ноги. Он упадет, а мы убежим!
Я согласился. Тихонечко-легонечко, неслышно поднял дверной крюк и приготовился прыгнуть на священниковы ноги, но он распахнул дверь и схватил нас за воротники:
— А ну, басурманы, шагайте в школу!
На крыльце нас встретил Коронат Александрович и озабоченно спросил:
— Отец Петр, чем эти мальчики вас разгневали?
Священник не проговорил, а яростно зарычал:
— Это язычники! Подумать только, гимн императору в туалете распевали!
В школу священник не пошел, и мы его в тот день больше не видели.
* * *
В следующий понедельник мы опять трепетали от страха: вот-вот придет священник, да хорошо еще, если не хмельной. Но дверь открылась и на пороге показался дьякон Бланков Иван Александрович. Своим огромным животом он закрыл дверной проем, а перешагнув порог, зафыркал, как паровоз:
— Фур! фур! фур!
Дьякон был таким волосатым, что походил на сказочного лешего. Длинные густые волосы полностью укрывали его широченные плечи, а широкая бородища скрывала под собой богатырскую грудь.
Мы замерли, боялись дышать и шевелиться, но когда на нас сквозь заросли волос глянули смешливые незлые глаза, то вольготно вздохнули.
А дьякон передвинулся к классной доске и рявкнул будто в огромную трубу:
— Ну-с, что вы здесь с батюшкой священником изучали?
Никто из класса не осмелился ответить, и тогда дьякон пальцем показал на меня:
— Ты, я помню, сын бондаря? Скажи нам, чему вас батюшка учил и что наказывал запомнить?
Я вскочил и скороговоркой выпалил:
— Батюшка заставлял нас просить царя небесного, чтобы он помог императору Николаю Лександровичу Романову победить еретивое войско германского кайзера Вильгельма. И еще батюшка заставлял нас петь гимн «Боже, царя храни», но только слов никто не знал и пели плохо, а батюшка сердился, бранился и ставил нас с Андрейкой Щициным в угол...
Из-за моей спины выглянул Андрейка:
— Мы с Суетновым разучивали гимн, а батюшка схватил нас за воротник и велел идти в угол да стать на колени.
— О-о-о! За что же это батюшка так строго вас наказал?
Андрейка спрятался за мою спину и не ответил. Отозвалась Устя Паньшина:
— Они в тувалете пели гимн, а батюшка их за ухи вытащил!
Дьякон весь содрогнулся, закачался и взорвался смехом:
— Хо-хо-хо! В клозете пели гимн императору? Хо-хо-хо!
От этого громового хохота задребезжали, заныли, застонали стекла в окнах, а портрет императора словно маятник закачался и... упал на пол. Девчонки взвизгнули:
— О-о-й, убьет!
— Портрет царя ляпнулся!
Дьякон поднял портрет, огляделся, где бы его поставить, и сунул портрет в шкаф:
— Эко несчастье! У портрета вешалка оборвалась...
В эту минуту дверь в класс приоткрылась и заглянул встревоженный Коронат Александрович:
— Извините, отец дьякон, мне послышалось, будто что-то здесь упало!
Дьякон отозвался:
— Тут, Коронат Александрович, другое дело! Вам отец Петр не сказывал, как сии молодчики распевали в туалете гимн «Боже, царя храни»? Вы слышите? Гимн императору пели в... клозете! Хо-хо-хо! Были бы сии певцы чуть повзрослее и пошли бы в Сибирь!
Директор школы испуганно захлопнул дверь. Дьякон ладонью протер глаза и, все еще улыбаясь, сказал:
— Сейчас, певцы, я ваши голоса послушаю: может, кто-нибудь потом будет состязаться в пении с Федором Шаляпиным. Что на меня так смотрите? Не знаете, кто Шаляпин? О-о, это русская гордость и великая слава. Он певец. Артист. У него такой голосище, какого в мире больше нет!
Я даже вскрикнул от изумления:
— Как это нет? А у вас? У вас голос толще бревна!
Дьякон смутился:
— По сравнению с шаляпинским мой голос — тонкий волос!
И тут же распорядился:
— А ну-ка, мальчики, встаньте на правую сторону, а вы, девочки, на левую!
Мы встали. Дьякон вызвал Андрейку Щицина.
— Удиви нас своим ангельским голосочком! Открой рот шире и тяни: а-а-а-а! Шире рот!
Андрейка завыл во всю силу. Дьякон топнул ногой:
— Хва-тит! У тебя не горло, а дикое ущелье, в коем ветры свистят, звери воют и пресмыкающиеся шуршат... Отойди, оглашенный, к иконе и жди, когда бог даст хороший голос!
Проба голосов проходила быстро: только ученик или ученица затягивали «а-а-а-а-а», как дьякон сразу же обрывал:
— Иди к безголосым! Следующий певец!
Из всего класса хорошим певцом нашелся только Федька Егранов. Дьякон подозвал его к себе:
— Тебя звать-то как? Федькой, что ли?
— Ага, Федькой.
— Ты сын Герасима?
— Да.
— Ну-с, Федька, сын Герасима, тебе надо знать, почему люди сильными голосами поют. Смотри в мою глотку!
Раскрыв преогромнейшую пасть, дьякон так взревел, что Федька испуганно отшатнулся:
— Ой!
Дьякон расхохотался:
— Хо-хо-хо! Испугался? Видел, какое у меня горло? Его можно помелом чистить. Вот и ты свое горло упражняй: а-а-а-а-а-а!.. Ну-с, ладно! Беру тебя в церковный хор, а все остальные свистуны, хрипуны и шептуны пусть продолжают развивать голоса. Пойте, что вам бог на душу положит, авось у каждого годам к шестнадцати-восемнадцати прорежутся настоящие голоса!
Сказав так, дьякон ушел из класса, а мы, свистуны и хрипуны, сговорились голоса развивать. До отказа раскрыли глотки и ну вопить:
— А-а-а-а-а-а...
В класс ворвался Коронат Александрович.
— Пре-кра-тить! Здесь не голодный зверинец, а школа!
Стало тихо-тихо. Директор обвел взглядом класс и спросил:
— А где портрет императора?
Мы молчали.
— Я вас спрашиваю: где портрет?
Отозвалась Устя Паньшина:
— Он упал, и дьякон запер его в шкаф.
Коронат Александрович рванул ручку двери шкафа и заглянул в него:
— Ой, что натворили!
С портрета императора испуганно бежали, соскальзывали и шлепались на пол черные тараканы. За малое время они успели так обсидеть щеки и губы царя, что тот стал казаться рябым.
* * *
Священник долго у нас в классе не бывал, но однажды появился:
— Дети, сегодня вы начинаете изучать священную историю! Но прежде я хочу узнать, говорили ли вам родители, кто сотворил мир?
О мире с Германией толковали в каждой семье: все хотели, чтобы мужики домой с фронта вернулись. Поэтому-то о сотворении мира разговоров почти не было. Теперь, на уроке, Ванька Горшенин вскочил и торопливо ответил:
— Мира, батюшка, все ждут, а его нет! Бабы плачут: мужиков на войне убивают...
Священник шагнул к Ваньке:
— Я спрашиваю не о войне и мире, а о том, кто сотворил небо и землю?
Горшенин молчал. А священник гневно рассуждал:
