Был уничтожен Аввакум. Позже - судим и сослан Никон. Новое церковное устроение утвердилось, но старообрядчество не теряло своей жизненной силы. В XVIII веке преследования старообрядцев привели к самосожжениям: изба горит, а они стоят внутри и поют канон. Что могут сделать власти с таким пренебрежением к смерти? Петру I все это было безразлично - пусть только платят. Хочешь ходить с бородой - ходи (и у Христа была борода!), но только изволь платить за бороду.
Внутри раскола было множество сект: беспоповцы, бегуны (бегали от всякой власти), прыгуны (прыгали от чиновников, полиции - так сказать, неуловимые спортсмены), хлысты (это была страшная секта). Надо было что- то делать: сектантство - страшная вещь.
В XIX веке старообрядцев старался «приручить» киевский митрополит Платон (в миру Николай Иванович Городецкий). Он придумал: пусть старообрядцы остаются старообрядцами, но нужно ввести единоверие. Поскольку у старообрядцев не было епископа (они своих попов выбирали, и на тех, таким образом, не было благодати), Платон предложил им: «Мы вам дадим настоящих священников, они будут вести службу по вашим книгам, так, как вам нужно». Священники с охотой и интересом отнеслись к этому начинанию, но старообрядцы - ни в какую. Иной священник ждет, ждет их к службе, а потом пойдет в соседний лесок и отыщет их там, творящих молитву. Самое противное, что в это дело была вовлечена полиция. Это как раз то самое время, о котором пишет Лесков в «Запечатленном ангеле». Митрополит Платон увидел, что раскольников так просто не убедишь, что они устраивают диспуты, и там их, начетчиков, не побьешь.
Эти споры были и в наше время. Как-то лет 50 назад в летнюю ночь перед праздником Владимирской иконы Божией Матери я видел, как сходились раскольники и православные у озера Светлояр Нижегородской области. Одни шли в черном, другие - в белом. И те и другие несли в руке по полену. Признаться, это меня озадачило. Люди в белом с поленьями и в черном с поленьями располагались отдельными группами. Каждый пел свой псалом. Когда стемнело, каждый прикрепил к своему полену зажженную свечу и пустил по воде. Озеро в ложбине, ветра нет. Какая это была красота! Поленья почему-то сомкнулись в круг, и посреди озера образовалось два светящихся кольца от горящих свечей - реальное и отраженное, не менее яркое. И тут они запели... Кольцо из свечек и крюковое пение - страх и восторг!
По преданию, в озере Светлояр утонул город Китеж, и благочестивый человек, если обойдет вокруг озера, увидит тот город.
В старообрядческой среде складывался ранний русский капитализм. Так как старообрядцы были люди гонимые, им надо быть обеспеченными деньгами. Их среда - это тот мир, где каждый друг за друга заступится. Такая сплоченность и помогла им выжить и в XVII, и в XVIII, и в XIX веках. Оттуда - Мамонтовы, Алексеевы (Станиславский), Щукины, Морозовы. Наши меценаты - из старообрядческой среды (Бахрушин из кожевников, Морозов из мануфактурщиков). Среда эта была исключительно здоровой, талантливой, работящей, крепкой своей взаимовыручкой и сплоченностью, богатой. Они работали на совесть, не изменяя своей вере, живя идеально чистой семейной жизнью. (Пока жена жива - не смеешь жениться вторично, иначе тебя задавят, экономически задавят.) Старообрядец не мог пить водки, иначе его просто выбросят из среды, сочтут ничтожеством. Он не курит (тяжело быть старообрядцем!). Строили себе в стороне, подальше от властей, дом, вокруг деревья, река, в глубине дома - облюбованная комната, в которой разложены иконы (с ними они никогда не расстаются). И живут и трудятся с молитвой. Старообрядчество - это, в сущности, сильный экономический союз с поддержкой религии. У мастеров - золотые руки, у главарей к тому же ясные головы, так они и соединялись в артели, профессиональный и экономический союз, освященный единой верой. Необоримые люди! Но было у них одно уязвимое место...
Это уязвимое место было и в той артели каменщиков (мостостроителей), о которой повествует Лесков в «Запечатленном ангеле». Артельщики - люди умелые, но в некоторых вещах беспомощные. Они нуждались в посреднике между собой и властями, в организаторе, который бы вел всю их документацию, и провизией бы обеспечивал, и по почте деньги семьям бы переводил. Есть такой персонаж и у Лескова. Пимен, конечно, прохвост, «пустота», но без него никак невозможно. По виду он благообразен, нравится городским властям, умеет найти к ним лазейку, но по сути - болтлив некстати, и приврет, и не слишком честен. Лесков умеет таких изображать, видел их, когда служил у А.Я. Шкотта.
Артель каменщиков возводила восемь быков на Днепре, и старообрядцы-артельщики жили привычной им жизнью, очень довольные своим местопребыванием. Там тополя были островерхие, и очаровали они их своей схожестью с рисунками на полях их молитвенных книг. И довольны они были тем, как спорилась работа, а главное, тем, как славно смотрелись их любимые иконы в потайной комнатке - « Пресвятая владычица в саду молится» и «Ангел-хранитель», строгановской работы. Мир, тишина, чистота, все украшено белыми полотенцами - такая благодать, что уходить не хочется. И тут случилось несчастье: икона ангела упала с аналоя. Как она упала - неизвестно, только с этого-то все и началось.
Лесков говорил, что он не писатель, а секретарь жизни, передающий, записывающий факты. В городе евреи торгуют контрабандой, чиновники едут на ревизию. Глава ревизии поехал, действительно всех накрыл. За взятку отдал печать, чтобы евреи опечатали свои лавки. Торговцы контрабанду вынесли, переждали день-другой и требуют с него денег, а не то грозят подать в суд за срыв коммерции. За деньгами кинулись к староверам, а тем неоткуда их брать. Тут все и заварилось. Жена ревизора наслала на староверов жандармов, те приехали и увезли иконы, запечатав их сургучом, и икону ангела тоже: «пресветлый лик этот божественный был красен и запечатлен, а из-под печати олифа, которая под огневою смолой самую малость сверху растаяла, струила вниз двумя потеками, как кровь, в слезе растворенная...». Тогда артельщики решают подменить иконы. А для этого нужно найти мастера, изографа, который напишет новую икону.
Дальше в повести начинается новая история. У Лескова очень часто в одной вещи - несколько рассказов. Рассказ для Лескова - главный жанр, и он им почти бравирует: рассказ в рассказе; рассказ, претендующий на историю; рассказ, носящий характер любовного приключения, трагедии. Иногда Лескову бывает трудно, он не может остановиться: «Житие одной бабы» пишет так, как писали современники - Левитов, Успенский, Решетников. Но те писали локальные рассказы, а у Лескова - много страниц, соединенных легкими мостиками, которые почти не различишь. Исследователи сравнивали его рассказы со сказками «Тысячи и одной ночи».
Новый поворот сюжета: рассказчик Марк и отрок Левонтий отправляются на поиски изографа. По пути старообрядцы встречаются с пустынником Памвой. Он еретик, то есть новой веры, у него не может быть никакой истины, но мнению рассказчика. Но «Левонтий хочет узреть, какова благодать господствующей церкви». Памва не речист. Па все отвечает: «Слава Богу». Происходит немой диалог: Левонтий и Памва что-то говорят друг другу без слов. Марк понимает, что Памва и в аду утихомирит чертей: «сам просится в ад, на все отвечает смирением, он и демонов всех к Ногу обратит, недаром я его опасался». «Неодолимый сей человек». Человек лишен всякой злобы, словно и не человек. И Памва посеял сомнение в душе странника Марка: «Значит, сильна церковь, если такая вера».
Повесть «Запечатленный ангел» всех восхитила, пока не был напечатан финал. Финал неожиданный и почти неправдоподобный: разоблачение чуда неубедительно. Англичанка наклеила бумажку, а она отлетела. У Лескова все на грани случайности. Он показывает, что чудеса - это только случайности, совпадения, смешные и в то же время трагичные. Писателю чудеса не удаются: он человек приземленный, несмотря на поэтичность его произведений. Мера вымысла и мера фантазии не выходят у него за рамки действительности. Сам писатель признавался, что ему пришлось переделать конец. Эта одна из тех вещей, в которой Лесков не смог или не захотел дать разрешение конфликта.
Исследователь хочет видеть в изучаемом произведении шедевр. Лесков, может быть, боялся этого шедевра. Прозаизмы - одна из лучших сторон его творчества. В «Запечатленном ангеле» прозаизм на прозаизме.
В этой повести одна идея - найти истину. Через что? Через изображение ангела. «Над нами смеются, что будто нас англичанка на бумажке под церковь подсунула. Но мы против таковых доводов не спорим: всяк как верит, так и да судит, а для нас все равно, какими путями Господь человека взыщет и из какого сосуда напоит, лишь бы взыскал и жажду единодушия его с отечеством утолил».
«Левша»
В «Левше» (1882) поражает юмор, сосредоточен он в основном в языке. Рассказчик начинает так: «Когда император Александр Павлович окончил венский совет, то он захотел по Европе проездиться и в разных государствах чудес посмотреть. Объездил он все страны и везде через свою ласковость всегда имел самые междоусобные разговоры со всякими людьми, и все его чем-нибудь удивляли и на свою сторону преклонять хотели, но при нем был донской казак Платов, который этого склонения не любил и, скучая по своему хозяйству, все государя домой манил». Едва ли так, именно этими словами, мог заговорить рассказчик. Это говорит автор.
