В настоящее время та, прежняя буржуазия исчезла. Финансовая детерриториализация создает постбуржуазный класс, который не имеет никакого отношения к территории и к общине.
Это класс, который не связан с будущим никакой отдельной территориальной общины, потому что завтра он будет развивать свой бизнес в другой части мира. Мы могли бы назвать его «вездесущий (глобальный) класс», так как он постоянно перемещает места применения своих инвестиций. Но мы также можем назвать его «виртуальный класс» по двум причинам: потому что это класс, который получает доход от виртуальной деятельности, наподобие сетевой торговли и высокотехнологичного нематериального производства; и потому что это класс, который на самом деле не существует. Идентификация тех, кто инвестирует на финансовом рынке, сложна, практически невозможна, и при этом очень многое в мире зависит от них.
В некотором смысле все в современном мире является частью класса, который инвестирует на финансовом рынке. Включая меня самого. Как преподаватель я связан ожиданием пенсии, и я знаю, что моя пенсия будет выплачиваться, если инвестиционные фонды, где лежат мои сбережения, будут иметь прибыль, поэтому я вынужден ставить свое будущее в зависимость от выручки и прибыльности финансового рынка. «Вездесущий класс» восстановил экономическое обоснование рантье, так как прибыль больше связана не с увеличением существующего материального имущества, а с простым владением невидимым активом: деньгами, или что более точно — кредитом. По словам Томаса Стюарта:
Деньги дематериализованы. Когда-то чиновники Федерального резервного банка Нью-Йорка грузили золотые слитки на тележки и катили их из подвала одной страны в другую. Сегодня около 1,3 триллиона валюты торгуется каждый день и при этом никогда не приобретает материальную форму.
Деньги стали эфирными, эфемерными и электронными. Ничем большим, чем наборы единиц и нулей, которые пропускаются через мили проводов, перекачиваются через оптоволоконные каналы, передаются спутниками связи и транслируются от одной радиорелейной станции к другой. Эти новые деньги подобны тени. Они не имеют веса, их нельзя потрогать. Деньги воображаемы[36].
Постбуржуазный класс виртуальных финансистов не имеет родины, не принадлежит к общине, не принадлежит никому и даже является владельцем не денег, а в большей степени веры. Веры в знаки, в символы, в то, что им что-то принадлежит. Постбуржуазный класс знаменует возвращение барокко.
Хотя оно и потерпело поражение и пережило маргинализацию в век буржуазного прогресса и рациональной реорганизации социальной жизни, барокко все-таки не исчезло.
Его дух основан на первенстве зрелища, на умножении возможных интерпретаций, на случайности стоимости и смысла или возможности произвольной и жестокой воли. Не удивительно, что Курцио Малапарте, писатель, который принял участие в становлении итальянского фашизма, прежде чем его позиция претерпела изменения во время Второй мировой войны, в книге «Живая Европа» (Europa Vivente), опубликованной в 1925 году, говорит об итальянском фашизме как о возвращении эпохи барокко. Северные европейцы неправильно думали, что современность — только протестантский бизнес, говорит Малапарте. Фашизм — утверждение современной души южных европейцев, а политическое зрелище, создаваемое Муссолини, есть возрождение в стилистике барокко культа несущественности, украшения, избыточности и произвола.
Но произвол — не только специфическая особенность фашизма, это также существенная черта семиокапиталистической формы накопления. Сила возрождающегося барокко полностью раскрывается преобразованием экономики в семиопродукцию. Когда язык, воображение, информация и нематериальные потоки стали производительной силой и вообще пространством обмена, когда имущество лишено родной земли и становится нематериальным, дух барокко приобретает всеохватывающую форму и в экономике, и в этическом дискурсе.
Бог и преступность
В ходе судебного разбирательства, происходившего в Пекине по делу «Банды четырех», группы ультрамаоистских лидеров культурной революции, которые были обвинены в убийствах и массовом насилии против политических противников, Чжан Чуньцяо, интеллектуал из Шанхая, который был первым идеологом в насильственной кампании против конфуцианства, заявил присяжным: «Я отказываюсь. Я отказываюсь. Я отказываюсь». Цзян Цин, жена председателя Мао и одна из главных фигур в Коммунистической партии Китая, дерзко спрашивала суд: «Что есть преступление?»
Преступление — всегда действие, которое подлежит суду закона. Как показывает этимология английского слова, оно происходит от греческого krino и латинского cernere (видеть, различать), преступление — это акт, который должен быть дискриминирован и осужден. Тем не менее эта связь между преступностью и судом показывает проблемную важность определения точной точки зрения, с которой такой суд может происходить. Здесь лежит стратегическое значение вопроса, который задала жена Мао. Задавая вопрос «Что есть преступление?» Цзянь Цин имела в виду следующее: вы, судьи, кооптированы в новый китайский порядок капиталистической реставрации, вы — антимаоистские реакционные конфуцианцы, вы думаете, что порядок есть высшая ценность, но я так не думаю, потому что я считаю, что есть принцип, который превосходит порядок, установленный законом.
В видении Цзян Цин этот принцип является установлением пролетарской диктатуры через классовую войну, даже ценой принесения бесчисленного числа человеческих жертв. Разделяя недоверие Цзян Цин к установлениям закона, современная гуманистическая перспектива предлагает другой основополагающий принцип и таким образом создает иную концепцию преступления. Согласно представлениям современного гуманиста, преступление — это акт, направленный на уничтожение жизни или возможности счастливой жизни, а не просто действие против закона. Поскольку требования закона часто противоречат самой возможности жизни, гуманисты, как правило, считают, что действие, противоречащее закону, может быть прощено, если оно направлено на защиту жизни.
Наблюдая с этой точки зрения современный экономический порядок, мы видим, что он теряет всю свою предполагаемую законность и моральный нейтралитет и ясно предстает в качестве криминальной системы. Хотя было бы преувеличением сказать, что корпоративные руководители и их политические агенты действуют как психопатические массовые убийцы, можно с уверенность констатировать, что они погрязли в одном и том же нигилистическом видении мира, в той же ауре самоубийства.
14 марта 2012 года высокопоставленный сотрудник компании Goldman Sachs Грег Смит направил письмо под названием «Почему я оставил Goldman Sachs» в газету New York Times. В своем письме Смит дал инсайдерский отчет о мире современных, хищнических финансов.
Сегодня мой последний день в Goldman Sachs. После почти 12 лет в фирме — сначала как стажер на лето в Стэнфорде, потом в Нью-Йорке в течение 10 лет и в настоящее время в Лондоне — я считаю, что работал здесь достаточно долго, чтобы понять траекторию движения культуры, сотрудников и особенностей компании. И я могу честно сказать, что окружающая среда в наши дни гораздо агрессивнее и опаснее, чем я когда-либо видел. Говоря о проблеме самыми простыми словами, можно сказать, что интересы клиента — по-прежнему лишь фрагмент общей стратегии, согласно которой фирма работает и думает о зарабатывании денег. Goldman Sachs является одним из крупнейших в мире и наиболее важных инвестиционных банков. Компания интегрирована в глобальную финансовую систему таким образом, чтобы эффективно работать в ней. Goldman Sachs ушла так далеко от того места, где я присоединился к ней, покинув колледж, что я больше не могу с чистой совестью сказать, что понимаю, где именно она находится. Я понял, что пришло время уйти, когда обнаружил, что больше не могу, глядя в глаза новичкам, говорить им, в какое великое место они пришли работать[37].
Письмо Смита полно банальностей. Этика и финансы никогда не имели много общего, и задача финансового агента всегда была в извлечении прибыли из социальных мероприятий, в то время как клиенты Goldman Sachs, как правило, жестокосердные люди. Кроме того, можно задаться вопросом, почему у Смита ушло 12 лет на то, чтобы осознать цинизм и разрушительность корпорации, где он работал. Тем не менее было бы ошибкой счесть такое письмо выражением личного разочарования одного человека, как это сделал журнал Forbes в статье под названием «Грег Смит — не доносчик, он просто сотрудник Goldman Sachs с кризисом среднего возраста». На самом деле письмо Смита рассказывает историю, которая выходит далеко за пределы его личного опыта: Смит рассказывает о новой форме преступности, которая вышла за пределы старых форм криминала.
