Лаврентьев налил всем по полной кружке и предложил выпить за русскую армию, встал первым, за ним поднялись остальные. Через пять минут Федор Сидоров дал согласие служить в полку.
* * *
- Ты считаешь, что печатью гениальности мой лик не отмечен? - не очень довольным тоном спросил доктор Шрамм.
- Наоборот! - поторопилась заверить Ада. Ты счастливое исключение. Тем более опыт самоконтроля в нашей больнице дает тебе соответствующие гарантии остаться в добром уме.
Она подогрела на керосинке нехитрую снедь, разлила водку по стаканам. Доктор покосился, но ничего не сказал, молча взял стакан, чокнулся, медлено выцедил, потом с жадностью набросился на еду. Ада же ела неторопливо, с любовью глядя на Шрамма.
За разговорами они незаметно опустошили бутылку, закуска была уже почти съедена. Они не слышали ни выстрелов, ни звуков боя, которые звучали в разных концах города. В какой-то момент они заснули, а когда проснулись, стояла черная ночь. Доктор нащупал влажное тело Аделаиды, она что-то пробормотала спросонья, погладил ее по бедру и по голове...
Он еще спал, а она уже хлопотала по хозяйству. Голова Иосифа Георгиевича плотной тыквой лежала на подушке. "Люська-стерва давно не меняла наволочки",- с тупым самоудовлетворением и злостью подумал доктор. Ему захотелось вдруг сбрить бороду, ведь жарко было, да и с какой стати носить ее сейчас, ведь не совсем он обазиатчился. Осталось еще обрезаться и сунуть лысину в чалму. "Аллах-х- акбар!!"
Доктор встал, прошел в ванную комнату, взял ножницы, стал остригать усы, потом бороду. Жесткие волоски посыпались в раковину с желтым следом от воды. С остатками щетины он стал похож на дипломированного бомжа. Неприязненно глядя на отражение, Иосиф намылил лицо, стал скоблить давно не знавшую бритвы кожу. Процедура была отвратительна и болезненна. Наконец, он полностью очистил лицо и мог оценить метаморфозу, неторопливо, с гадливостью рассмотрел изменившиеся черты. Что-то новое, неуловимое появилось в оголившихся складках у рта - то ли жестокость, то ли затаенная ненависть, в глазах тоже появился хищный огонек. Доктор понял, что моложе не стал, но неожиданно приобрел совершенно иное качество. "Теперь меня никто не узнает,- удовлетворенно подумал он, протирая лицо одеколоном и кривясь от жгучей боли. Доброе утро, бывший Иосиф Георгиевич! Как нынче вас звать?" Он ощутил нежданное чувство свободы, будто его выпустили из клетки, в которой он бился, метался все эти годы. "Я волен в своих поступках. Меня ничто не сдерживает. Я могу уехать, и никто не будет меня искать! Доктор Шрамм исчез бесследно в водоворотах и катаклизмах всеобщего безумия жизни. Вместо него появился Неизвестный с твердыми чертами лица н единый сгусток воли, железного упрямства и тайной гениальности..." Эти самолюбивые мысли развеселили, но вместо того, чтобы дать им психоаналитическую оценку, доктор громко расхохотался. Распахнув дверь, он вошел в комнату. Аделаида копошилась, накрывая на стол. Подняв глаза, она вскрикнула и уронила тарелку.
- Боже, что вы натворили!
В первое мгновение, увидев голого безбородого человека, она даже не признала в нем любимого доктора и инстинктивно прикрылась руками. Этот жест не остался не замеченным Иосифом Георгиевичем, он испытал вдруг необычайное возбуждение, зарычал, прямо по осколкам бросился к бедной, перепуганной женщине, повалил ее на диван. Он почувствовал себя насильником, и эта совершенно нехарактерная для него роль, сладострастная, безудержная агрессивность, наполнила его истощенные члены необыкновенной силой. Он согнул несчастную Аделаиду Оскаровну, набросился буйным зверем, рыча и кусая за плечи. Она извивалась под ним, недоумевая, что же случилось с милейшим доктором, ее перепугала странная перемена, и единственное, чего ей хотелось,- чтобы он побыстрей завершил свое дело...
Наконец он отвалился, вытер тыльной стороной ладони губы, потом потянул простыню, осушил пот на груди. Переведя дух, самодовольно заурчал:
- Во время операции хирург командует: "Зажим!.. Скальпель!.. Тампон!.. Почему больной хрипит?! Дайте мне много тампонов!.. Вот теперь хорошо..."
- Это анекдот? - спросила измученная и покусанная Ада, со страхом глядя на чужое лицо. Она уже не могла обращаться к доктору на "ты".
- Случай из практики,- небрежно ответил Иосиф Георгиевич. Мне вот больная недавно говорит: "Доктор, последнее время я дышу с трудом, одышка такая, прямо задыхаюсь..." А я ей: "Вот мы сейчас форточку откроем, и вам непременно полегчает!"
Против обыкновения Аделаида довольно равнодушно восприняла сказанное Иосифом Георгиевичем. "В нем появилось что-то сатанинское",- подумала она. Право, вместе с бородой доктор что-то потерял, может, часть своей безупречности, интеллигентности, мягкости, изыска. "Теперь он похож на заезжего афериста". Аделаида ужаснулась своим мыслям и решила, что надо все-таки сделать то, что так неожиданно и бурно прервал ее обновленный любовник. Она встала, виляя бедрами, подошла к столу, стала собирать осколки. Иосиф Георгиевич пристально смотрел, как она наклоняется, и усмехался.
- Я пока приготовлю завтрак, а вы почитайте мне что-нибудь из своей тетради! - попросила она, чтобы хоть таким способом разрядить ситуацию и вернуть прежнего, обаятельного, мудрого, интеллектуального доктора.
От него не укрылось, что она перешла на "вы", поправлять не стал, коротко распорядился:
- Подай, она лежит на полке.
Ада молча исполнила, Шрамм открыл тетрадь наугад, пролистал несколько страниц, поправил на носу очки.
- "Совмещение гениальности и конкретного "Я" происходит при антагонизме внешних факторов. Чем они интенсивнее, тем более взрывчато, трансцендентно происходит обратный, формирующий процесс. Это есть самоутвержденческое начало целеобразующей константы, имя которой - воплощенное Совершенство Личности..."
Ада застыла. Поток мыслей, журчание слов завораживало ее, как змею пиликанье флейтиста.
- Ты, кажется, собиралась готовить завтрак? - спросил доктор, глянув из-под очков.
- Да, конечно,- очнулась она и уронила еще одну тарелку.
- Ты наносишь непоправимый ущерб моему семейному очагу,- строго сказал Иосиф Георгиевич, хотя "очага" как такового уже и не было.
- Прости,- сказала она, стала поспешно собирать осколки.
- А ты знаешь, что у людей с искривленной шеей ум живее? А у Гейне была болезнь спинного мозга, и есть все основания предполагать, что это придало его последним произведениям подлинную гениальность... Безумие, дражайшая Ада, чрезвычайно тонкая штука. Это как при составлении пропорции пороха: слегка не доложил селитры и переборщил с серой и яркой вспышки, которая так притягивает людей, не будет. Вместо этого мы увидим просто вонючий "пшик". И почувствуем мерзкий запах. Так же и у душевнобольного: от гениальности до полного идиотизма - ничтожное расстояние.
Закончив тираду, он сошел с дивана, уже завернувшись в простыню. Ада выложила на тарелки какую-то серую массу, откупорила очередную бутылку водки, налила по полстакана. Они молча чокнулись и выпили. Серая масса оказалась макаронами, смешанными с тушенкой. После выпитой залпом водки снедь показалась даже вкусной. Иосиф Георгиевич, пережевывая, заметил:
- Индейцы племени майя, чтобы выразить понятие о злости, знаешь, что рисовали?
- Зубы?
- Нет. Трех женщин! - торжествуя, объявил доктор. Не правда ли, изящно?.. А вот врача изображали в виде человека с пучком травы и крыльями на ногах.
- Ну и что? - хмуро спросила Ада. Ты хочешь сказать, что я злая?
- Ты не можешь быть злой. При мне... Твой удел - быть покорной, как змея, которую лишили позвоночника и зубов.
- После того, как вы сбрили бороду, Иосиф Георгиевич, вы сильно изменились. Вы как будто стали другим человеком: резким, насмешливым, даже жестоким. Я, конечно, не думаю, что вместе с растительностью на лице вы потеряли свою мягкость, доброту, тактичность...
Шрамм слушал ее с саркастической улыбкой на губах, развалившись на диване, гладкий белесый подбородок выставил вперед, будто собирался плюнуть на попадание.
- Ну, что ты, голубушка! - энергично возразил он и осклабился. Я по-прежнему тебя обожаю, даже несмотря на то, что ты пытаешься неуклюже подшутить надо мной.
- Я не пытаюсь! Вы совершенно не знаете меня, хоть и проработали со мной бок о бок много лет. Я вас всегда боготворила, вы для меня были символом бескорыстного служения науке, медицине, для вас главным было найти ответы на животрепещущие вопросы современной психиатрии, и я более чем уверена, если б вы не прозябали в этой дыре...
- Хватит, это я уже слышал, а кроме того, и без тебя все это знаю. Но мне сейчас абсолютно безразлично, нужны ли кому-то мои изыскания. Скорее всего не нужны. Нормальных нечем кормить и содержать. А моя наука скорей останется нужна для того, чтобы власть имущие под благовидным предлогом всегда могли обратиться к нам, а мы всегда могли сочинить для какого-нибудь крикуна-диссидента толковый диагноз. И чтоб ни одна грамотная сволочь ни черта не поняла и согласилась с нами: да, такому место только в психушке... Ты, Ада, лучше не старайся найти во мне что-то тебе не нравящееся. Во-первых, мне это будет неприятно и придется делать в отношении тебя определенные оргвыводы. Во-вторых, ты сама, своими руками разрушаешь созданный в своем сердце образ выдающегося человека, то есть меня. А это еще страшней: ты разрушаешь саму себя... Одним словом, ты не выживешь! Глупая, глупая тетка...
