Герман. — Я все-таки чувствую градацию и субординацию. И вас, Михал Ильич, ставлю неизмеримо выше Мумунина, который и впрямь подчас пошловат в иных своих проявлениях…
— Например, в таких проявлениях, как все его фильмы, — усмехнулся Ромм. — Ну ладно, Герман, пойду я. Приятно было пообщаться.
Он крепко пожал Герману руку, расплатился с продавцом за свою книжку и вышел на улицу.
26
Галина тотчас же зашептала Герману:
— Ну, что я говорила! Хучрай вовсе не умер…
— Значит, скоро умрет, — невозмутимо отозвался Герман.
— А если не умрет?
— Тогда придумаю другой план, — беззаботно отвечал Герман.
— Да, но ведь вся эта история всплывет наружу, — не успокаивалась Галина. — Не забывай про двух свидетелей!
— Ты о Растиньяке и Нусингене? — усмехнулся Герман. — Не волнуйся, уж они-то точно больше не всплывут.
Галина в ужасе от него отшатнулась:
— А что, ты их тоже… того?..
— Чего «того»? — прыснул Герман. — Галочка, приди в себя. Стану я убивать ни в чем не повинных студиозусов! Неужто ты могла подумать, что я способен убить человека, который этого не заслужил?
— Нет, конечно, — перевела дух Галина. — Да, я сразу не сообразила. Конечно, ты не мог так поступить… Но почему тогда говоришь, что они не всплывут? Вот узнают, что Хучрай выкарабкался, и снова пожалуют к нему на кинопробы…
— Ой, да не выкарабкается он, — отмахнулся Герман.
— С чего такая уверенность? — не успокаивалась Галина.
— Хорошо, Галя, — терпеливо сказал Герман. — Завтра же с утра наведаюсь к нему в больницу…
— И что, додушишь его там?
— Нет, просто удостоверюсь, что он не в порядке. Раз уж ты так настаиваешь.
— Тогда иди сегодня, — предложила Галина.
— Галочка, ты же знаешь, твое слово для меня — закон. — Герман прижал руку к сердцу. — Сейчас купим мумунинскую книжонку и направимся к Хучраю.
— Нет уж, сам к нему отправляйся, — не согласилась Галина. — Без меня.
— Как скажешь, — пожал плечами Герман. — О, а вот и наш Мумунин! — И Герман с довольным видом показал Галине обложку брошюры «Люди и звери».
На улице Галина сказала:
— Ладно, я тогда домой.
— А я сначала провожу тебя, — вызвался Герман.
— Слушай, — задумчиво произнесла Галина через минуту, — а Ромм тоже в твоих планах?
— В каких именно? — хмыкнул Герман.
— Ну перестань, — поморщилась Галина. — В твоих смертоубийственных планах. Будешь ли ты его…
— …до смерти убивать? — закончил Герман. — Нет, не стану.
— То есть как своего конкурента ты его не рассматриваешь? — удивилась Галина.
— Пожалуй, — подтвердил Герман.
— А как же его «Девять дней одного года»? По-моему, успешная картина…
— Да, успешная, — кивнул Герман, — но ты знаешь, что Ромм сейчас снимает?
— Не знаю.
— Точнее, даже не снимает, а монтирует, — продолжал Герман. — Монтажный фильм, представь себе. Документальный. Называется «Обыкновенный фашизм».
— Ну и что? — пожала Галина плечами.
— Как «ну и что»?! Это же заведомый провал! — весело воскликнул Герман. — Ну, кому сегодня интересно документальное кино?.. Если оно хоть когда-нибудь было интересно…
— А Дзига Вертов? — сказала Галина.
— Вот со времен Вертова документалистика у нас и в загоне, — усмехнулся Герман. — Как и по всему миру… А Ромм еще и про фашизм собирается… Очнулся! Скоро двадцатилетие победы над фашизмом будем праздновать, а он…
— Так он, наверно, к юбилею эту картину и готовит, — догадалась Галина.
— Все равно никто смотреть не будет, — махнул Герман рукой. — Так что этим своим замыслом Михал Ильич, можно сказать, жизнь себе спас… Может, и некоторые прочие сообразят, что его, так сказать, пример — другим наука…
— Что ты имеешь в виду? — не поняла Галина.
— Что чем больше режиссеров уйдет сейчас из игрового кино в документальное, — пояснил Герман, — тем меньшим количеством трупов окажется завален «Мосфильм».
27
В НИИ скорой помощи имени Склифосовского Герман без труда узнал, где лежит известный кинорежиссер Хучрай, и бодрым шагом направился в его палату.
В коридоре он неожиданно столкнулся с Нусингеном и Растиньяком.
— А, и вы здесь! — гаркнул им Герман.
— Да, — скорбно сказал Нусинген. — Пришли вот…
— Уже уходим, — добавил Растиньяк и развел руками.
— Что ж так? — хмыкнул Герман.
— Он все равно без сознания, — вздохнул Нусинген.
— А вот пойдемте еще раз взглянем, — предложил Герман.
Он зашел в палату, студенты последовали за ним.
— Эх, старина, старина, — проговорил Герман, сев у койки Хучрая и хлопнув его по колену.
После этого Хучрай вдруг резко раскрыл глаза, и оба студента даже отпрянули от неожиданности.
— Жив, курилка! — закричал Герман.
— Конечно, жив, — негромко заметил Растиньяк. — Иначе он бы не здесь лежал.
— Друг, ну как ты? — поинтересовался Герман, участливо наклонясь к самому лицу Хучрая. Тот лишь недоуменно смотрел на коллегу, будто не узнавая его. — А это те самые! — Герман показал Хучраю на студентов. — Узнаешь?
Режиссер, кажется, вспомнил их, поскольку в глазах его промелькнул испуг.
— По-моему, они здорово сыграли, — продолжал Герман. — Так что — берем их?
Хучрай нахмурился и посмотрел на Германа с досадой и даже раздражением: дескать, что ты несешь?
Студенты растерянно смотрели на больного, не понимая, чем он недоволен.
Герман пришел им на помощь:
— Товарищ Хучрай предлагает продолжить.
— Что продолжить? — недоуменно выговорил Нусинген.
— Начатое, — пояснил Герман. Потом повернулся к Хучраю и стал объяснять: — Ты, брат, небось думал, что легко отделался. Симулировал приступ и тем надеялся избежать ареста. Ан не вышло! Как видишь, доблестные товарищи из НКВД, или как он там сейчас именуется… КГБ, не попались на твою удочку, а пришли за тобой. Как только будешь в состоянии, проследуешь-таки с ними на Лубянку…
Зрачки Хучрая в этот момент стали судорожно двигаться. Он непрерывно переводил взгляд со студентов на Германа и обратно.
— По-моему, он сейчас… не хочет этого, — несмело заметил Растиньяк.
Герман подскочил к нему и зашептал на ухо:
— Ростов, ну что ты все портишь? Товарищ Хучрай в образ вошел — неужели не ясно? Он нам подыгрывает.
— Что-то не похоже, — засомневался и Нусинген.
— Конечно, не похоже, — согласился Герман. — Еще бы было похоже! Перед вами ведь великий артист, а не бездарь там какая-нибудь! Так что возвращайтесь давайте в образы, иначе не видать вам этих ролей как ушей своих!
Он вернулся к койке Хучрая:
— Право, старик, не стоило тебе «Чистое небо» снимать. Не снял бы — все бы было в порядке. А теперь сгинешь где-нибудь на Колыме… Верно, товарищи? — обратился Герман к студентам.
— Так точно, — старательно отчеканил Нусинген.
— Точно так, — сказал вслед за ним Растиньяк.
Рука Хучрая вдруг стала приподниматься.
— Оживает! — обрадовался Растиньяк.
Ожило и лицо Хучрая — но лишь на секунду. Вслед за этим оно сразу исказилось в болезненной
