Плечи девочки обмякают, она молча прижимается к груди Мари и наконец отвечает серьезно: годится. Покамест.
Мари строго говорит себе, что не должна любить Вульфхильду больше прочих, но всегда улыбается, когда видит девочку, ничего не может с собой поделать.
Время сжимается, потом бросается вперед. В обители тридцать три монахини и четыре облатки, по пятницам Мари велит подавать сардин и лосося, теперь они могут себе это позволить. Она улестила знать пожаловать монастырю прилегающие земли, Мари не отступала и даже туманно грозила, пока они не сдались и, подняв руки, не объявили себя поверженными.
Мари пишут, что Алиенора оставила мужа и живет на своей земле в Аквитании. По донесениям шпионов аббатисы, королева разжигает в сердцах своих детей недовольство английской короной. Дети ее своенравны, разъезжают по свету, заключают союзы, раздают обещания. Мари присылают песню – ее поют на улицах Лондона и Парижа: королеву уподобляют великой орлице, которая слишком рано выталкивает орлят из гнезда, они еще не умеют летать.
Абрикосовое дерево наконец приносит плоды, кухарка с ужасом наблюдает, как Мари срывает плод и поедает его сырым, а не запеченным в пирог. Нет-нет, приоресса, говорит она, мы не животные, и Мари вспоминает свою добрую храбрую лошадь, уже постаревшую: что за верное, терпеливое, кроткое, любящее создание; Мари наблюдает, как идиотка-кухарка лезет голой рукой в кастрюлю с кипящим пастернаком, отдергивает руку, недоуменно таращится на розовеющий ожог.
Не успевает девка завыть, как Мари подбегает к ней и сует ее руку в холодную воду; мы действительно не животные, думает Мари, но глупо было бы полагать, что мы лучше животных. Разумеется, животные ближе к Богу: потому-то животные и не испытывают потребность в Боге.
Просачиваются известия, что беглянку Алиенору похитили за бунт против Англии, сперва держали в шато Шинон, теперь переправили через Ла-Манш и перевозят из замка в замок, из дома в дом в этой волглой дождливой стране, которую королева всей душой ненавидит.
Поначалу в сердце Мари вспыхивает радость: из них двоих теперь свободна она, хозяйка земель, управляет имениями и служанками. В клетке теперь Алиенора.
Но мгновение улетучивается, и Мари понимает: удержать Алиенору невозможно, наверняка они поймали только призрак Алиеноры, а не ее саму. Мари вспоминает трагедию Еврипида[16]: якобы настоящей Елены Троянской не было в осажденном городе, ее заменил эфирный двойник, сотворенный богиней, а настоящая Елена жила в Египте, средь солнца и цветов, вдали от кровопролития и зловония смерти.
Мари пишет королеве, но ответа не получает: письма ее не поспевают за Алиенорой, по прихоти похитителей ее перевозят с места на место. Наконец приходит известие: королева в шато в тридцати лье к северу от аббатства, и Мари находит себе неотложное дело в тамошних землях обители. Она везет дары, чтобы утешить Алиенору: благоуханные травы, последний отрез монастырского шелка, мыло, вино, изящный молитвенник, умещающийся в ладони, его не испортило даже то, что прародителей Гита нарисовала синими, а змия красным. Мари представляет, как будет обращаться с королевой – исключительно ласково, дабы показать, что сама-то свободна. Мари пустит в ход лучшие манеры, чтобы продемонстрировать, что она так и не простила королеву, отвергшую ее лэ – то есть, конечно, самую ее душу.
Мари приникает к рожку на передней луке седла – она делает так порой, когда ездит по имениям обители, – отдается аллюру, и чуть погодя в ней что-то взрывается, она судорожно вздыхает.
Это всегда ее успокаивает.
В замок Мари прибывает с колотящимся сердцем, точно она пятнадцатилетняя девчонка, а не женщина тридцати двух лет, что едет вперед с видом уверенным и надменным, и встречают ее в замешательстве: видите ли, уважаемая приоресса, незадолго до вашего приезда королеву спешно увезли из замка и не сказали куда.
В обитель Мари возвращается опечаленная, сокрушенная.
Во дворе сестра Руфь – она обладает пугающим даром понимать все без слов и кое-что знает о мучительной любви Мари – берет лошадь под уздцы, замечает уныние приорессы. И когда та спешивается, Руфь говорит сердито: даже если бы ты с ней встретилась, она не забрала бы тебя отсюда. Ты обречена оставаться здесь, с нами.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Мари открывает рот, чтобы возразить, но чувствует, что правдивые слова Руфи будто ударили ее под ложечку.
Мудрые наследуют славу, а глупые – бесславие[17], наконец отвечает Мари, лицо ее пылает.
Из Уэльса поступает сестра Нест, молодая вдова, горе ее так велико, что укрыться от него впору только в монастыре. У нее миловидное лицо, большой пухлый рот, у левой ноздри родинка, словно бы заключившая в себе всю ее красоту, хотя от волнения сестра так вздымает костлявые плечи, что они едва не касаются ее ушей. Ее валлийский никто не понимает, и поначалу Нест день-деньской одна, но когда у ризничей вырастает зоб, похожий на толстую бабочку, Нест уходит в поля, возвращается с сине-зеленой травой и варит ее на кухне до густоты. Месяц спустя зоб исчезает, длинная шея ризничей снова становится гладкой, и глаза уже не вылезают из орбит.
Мари вызывает новициатку к себе. Поначалу испуганная женщина молчит: Мари заговаривает с ней по-французски, потом на скверном английском, произносит с ошибками несколько слов по-валлийски, но, когда переходит на латынь – Мари помнит, что Нест подпевает во время службы, – взгляд новициатки проясняется, она подается к Мари и принимается тараторить, да так быстро, что трясутся ее высокие худые плечи. До службы третьего часа женщины говорят о травах, припарках, равновесии гуморов, наконец Мари убеждается, что Нест куда больше нее сведуща в медицине. По пути в часовню Мари сообщает Нест, что та займет созданную специально для нее должность лекарки, Мари передает ей обязанность врачевать телесные недуги всех насельниц обители. Приорессе не под силу заниматься еще и гноем, сломанными костями, гнилыми зубами и предсмертными хрипами, умопомешательством, рвотой, поносом, вдобавок к потоку забот с наделами и склоками между сестрами. Тем более что Года, когда ей поручили лечить монахинь, лишь изгоняла у них глистов.
Нест соглашается. Вскоре она разбивает близ лазарета обширный сад лекарственных трав.
Порой Мари замечает, что Нест лукаво косится на нее, но почему, выяснять приорессе некогда, она по-прежнему пылко сражается с землей, в засуху и болезни дающей слишком мало, а если зима или дожди затянулись – слишком много, она сражается с новым епархиальным начальством, которое считает их обитель дев источником личного обогащения. Мари приходится завести подложную счетную книгу, дабы доказать, что аббатство в долгах, хотя это не так, но Мари полагает логичным и правильным противопоставить мздоимству мздоимство.
Чтобы потушить лесной пожар, зажигают костры, произносит она вслух, и Года отрывисто отвечает: уж не знаю, приоресса, что у вас в голове, но вы и правда чудачка.
Стоит одолеть жадность вышестоящих, как является новая напасть: саранча сожрала пшеницу, Мари оплакивает утраченный хлеб, но при сестрах держится невозмутимо, ради их спокойствия она учится сдерживать чувства.
Сестра Вевуа теряет счет времени, приходится переселить ее в лазарет.
Облатка Вульфхильда вымахала Мари по плечо, высокая для девицы, считает в уме так же быстро, как Мари, и свободно пишет на трех языках.
Сестра Агата скончалась: споткнулась в поле во время сбора урожая и упала виском на камень.
Эльфгифу минует клуатр, размышляя о том, как новициатка Торквери в сыроварне любовалась котенком, лакающим молоко, потом опустила свое кошачье личико к блюдцу с парным молоком и окунула в него кончик розового языка, Эльфгифу как раз процеживала молоко и даже зажмурилась, ей показалось, будто язычок Торквери легонько движется вверх-вниз по ее коже с исподу. А открыв глаза, увидела, что новициатка по-прежнему стоит на коленях у блюдца и смеется; Лила тоже замерла над маслом, раскраснелась и, открыв рот, наблюдала за Торквери.
