Я. Снядецкий также не признавал концепцию классификации наук, изложенную во вступлении к «Энциклопедии». Однако он высказывался, подобно Д’Аламберу, в пользу субъективного принципа деления наук. По мнению Снядецкого, степень достоверности (полностью достоверным является только то, что удается доказать математически) утверждений данной науки решает вопрос о ее принадлежности к одному из двух отделений, на которые распадается система наук: либо к «наукам комбинации» (математическим), обладающим абсолютно достоверными утверждениями, либо к «наукам поступков и следствий» (все нематематические науки), которые являются чаще всего «трясиной непрестанно изменяющихся теорий и мнений» (94, 386). Коллонтай был далек как от этой субъективной классификации, так и от отрицания возможности научной достоверности и ценности нематематических утверждений.
И все же попытка реконструкции какого-либо систематического свода наук у Коллонтая была бы обманчивой. Он не оставил развернутой системы классификации наук, а попытка педантического воссоздания ее на основе существующих материалов грозила бы неоправданной модернизацией его взглядов. Следовательно, здесь можно лишь перечислить указанные Коллонтаем наиболее важные дисциплины обоих больших отделений — естествознания и моральных наук. К первому отделению относятся математические науки, которые включают в себя арифметику, теоретическую и практическую геометрию, «солидометрию», тригонометрию, алгебру и логику (см. 23, 1, 380–381). Физические науки, включаемые им в это отделение, охватывают механику, астрономию, геологию и географию, химию, ботанику, зоологию, медицину (понимаемую им широко, как науку о физических закономерностях, свойственных человеку) и, наконец, естественную историю. Во втором большом отделении — в моральных или общественных науках — наиболее важными являются: теория о законе природы (закон «общения» между людьми в отдельной стране и «общения» между «народами»), моральная наука (в узком смысле — этика), политическая экономия и история.
Типичный для Просвещения культ точных и естественных наук наложил свой отпечаток также и на взгляды Коллонтая. Математика, механика — вот образцы для остальных наук. Коллонтай превозносил эти науки не только с точки зрения их практической важности, но также как школу научного мышления и необходимую методологическую основу для иных отраслей знания. «Если мы хотим иметь настоящих философов, — писал он, — то нам необходимо иметь глубоко знающих свой предмет математиков» (там же, 2, 379).
Однако именно здесь возникает вопрос: какое место в этой системе занимает философия, о которой до сих пор не было речи? Этот вопрос вполне закономерен, в особенности если принять во внимание тот факт, что Коллонтая пытаются иногда представить как «антифилософа», предшествующего с этой точки зрения позитивизму, который отказался выделить область общефилософских исследований как самостоятельную ветвь познания. Этот взгляд, как будет показано в соответствующих главах книги, опрометчиво ставит знак равенства между отбрасыванием схоластической метафизической спекуляции и отбрасыванием философии вообще. Но вот что писал на эту тему сам Коллонтай: «Истинная философия является последним результатом всех физических наук; она, без сомнения, начинается там, где кончаются они, и ее нельзя рассматривать иначе, как самый зрелый плод разума. Философия поэтому не является первой в числе наук, которые изобрел человек; ей должны были предшествовать математика, физика и астрономия. Лишь тогда, когда благодаря этим наукам человек при помощи наблюдений добыл столько истин, он, будучи восхищен единообразным порядком всей природы, начал переходить от частных причин к общим, так что в конце концов дошел до открытия первой и всеобщей причины» (15, 438). В другом месте Коллонтай добавляет, что если бы философы не были «так скоры на выводы», сделанные независимо от естествознания, то «не было бы столько легкомысленно блистательных домыслов, но зато вместо этого было бы больше истины» (22, 2, 314–315).
Такое понимание философии было направлено именно против схоластики в том ее виде, в каком она существовала в Польше в конце XVIII в. Эта схоластическая философия «забавлялась познаванием природы, причин и следствий, выводов и случаев, а также терминами, необходимыми в других науках», независимо от достижений естествознания и вопреки этим достижениям; она объяснялась не иначе как только либо по Аристотелю, либо по Фоме Аквинскому. Коллонтай отбрасывает ту философию, главным предметом которой было «учение о различении терминов для облегчения споров между схоластами; пневматологию — для лучшего познания духовной сущности, макрохтонологию — о небе и земле; метеорологию — об испарениях и выделениях, — и тому подобные части старой философии» (16, 456). Вместо этих спекуляций философия должна исследовать (в тесной связи с естествознанием) причины и общие закономерности мира, а также наиболее общую причину. Очевидно, что этот последний тезис подводил Коллонтая к деизму. В данном случае важно подчеркнуть мнение Коллонтая, что философия не может отказаться в пользу теологов и религии от существенной мировоззренческой проблематики.
Если определять задачи философии, как их понимал Коллонтай, по отношению к религии, то следует сказать, что философия была призвана устранить религию и выработать антирелигиозное мировоззрение, опирающееся на наблюдение и опыт и объясняющее мир без домыслов о мистическом и сверхприродном бытии. Взгляды Коллонтая на философию как мировоззренческое орудие управления миром являются яркими и прогрессивными для той эпохи, особенно если учесть последующий упадок идеи Просвещения в Польше. В этом значении философское творчество Коллонтая принадлежит к высшим достижениям того длительного процесса в польской культуре XVIII в., который Владислав Смоленский назвал «духовным переворотом» (см. 83).
Глава III. Принципы метода
польской культуре накануне Просвещения проблемы научного метода приобрели особое значение. Перед просветителями в Польше того времени встали задачи, с которыми в известной мере уже справились более развитые страны Западной Европы, — задачи преодоления засилья схоластики. Без разрешения этих задач невозможно было культурное возрождение страны.
По-иному решалась эта проблема в других европейских странах. Например, во Франции, к этому времени отмечался определенный успех в длившейся издавна борьбе со схоластикой: от Рабле и Монтеня, через Декарта и Бейля к материализму просветителей шел непрерывный процесс, существенной составной частью которого было вытеснение схоластического способа мышления. Уже Декарт нанес решающий удар но схоластическому методу. Эту его заслугу выше всего ценили мыслители Просвещения, хотя они и не совсем соглашались с положениями его философской системы. Вольтер писал о Декарте: «Он ошибался, но но крайней мере в этом был какой-то метод, была какая-то последовательность; он разрушил нелепые химеры, которыми уже две тысячи лет одурманивали молодые умы; он научил своих современников рассуждать и показал, как его собственное оружие обратить против него самого» (102, 111).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
