употреблять мясо тотемного животного в пищу. Среди магических обрядов тотемизма выделяются обряды «размножения» тотема и другие, связанные с тотемическими реликвиями (
«чурингами»).
Вера в родство человека и тотемного животного или растения выполняла ряд важных функций. Прежде всего, в отсутствие других объяснений, отождествление рода (фратрии) и тотема служило своеобразным «объяснением» происхождения человека. Далее, в рамках тотемистических представлений, происходила кристаллизация самого понятия родства, что стало важным этапом в формировании представлений о времени и причинности. Подтверждением последнего являются так называемые «столбы» – разновидность монументальной скульптуры у североамериканских индейцев, представляющая собой нагромождение от основания столба к его вершине объемов в виде схематизированных скульптурных изображений предков вплоть до венчающего столб изображения тотемного животного. Наконец, кровное родство – один из наиболее ранних в истории человечества факторов установления и подпитки групповой идентичности и солидарности, что важно для выживания человеческого коллектива.
Учеными установлено, что тотемизм был повсеместно распространен на доисторической стадии развития культуры. «Классической» страной тотемизма является Австралия, именно на «австралийском материале» были сделаны главные открытия в исследованиях тотемизма. И сегодня в культурах современных цивилизованных народов можно встретить отголоски тотемизма. Например, в русских народных сказках примечательно уважительное отношение к медведю, присвоение ему имени собственного – Михайло Потапыч. Вплоть до конца первой четверти ХХ в. этнографы фиксировали случаи, когда русские крестьяне держали на подворье медведя или клали под кровать бездетной супружеской пары медвежий помет, – медведь почитался воплощением силы, в частности, репродуктивной. Не меньшим почтением медведь пользовался и у североамериканских индейцев, да и повсеместно в Азии. Американский поэт Г. Лонгфелло великолепно запечатлел образ Мише-Моквы (Великого Медведя) в эпической поэме «Песнь о Гайавате», основанной на индейской мифологии.
Отголоски тотемизма прослеживаются и в поздних языческих культах богов-покровителей домашних животных и скота. К таковым относится культ Велеса у славян, который в русской культуре парадоксальным образом сосуществовал с православием еще на протяжении всего XIX в. Отдельные элементы тотемистических представлений трансформировались в суеверные приметы, касающиеся, например, человеческих волос, усов, бороды, наделяемых магической силой, как, например, в библейском сюжете о Самсоне, чья физическая и нравственная сила зависела от соблюдения обета не стричься.
Эпос и сказки, малые формы фольклора (пословицы и поговорки, загадки, заговоры и заклинания, магические формулы и формулы проклятий), все естественные языки хранят память о ранней стадии развития человечества, когда оно всецело зависело от природы и от животных, дававших пропитание, топливо, материал для изготовления одежды, орудий труда, предметов быта, украшений и т. д. Такой «след» можно обнаружить в зооморфных метафорах, сложившихся в результате длительных и заинтересованных наблюдений за животными, наделяющих человека их качествами (и наоборот), – «попугай», «хамелеон», «лиса», «медведь», «шакал» и др. В целом же отметим, что если в первобытности сравнение человека с животным носило скорее позитивный характер, то по мере приближения к современности ситуация усложняется, т. к. животная природа человека (в свете позднейших идей о его величии и предназначении) начинает оцениваться неоднозначно, а порой и отрицательно, если она вступает в противоречие с социальными нормами.
Отголоски тотемизма также обнаруживаются в поздних религиях – иудаизме, христианстве, причем не только в зооморфных образах, символизирующих Бога (таков, например, образ «Агнца» – Иисуса Христа в христианстве), но также в представлениях о жертве и обрядах жертвоприношения, «чистых» и «нечистых» животных и в соответствующих пищевых табу и других предписаниях.
Британский антрополог, религиовед Дж. Фрэзер специально исследовал архаический срез мифологии Ветхого Завета. Например, восходящим к тотемистическим представлениям и обрядности является знаменитый сюжет, когда состарившийся и подслеповатый Исаак наощупь распознает своих сыновей Исава и Иакова, чтобы провозгласить свою родительскую волю. Многократно подчеркиваемая, неслучайная «волосатость» зверолова Исава, в противовес «гладкости» пастуха Иакова, по мнению Дж. Фрэзера, отсылает к древнейшим обрядам установления родства, а также законнорожденности и первородства, в которых в роли «родителя» фигурировала маска, изображающая какое-либо животное (чаще всего – козу). Интересно, что в обряде инсценировалось рождение ребенка от животного. В незапамятные времена таким животным было, вероятно, тотемное животное, по отношению к которому и устанавливалось родство всех членов коллектива. Все повествование об Исаве и Иакове в целом, включая эпизод маскировки Иакова под Исава путем обкладывания рук козлиными шкурами, полагает Дж. Фрэзер, является поздней, искаженной интерпретацией древнейшего тотемистического обряда. Вся история конкуренции и конфликта Исава и Иакова в целом являет собой метафорическое воплощение идеи предпочтительности производящего хозяйства перед присваивающим, символ смены культурно-исторических эпох.
Отметим сопутствующие тотемизму представления и установки общемировоззренческого и психологического плана. Среди них, пожалуй, главное – это признание того или иного животного (растения) воплощением качеств и свойств, необходимых для выживания. Отнюдь не обязательно это сила, агрессивность, скорость реакции и развитые мыслительные способности, выделяющие крупных хищников. Не менее важны искусство маскировки, плодовитость, умение пережидать неблагоприятные условия и спасаться бегством, выносливость и способность к кооперации. Это объясняет, в частности, почему заяц, «трусливый» и «беспомощный», с точки зрения русского народа, является для коренных народов Сибири настоящим героем. Другой, связанный с первым, момент – оценка человека как существа, менее приспособленного к выживанию в природе, чем животные и растения. Это явствует из того, что тотем – всегда эталонное и максимальное воплощение недостающих и востребованных человеком качеств. Оба названные момента, возможно, составляют общее психологическое основание архаического, древнего и средневекового исторического пессимизма, порожденного аффективным переживанием человеком своей выделенности из природы и мифологической идеализацией прошлого как предшествующей обретению сознания стадии (мифы о «золотом веке», с одной стороны, и о грядущей мировой катастрофе, с другой; мифы о физической, умственной и нравственной деградации человечества при смене поколений).
Тотемистические представления отражают перенос принципа родства в область производственных отношений, связь племени с территорией охоты и кочевья. При этом отдельные ландшафты приобретают повышенную значимость, так складывается «сакральная география» (мифологические представления об особой «энергетической силе» центра территории и его связях с другими конкретными местами, периферией и границами). Мифология, формирующаяся на основе тотемистической веры, помещает самого предка-тотема в систему социальных отношений, аналогичных человеческим.
Тотемистические представления находят отражение и в обрядности – поклонении тотему, его умилостивлению и приобщению к нему. Тотемистические обряды приурочены к важнейшим этапам жизни человека от рождения до обретения нового статуса (посвящение в охотники и воины, заключение брака) и смерти. Другой важной составляющей тотемизма является жесткая регламентация взаимодействия с тотемом, межличностных и хозяйственных отношений – система табу. Наибольшее развитие данная система получила в Полинезии, где запретительные нормы «табу» (от полинезийск. tapu – особо отмеченный, выделенный) дополняются поощрительными нормами «ноа» (от полинезийск. noa – всеобщий, обыкновенный).
С.А. Токарев полагает, что мифологизация тотемистических представлений и магические практики стали в первобытности источником возникновения анимизма (от лат. anima
