затаиваю дыхание. Хочу извиниться, сказать, что мой отец был ничтожество, попросить прощение за него и за то, что он пережил. Грудь Маркуса часто вздымается после неприятного разговора. Ненавижу жалость, но не могу не чувствовать ее к нему. Мои руки медленно тянутся к Маркусу. Я хочу его обнять. Люди же делают это, когда кому-то плохо? Он добр ко мне, несмотря на заслуженную ненависть к моей семье.
Но Маркус не позволяет мне этого сделать. Перехватывает мои руки, сжав запястья, кладет их на диван и уходит, ничего не сказав и оставив меня в полном замешательстве.
Глава 8
Мередит
Кривая Лоренца — важная тема для будущих экономистов, и на бизнес-курсах в школе она была моей любимой, но сейчас я готова ползти на стены от нежелания рисовать очередной график на клетчатых листах тетради. Опускаю голову на кухонный стол, обреченно глядя на экран макбука. Моя голова совершенно не настроена на работу, потому что она забита лишь мыслями о Маркусе и его прошлом. В какой-то мере нашем прошлом. Если бы не я, отец бы не решил ограбить магазин и не подставил Маркуса, верного друга, который был готов свернуть горы ради него. Получается, я виновата в этом? Маркуса мучают травмы прошлого из-за меня? Может быть, моя вина и в печальной судьбе родителей? Вдруг дедушка и бабушка настояли бы на их разрыве или отец сам бросил бы маму?
Слишком много «если» и «бы». Все равно у меня нет машины времени, и изменить я ничего не могу. Хотя ядовитое чувство вины кольнуло сердце. Глупо же, да?
По кафельному светло-коричневому полу шлепают босые ноги. Открываю щеку со стола, на котором я разбросала все свои вещи для учебы, и вижу Маркуса с обнаженным торсом. С плеча свисает грязная футболка, грудь покрыта маленькими капельками пота. Одна горошинка вздрагивает и стекает вниз, стремительно направляясь к V-образной линии. Мои глаза следят за влажным следом на резко очерченном прессе и останавливаются на стройных мускулистых бедрах. Маркус одет лишь в очень старые голубые джинсы с протёртыми почти до дыр коленями. Плечи испачканы в чём-то белом, волосы стянуты резинкой на затылке. Мужчина часто дышит и вы-глядит измождённым. Чем он занимается? Маркус проходит мимо, не глядя на меня, приближается к ящикам под раковиной, громко роется в нем и достает оттуда две банки с краской и кисти.
— Что ты делаешь? — спрашиваю я, но Маркус молчит. — Маркус?
Мужчина, не поднимая глаз, все же отвечает:
— Надо покрасить стены на чердаке.
На чердаке за почти месяц, проведенный в доме Маркуса, я ни разу не была на чердаке. Вроде там находится спортзал, но у меня со спортом отношения никогда не ладились, поэтому я даже не интересовалась тренажерами. Закрываю тетрадь и макбук и встаю со стула.
— Я готова, — сообщаю Маркусу. На мне подходящая одежда, да и делать задания не хочу.
Он хмурит брови, и наконец наши взгляды встречаются.
— К чему ты готова? — уточняет он.
Что-то блестит у него на языке, когда Маркус размыкает губы. Это сережка? Не видела раньше, что у него проколот язык. Захотелось увидеть его украшение.
— Помочь тебе, — объясняю я, — мне все равно нечем заняться.
Маркус задумывается, взяв краску, идет на выход и через плечо бросает:
— Забери волосы, в ящике моя бандана есть.
Не скрывая улыбку, выполняю его указ и бегу на помощь.
* * *
Добавляю побольше коричневого оттенка в банку, и получается цвет кофе с молоком. У Маркуса любовь к монохромному интерьеру, но это совсем не плохо. С зелеными деталями обстановка напоминает лесную глушь, камины, выложенные из камня, добавляют уюта.
Чердак Маркуса не склад вещей, а обустроенный по последнему слову техники спортивный зал. Тренажеры, названия которых я даже узнавать не хочу, накрыты прозрачной пленкой, стены уже отштукатурены и готовы к покраске. Треугольная крыша не делает помещение меньше. Большое деревянное окно открывает вид на вершины деревьев и крыши зданий в Джексоне. С такой панорамой я бы обустроила здесь маленькую библиотеку или кинозал, но точно не место, где надо потеть и сжигать калории. В пансионах я всегда прогуливала уроки тенниса, запиралась в раздевалке и читала книги о любви. Мои максимальные навыки в спорте — занятия по растяжке.
Маркус разливает краску по палитре, обмакивает валик и проводит по белой стене, показывая мне, как красить стены. У мужчины цвет ровно ложится без проплешин, но у меня получается не очень. Пробую еще раз, но прокрашивается все равно пятнами. Откладываю валик и беру кисть. Может быть, с ней работа пойдет лучше. Ворсинки лучше разносят цвет, но медленнее. Обидно, потому что с рисованием у меня всегда было хорошо. Хотя Маркус архитектор, а я срисовывала принцесс Дисней с плакатов.
Работать в тишине скучно и напряженно. Айпод разрядился еще прошлой ночью, а телефон остался на кухне. Мысли невольно опять возвращаются к разговору с Маркусом, а рядом с ним думать об этом неловко. В животе скручивается узел вины, а потом я начинаю винить себя за свой идиотизм. Сгусток клеток точно не заставлял моего отца ничего делать. Мы стоим на небольшом расстоянии, и Маркус изредка смотрит, как я выполняю работу. Он не надел футболку, позволив мне видеть его голый блестящий от пота торс. Стараюсь не подсматривать, но боковым зрением улавливаю каждое его движение.
Решаю прервать тишину и спрашиваю:
— Давно у тебя проколот язык?
Валик Маркуса замирает на несколько секунд, но потом снова возвращается к окрашиванию стены. Мужчина откашливается, разминает шею и отвечает:
— Лет пятнадцать назад, после ухода из дома. Я снимал штангу, когда ездил в Нью-Йорк. Татуировки уже перебор для таких людей, как адвокатишка твоей семьи, а если бы он увидел пирсинг, то умер бы от сердечного приступа.
Я усмехаюсь, потому что это правда.
— У тебя еще есть сережки? — уточняю я.
Маркус оттягивает мочку правого уха и показывает три дырки. После отрыва от семьи он ушел в отрыв: и татуировки, и пирсинг. Не хватает только цветного ирокеза и байка. Надеялась, что Маркус тоже включится в разговор, но он продолжает молчать, как рыба, поэтому продолжаю:
— Я бы тоже хотела проколоть что-нибудь, но мне запрещали из-за школьной униформы. Нос, например.
Мужчина хмыкает. И что это значит?
— Ты уже большая девочка, можешь делать со своим телом все, что угодно.
Разворачиваюсь к Маркусу лицом, выхватываю у него валик. Меня бесит его молчаливость и то, что бегает от меня, как от
