Каждая этическая или религиозная система предлагает свой путь, следуя которому человек может придти к “цели.” Христос указывает нам высочайшую цель. Он говорит о жизни, истекающей от Бога к нам, а не о наших усилиях, которые возносят нас до Бога. Для чего другие работают, то Он дает даром. Другие учителя начинают с требований, Этот — с Дара: “Достигло до вас Царство небесное.” “Прежнее прошло” — с момента Воплощения пришло другой эон, новая эра, когда Бог стал “обитать с нами.” Естественно, что закон “прежнего эона,” раздельной жизни Бога и людей преходит вместе с прежним противостоянием “неба” и “земли.”
Христос возвещает новый “закон,” и чтобы раскрыть слушающим его необходимость, перед этим, в проповедях Блаженств, Он и возвещает им конец эры закона. Не только Павел — любой иудей того времени мог сказать, что “закон был для нас детоводителем ко Христу” (Гал. 3:24). Предощущение временности, преходящести закона, его служебности — лишь до Христа — сорастворено Ветхому Завету.
Сущность христианства — общение с Христом.
Христос пришел основать Царство, а не школу. Сущность доктрины состоит в общении с Ним. Где и когда существовал учитель или пророк, который обязывал бы людей к такой полной самоотдаче лично себе? Все основоположники других религий выступали не как предмет веры, а как ее посредники. Не личность Будды, Магомета или Моисея были содержанием новой религии, а их учение. В каждом случае можно было отделить их учение от них самих. Но Христос сказал: “Блажен, кто не усомнится обо Мне.”
Христос спрашивает учеников не о том, как люди воспринимают Его проповеди, но о том — “за кого люди почитают Меня?” Здесь дело не в принятии системы учения — а в принятии Личности. Евангелие Христа раскрывает себя как Евангелие о Христе, оно несет Весть о Личности, а не о концепции.
И в общении со Своими учениками Христос не приводит доказательств, не требует от них умственного напряжения, не начертывает перед ними системы мироздания или религиозного общества. Он проповедует не убеждения, а Себя Самого.
В святоотеческом видении Евангелия “Господь, телесно явившись людям, прежде всего требовал от нас познания Себя и этому учил, и к этому всех привлекал; даже более: ради этого чувства Он пришел и для этого Он делал все: “Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине” (Ин. 18:37). А главнейшей истиной был Он Сам, Который “есть путь, и истина, и жизнь” (Ин. 14:6).
Итак, главным делом Иисуса было не столько Его слово, сколько Его бытие с людьми.
Протестантизм не понял главного в христианстве.
Напротив, для протестанта Бультмана “главным оружием Иисуса было слово”201. Это вполне конфессионально-протестантское суждение. Даже того беглого анализа, который мы сделали, достаточно, чтобы заметить, что приведенное утверждение Бультмана оперирует не евангельскими данными, а теоретической установкой самого исследователя: “предметом моего исследования является не жизнь и не личность Иисуса, а только его “учение,” его провозвестие.”[106]
Об этой аберрации богословского модернизма еще в прошлом веке ясно указал православный философ В. Несмелов: “Христианствующие иудеи не в состоянии понять, что религия Христа заключается в Нем Самом, что самое Его дело служит истинным содержанием религии, и что Сам Он является истинным предметом религиозного поклонения.”[107]
Впрочем, хоть и не соглашаясь с евангельским видением Иисуса, Бультман не может отрицать, что Евангелия свидетельствуют о Нем не просто как об одном из вдохновенных раввинов, полезным для того, чтобы брать с него пример, но как об абсолютно уникальном Спасителе: “Новый Завет говорит о событии, в котором Бог даровал спасение людям. Новый Завет возвещает Иисуса в первую очередь не как учителя, который сообщил людям нечто принципиально новое, за что мы всегда будем благоговейно чтить его, но чья личность вообще-то безразлична для человека, воспринявшего его учение. Напротив, именно эту Личность Новый Завет возвещает как решающее событие спасения.”[108]
Трагично, что модернизм не приемлет то главное в евангельском свидетельстве о Иисусе, за что Он был осужден синедрионом. Если свидетельство учеников вызывает сомнение у модернистов, то почему бы им не прислушаться к свидетельству врагов Христа? Ведь приговор Ему гласил: “Он объявил Себя Богом!”
Показательно, что на суде над Христом первосвященник даже разодрал свои одежды, когда услышал ответ, который ему показался богохульным. Первосвященник спросил: “Ты ли Христос, сын Благословенного?” — остерегаясь сказать “Сын Божий,” чтобы лишний раз не упоминать имя Бога. На это Христос решительно ответил: “Аз есмь!” (Ego eimi). Ответ был не по-гречески, а по-еврейски, где слова “Я есть” — звучат “Ягве,” т. е. Я — Иегова. (В Септуагинте: Ego eimi o on). Не это ли было тем богохульством, которого не вытерпел первосвященник — название Себя тем священным Именем, которое сам первосвященник мог произнести лишь в великий праздник раз в год?
Те же слова мы слышим из уст Христа в Гефсимании — и видим столь же выразительную реакцию. Почему храмовая стража, пришедшая арестовывать Иисуса, в шоке отступила от Него на шаг и упала ниц перед арестантом (Ин. 18:6)? Евангелист нам поясняет вполне ясно: “И когда сказал им: “Это — Я” (Ego eimi), они отступили назад и пали на землю.” Очевидно и здесь было произнесено священное Имя. То, что было сказано Моисею в купине неопалимой, ныне говорится стражникам во тьме Гефсиманской ночи. Нужны ли еще доказательства, что Иисуса судили не за то, чему Он “учил,” а за то, Кем Он Себя называл!
Для исторической критики, для Гартмана и Ренана, Иисус — лишь “символ” вечных истин. Но именно историческому духу Библии такой антиисторизм, нигилизм, растворяющий историческую конкретность в аллегориях — чужд. Евангелие перестает быть вестью об уникальном и конкретном действии Бога в человеческом мире. Исторический Иисус как бы растворяется в мире “высших ценностей,” иллюстратором которых Он был.
Церковное свидетельство о Нем было вполне конкретно и исторично. Даже в самые сжатые изложения своей веры оно включало упоминание о Понтии Пилате, об исторической вехе, соотнесенной с единичным и уникальным событием Истории. И оно же в этой конкретной точке пространства увидело воплощенную Вечность.
Христос и Будда.
То, что Христос проповедовал о Себе и то, что Предание именно во Христе видит средоточие своего возвещения, никак нельзя примирить с теософской выдумкой, уравнивающей Христа с Буддой. Это теософское уравнение — чисто произвольный акт, насилующий не только христианство но и буддизм.
Да, и Будда и Христос называются спасителями. Но Будда своим учением “спасает” от незнания. Христос Своим Крестом спасает от смерти. Цель Будды — в исчезновении человеческой индивидуальности, в растворении в Нирване — этом конечном развоплощении человека. Цель Христа — в увековечивании личности каждого конкретного человека.
Поэтому, быть христианином — значит верить в Христа, а не только в Его учение, быть христианином — значит исповедовать тайну Спасения, совершенную Крестом и Воскресением Господним, а не просто соблюдать заповеди.
В конце концов, Рерихи и индуисты искушают тем же, чем и сатана: они борются с Крестом, который им мешает. Христос Нагорной проповеди в известной мере им приемлем, а Христос Голгофы — нет. Голгофа воспринимается ими или обидной случайностью, или спектаклем, призванным выдавить слезу покаяния из людей, совершающих преступление. Любая система, которая не принимает подлинный смысл Креста, является антихристианской. Ее проповедник может говорить комплименты в адрес “Учителя Иисуса,” даже утверждать его “божественность,” в индуистском смысле, — но все его реверансы в адрес “махатмы Иисуса” будут ничем иным, как пощечиной, нанесенной Христу первосвященническим слугой (Ин. 18:22).
Лишь полностью противореча Евангелию, можно, подобно Елене Рерих, утверждать, что “заветы Христа имеют гораздо больше значения, чем Его происхождение”206. Сам Христос Свое служение не сводил к роли Учителя. Не перед выходом на проповедь Христос говорит “на час сей Я и пришел в мир,” и не после окончания беседы Он воскликнул: “Совершилось!”[109]
В конце концов, если Христос — только Учитель и Проповедник — то почему Он так мало сказал? Вот, если бы Он не поссорился с фарисеями, то избежал бы Креста. Тогда Он смог бы еще больше приобрести Себе учеников и еще многому научить человечество. А так — Распятие — это досадная ошибка, слишком рано прервавшая Его вдохновенный полет.
