и бесконечному разнообразию реально произносимых звуков, зачатки структурного и системного подхода к языку, близкая связь и частичное совпадение взглядов Бодуэна и Соссюра, критическое отношение Бодуэна к младограмматикам и предвозвестие лингвистических направлений XX в. Яркость, широта и глубина языковедческих интуиций Бодуэна в настоящее время может вызывать только удивление[61].
е) Ближайшим учеником Бодуэна явился Н.В. Крушевский, о работе которого 1881 г. весьма положительно отзывается сам же Бодуэн. Этому же Крушевскому Бодуэн в дальнейшем, а именно, в 1888 г., посвятил целое большое рассуждение[62].
Фердинанд де Соссюр
Поскольку у этого знаменитого лингвиста нет подробно развитой теории фонемы, в нашем кратком очерке можно было бы не упоминать этого имени. Но лингвистическая система Соссюра настолько важна и интересна, а исследователь настолько популярен, что нам придется здесь указать несколько мыслей Соссюра, весьма важных для современной науки о фонеме.
а) Как известно, Соссюру принадлежит весьма энергичное противопоставление языка и речи. Для теории фонемы это важно уже по одному тому, что создатель современной фонологии Н.С. Трубецкой положил это противопоставление, согласно которому фонема относится не к речи, но к языку, в основу своей теории.
Далее, де Соссюр известен своим учением о языке как системе отношений. Для Соссюра невозможно сводить язык только на содержание высказываемых мыслей. Это языковое высказывание всегда точнейшим образом дифференцировано и оформлено, а не просто осуществляется глобально. Поэтому язык, по Соссюру, и надо рассматривать как систему отношений, причем, конечно, отношений не вообще, но специфически языковых. Для нас это значит, что как бы мы ни рассматривали фонему, она всегда является для нас системой отношений, и как эти отношения возникают, такого рода проблематика после Соссюра и явилась навсегда совершенно необходимой для всякого передового языкознания. Для отношений необходимо, чтобы были те субстанции, между которыми устанавливаются отношения. Но как раз эти субстанции и не учитывает де Соссюр в должной мере.
б) Наконец, несмотря на свое резкое противопоставление языка и речи, Соссюр все же весьма убежденно говорит о тождестве обозначающего и обозначаемого в языке. В настоящее время для нас это ясно потому, что мы понимаем язык в первую очередь как орудие человеческого общения; разумно-жизненное общение между людьми только потому и возможно, что слушающий понимает говорящего, т.е., что обозначенное говорящим слушатель понял именно как то самое, что намеревался обозначить говорящий. Сначала это может показаться спорным в том смысле, что в реальном общении людей уже невозможно отличать язык и речь. Однако, противопоставление языка и речи обязательно остается и на стадии человеческой коммуникации; но оно не является метафизическим и формально логическим, но свидетельствует только об известной смысловой направленности языка в сторону речи и об известном осмыслении речи в смысле языковой выраженности. Как мы увидим ниже, без этого тоже невозможно строить в настоящее время такое учение о фонеме, которое претендовало бы на передовой характер. Все эти черты языковедческой теории де Соссюра остались в нашей науке навсегда; и если они кем-нибудь игнорировались или игнорируются, то это характеризует только отсталую манеру мышления подобных языковедов. Положительные и передовые качества теории де Соссюра хорошо излагает Н.А. Слюсарева, привлекая, например, такие не указанные сейчас у нас черты этой теории, как различие синхронного и диахронного языкознания, или как анализ внутренней и внешней стороны языка. Для современной теории фонемы эти черты тоже очень важны. Н.А. Слюсарева понимает также и известного рода эклектизм Соссюра[63]. Этот эклектизм, как мы думаем, не является эклектизмом в подлинном смысле слова, а есть только результат слишком описательного и интуитивного подхода к языку (что мы находим и у Бодуэна). Этот эклектизм целиком исчезает с того момента, как только вместо интуитивной описательности мы становимся на позиции логики и диалектики.
Н.С. Трубецкой
В истории понятия фонемы существенную роль сыграла пражская лингвистическая школа в 20 – 30 годах, в которую входило несколько чешских лингвистов, P.O. Якобсон и Н.С. Трубецкой. При этом Н.С. Трубецкой сыграл ведущую роль, особенно своей книгой «Основы фонологии», вышедшей в 1939 г. на немецком языке. Он прекрасно отдает себе отчет в своей зависимости от предыдущего развития языкознания и, в первую очередь, от де Соссюра. Но характеристика фонемы у Н.С. Трубецкого являлась основополагающей на все последующее время, так что возможны были только уточнения отдельных сторон этой теории или спор относительно отдельных ее элементов. Так как мы сейчас занимаемся не историей понятия и термина фонемы, но только теми сторонами этой истории, которые, по-нашему, должны лечь в основу современной теории фонемы, то нам нет никакой нужды анализировать все богатое содержание этого исследования, а только то, без чего невозможно обойтись на нынешнем этапе языковедческой науки.
а) Обращает на себя внимание прежде всего критика психологизма, которым, как мы сейчас видели, страдал Бодуэн. Понимание фонемы как психологической категории Н.С. Трубецкой решительно отбрасывает. И, действительно, с нашей теперешней точки зрения, психическое переживание языковой фонемы бесконечно разнообразно, случайно и часто хаотично, в то время как языковая фонема всегда есть нечто строго определенное и тщательно отграниченное от всего прочего.
«Фонема является языковым, а не психологическим понятием».
Она есть функция звука, а не самый звук, и функция эта – смысловая, а не артикуляционная и не психическая[64]. В настоящее время мы должны считать это фундаментальным достоянием всякого учения о фонеме, претендующего на строгую научность, т.е. как строгое разграничение используемых категорий.
Спешим заметить, что под психологией мы в данном случае понимаем учение о человеческих переживаниях во всей их случайности, противоречивости и субъективной капризности. Само собой разумеется, что под психологией можно понимать также и науку о вполне целесообразных и объективно обоснованных человеческих переживаниях. Но тогда не психология будет диктовать свои законы языкознанию. Наоборот, только само языкознание как наука о человеческом общении (куда психическое, конечно, входит, но отнюдь не является единственным и определяющим фактором), именно это языкознание и определяет собою всю точность и целесообразность соответствующих психологических методов. Поэтому психологию языка мы вовсе «не отрицаем с потолка», но только признаем примат языкового общения людей над психической стихией человеческих переживаний. Важно отметить также и то, что и те из языковедов, которые говорили о психическом корреляте фонемы, часто понимали под психизмом все тот же самостоятельно существующий язык, но только не в бесформенно смысловой, а в своей осмысленной данности. В этом отношении психологизм, например, Бодуэна является прямым предшественником морфологизма московской фонологии, хотя этот морфологизм уже не имеет ничего общего ни с каким психологизмом и ни с каким субъективизмом.
