Он и забыл, что когда-то почитал свою квартирку «пятачком тоски», где он – за умеренную плату – в окружении старых, не ремонтированных стен, неродных запахов отбывал повинность под названием «жизнь»… Теперь это был дворец, в котором во всю силу своей красоты и всесокрушающего соблазна сияла Наэтэ, и он… готов был целовать её следы повсюду – всё, к чему она прикасалась… Каждый «след» казался ему отдельной залой, изукрашенной восхитительными фресками и лепниной, – как в золотом дворце царя Мидаса… Он ощущал себя Крезом, Лукуллом и «Лукойлом» одновременно, то есть человеком, богатство которого неисчерпаемо, и оно не «заработано», а даровано, словно перед ним открыли несметные кладовые и сказали: бери что и сколько хочешь, – всегда, вечно, без ограничений, ибо отныне – это всё твоё…
Глава 7. Выход в свет
Когда они увидели, что запасы лапши и тушёнки тают чересчур быстро, они стали отказывать себе в еде, «пропускать» обеды или ужины, терпя чувство голода от недоедания. Недоедания не столь катастрофического, как в Африке, но всё же… Им хотелось «выторговать» таким способом «побольше дней», отодвинуть неизбежность того, что нужно будет как-то определиться: что им делать, как существовать. Наэтэ – совершенно раздетая, ей не выйти никуда. Анрэи теперь – без работы, кто его там ждёт? Но главное – тень Шипа… По тому страху, который испытывала перед ним Наэтэ, Анрэи понял: он её ищет. Ищет со злобой, ищет если и не убить (за что?), то каким-то образом её сломать, «отыграться», растоптать, разорвать в куски её «само», изуродовать… Зачем ему это, Анрэи не понимал, но верил страху Наэтэ, верил её ужасу – «они питаются чужими жизнями»… Что за планы у него были на Наэтэ, которые она обрушила своим бегством? Что-то здесь было не так, и дело тут не в его, Шиповской, «любви». Какая любовь может быть у бандита, даже к такой красивой девушке?.. Похоть, да и только, да какие-то важные для него «расчёты», в которые она каким-то образом вписывалась, но не подозревала об этом… Это такие люди, у которых ты ни рубля ещё не взял, а уже должен. А если попал в их круг, и они ещё дали тебе денег – хотя бы и за работу… Да ну всё – ходи-бойся, тёрки три, как они, стрелки забивай, как они, разделяй их «понятия» о мужской силе, достоинстве, власти… Кланяйся, по сути, и знай свой шесток, знай, что если выйдешь из подчинения, тебя сломают, или убьют – без вариантов… Наэтэ не подчинишь, Наэтэ – вышла из подчинения…
Исподволь в голове Анрэи рождался «план», у кого занять денег, чтобы хоть как-то одеть Наэтэ, чтобы она могла выйти на улицу, – наступала зима с её морозами под тридцать, если не больше… И одеть-то её надо не в телогрейку, и не во всякие сапоги вставишь её ноги, которые он грел бы прямо в своём животе, своей печенью… Сам-то Анрэи жил почти нищенски. Половину зарплаты отдавал за «квартирку», а другой половины хватало лишь на еду. Да ещё надо тратиться (почему «надо» – неизвестно) на пьяные посиделки – с коллегами, партнёрами, приятелями, которые всегда не прочь «посидеть». Это было для него не «спасением от одиночества», а имитацией такого спасения, отчего одиночество потом приобретало просто катастрофические масштабы… Теперь всё это казалось настолько «маленьким», несущественным и даже бывшим не с ним, а с каким-то другим «муравьишком», отбившимся от своего муравейника и не прибившемуся к чужому… «Тогда был не он, это всё было не с ним».
А теперь вот всё происходит именно с ним. Потому что – Наэтэ. Теперь он есть то, чем был всегда. Он даже свой рост стал ощущать субъективно иначе. Он был среднего роста, чуть выше. Это Наэтэ была высокая, вровень с ним. Но ему казалось, что в нём – метра два. С половиной. Остальные люди – все до одного – были где-то «внизу». Он их рассматривал, как орёл мышей, летящий низко по-над полем… И Наэтэ – такая вот атлантка – посреди выродившегося от какой-то катастрофы человечества. И любая мелочь, касающаяся Наэтэ, представлялась ему громадным фактом, по сравнению с которым «обрушение котировок» было «обрушением» горстки песка с песочной пирамидки в детской песочнице.
«Что ж ты сделала со мной, Наэтэ! – думал он. – Ты сделала со мной то, что Бог сделал с глиной, сотворив из неё Адама и вдохнув в него дыхание своё… Меня не было без тебя, я не помню ничего, что было до тебя, я не хочу знать, что будет без тебя, – слышишь, Наэтэ?..».
…Утром какого-то дня, какого, они не знали – ни часа, ни дня недели, ни даже о месяце уже толком не разумели – ноябрь ещё, или уже декабрь? – он проснулся внутренне готовым. Готовым к тому, что вот, нужно предпринять что-то основательное насчёт денег, и он даже придумал, что, и скажет об этом Наэтэ… И они решат, как быть дальше: куда бежать? Где найти место, в котором они могли бы жить? Жить. Не опасаясь, – жить, чтобы любить друг друга… Он готов был делать всё, что угодно, что давало бы средства к существованию, крышу над головой. Писать заказные статейки? Класть кирпичи? – неважно. Банки грабить они не будут, – придумают что-нибудь поинтереснее… Ему казалось, что вокруг их любви, их «мирка», из самого этого «мирка», всё должно рождаться и фонтанировать, у них будет огромный круг друзей, просто людей, и все будут радоваться тому, что живут, – как они с Наэтэ…
…Наэтэ, полупроснувшись и не открывая глаз, вздохнула сладостно и немного тревожно, и, повернувшись к нему лицом, уткнулась носом в его глаз у переносья и стала дышать – своим носом и его глазом одновременно, потом приоткрыла губы и стала дышать ртом, словно бы дышала лицом Анрэи, и тихонько постанывала в сонной истоме, обняв крепко его спину… Ну, и стал мокрым её носик – от его глаз… Они же у него теперь всегда на мокром месте – из-за неё… Всё так же не открывая век, она стала успокоенно улыбаться – светло-светло, доверчиво, он прямо видел это – внутренним своим зрением…
«Любовь моя, любовь…», – вертелось у него на языке, – прошептать? Но он сдержался, оберегая остатки её сна… Потом она вдруг подняла голову, легко толкнула его рукой в плечо, уложив навзничь, и заняла свою обычную «утреннюю позицию» – легла на него, её лицо – над его, накрыла весь обзор «шалашом», «пледом» своих волос, и, глядя опять в его глаза, улыбаясь, как только что во полусне, сказала:
– Я первая проснулась, а ты – второй, – и засмеялась ласково, и стала целовать его в глаза.., говоря про них:
– Это мои глаза, а не твои, что хочу с ними, то и делаю, захочу – поцелую, захочу – плюну…
Он гладил рукой её голову и говорил:
– Ты моё небо, хочешь – солнцем светишь, хочешь – дождём идёшь…
Она смеялась, и целовала, целовала его лицо, опять ложилась щекой на него – словно бы играла с лицом… Наконец, они встали, сходили под душ поочерёдно (какая всё-таки маленькая ванна у него!) и пошли на кухню – как всегда, она в его рубашке, он – в халате «пижамном», – так они и проходили все дни, как солдаты в форме, которая не меняется на «другую одежду» никогда, разве что снимается и потом снова надевается… Даже не стали разогревать оставшуюся с вчера лапшу – доели холодной, запив чаем. Это был последний «паёк», снова последний.
Но Наэтэ на сей раз не выказала беспокойства… И он понял, что у неё – тоже есть «план», но она не начинала говорить, словно бы ждала, когда он что-то скажет, или была в этом «плане» до конца не уверена. Она села лицом к нему – на его колени, обняв его и руками, и ногами, – прижалась, гладила его голову, а он не желал оторвать губы от её плеча… И так стал говорить – плечу Наэтэ:
– Миленькая моя, я тут кое-что придумал. Мир не без добрых людей.
– Только не говори никому про нас, – ладно? – она будто уже знала, что он скажет именно это.
– Что ты, Наэтэ!
– Я знаю, – сказала она, – этот гад ищет меня. Но мне не страшно с тобой.., и я приняла решение.
– Какое, Наэтэ?
Она заулыбалась, как добрая мама, и, глядя на него ласково-победно, ответила:
– Я уведу тебя, – и засмеялась…
Он снова стал впадать в томную нежность к ней. А она добавила:
– Как ты меня, – в одной рубашке, – отомщу тебе…
– Отомсти, Наэтэ, – пожалуйста! – он обратил умоляющие взоры к её губам… – Уведи, спаси, отомсти!
Она ласково и светло продолжала улыбаться, её нежный лёгкий смех выдыхался у неё через нос, а живот от этого вздрагивал, и грудь тоже – прижатые к нему, и он ощутил её немного заговорщическое посмеивание всем телом. Отчего, понял, сейчас снова фол ин лав – упадёт в любовь к ней…
– Я уведу тебя и спрячу, – продолжила она, – ото всех, и ты будешь только моим, и нас будут окружать только хорошие люди, – понял?
«Спрячет от всех, но их будут окружать, – понял, конечно».
– Наэтэ, – сказал он, – открою тебе секрет, – я принял точно такое же решение.
