Саймон Арчер кивнул в сторону комнаты. На всех поверхностях там стояли банки с кистями, лежали кипы газет вперемешку с инструментами и фаянсовой посудой, везде была пыль и стоял запах плесени.
— Я не прошу у вас извинения за то, что все здесь в таком состоянии. Да и с какой стати?
Харриет протянула ему руку:
— Меня зовут Харриет Тротт.
Саймон взял ее руку быстро и официально. Рука у него была холодной и костлявой.
— Харриет Тротт, — повторил он, — но вы же взрослая женщина.
— Мне почти тридцать лет, — мягко сказала Харриет. — Прошло почти тридцать лет, как Кэт уехала отсюда.
Он посмотрел на нее, все еще не уверенный в ее словах:
— И вы ее дочь?
— Да.
Саймон покачал головой:
— Я забыл. Кэт не может быть всегда восемнадцать лет. Но ей ведь не больше лет, чем мне.
— В следующем году ей будет пятьдесят.
— Да, наверное так.
Он отошел от нее, походил по кухне, беря в руки то одну, то другую вещь из разбросанных повсюду и переставляя ее опять куда попало так, как будто хотел хотя бы таким образом привести в порядок свои владения.
— Не хотите ли чашку чая?
— Если это вас не очень затруднит.
Харриет наблюдала, как он взял и наполнил большой чайник, вытер две пыльные чашки мятой скатертью. Она изучала форму его головы, рук, черты его лица так, как будто бы хотела увидеть в нем свои черты. Но она смогла увидеть только пожилого человека в зеленом шерстяном джемпере на пуговицах без воротника, в брюках с масляными пятнами и ничего больше. Ее шея и челюсть заболели от напряжения.
— Вы знаете, почему она назвала вас Харриет?
Внезапность этого вопроса так удивила ее, что она только молча отрицательно покачала головой.
— А не Линда или Джуди, или как-нибудь еще, как было модно тогда? Не знаете?
Он поставил на свободное место на столе чашки, старый коричневый чайник и бутылку со сгущенным молоком.
— Не очень красиво, конечно. У меня не бывает много гостей. Так вот, она назвала тебя Харриет в честь Харриет Вейн.
Она ожидала откровения, возможно, даже отрицания, которое связало бы их вместе.
— Кто это?
Саймон рассмеялся, и в груди у него послышался тихий сухой шум.
— Вы похожи на свою мать. Она не любила читать, но ей нравились детективы.
— И до сих пор любит. Книжные полки в доме завалены Агатой Кристи.
— А вы любите?
— Не особенно. Я читаю не много. Я много работаю. У меня довольно большой магазин, в котором продаются костюмы для танцев и балетных упражнений, а также много других сопутствующих товаров. Так как это мой собственный бизнес, мне предоставлены определенные льготы. Весь день я в магазине, а вечером много работы с бумагами. Почти не остается времени для чего-нибудь другого.
Слова лились потоком. Харриет почувствовала, что ей хочется произвести на него хорошее впечатление. Зачем бы еще она стала хвастаться своими успехами.
— Как современно, — сказал Саймон, — но я отвечу на ваш вопрос. Харриет Вейн — это действующее лицо в книгах о лорде Питере Уимси, написанных Дороти Л. Сойерс. Очень давно я дал почитать их вашей матери, и она влюбилась в лорда Питера. Ее любимой книгой была «Девять портных», хотя в этой книге Харриет нет.
Наступила пауза.
— Я помню, как она мне говорила, что назовет своего будущего ребенка либо Питером, либо Харриет.
Харриет сказала осторожно:
— Я не знала об этом. Думаю, что я еще многого не знаю.
Саймон разлил чай.
— Возможно, это и к лучшему.
Харриет была уверена, что он просто играл с нею. Он должен знать, зачем она приехала. Она взяла протянутую им чашку чая. На поверхности плавали беловатые пятна и масляная пленка. «Скажите мне», — хотела она попросить, но Саймон помешал ей.
— Ну, а как поживает Кэт Пикок? — спросил он. — Мне хотелось бы узнать, что произошло с ней потом. Кто такой мистер Тротт?
Харриет немного расслабилась, напряжение в голове и шее проходило.
— Я могу все рассказать о маме. У нее все благополучно. Я думаю, что она очень счастлива. Она не хотела, чтобы я поехала разыскивать вас.
— Я тоже не знаю, зачем вы разыскали меня. Однако продолжайте рассказывать про свою мать.
— Она вышла замуж за Кена, когда я была еще маленькой. Он — инженер, приятный человек. Его хобби — покупать дома, ставить в них новые комплекты сантехники, строить подпорные стены, а затем продавать их, потом все начинать сначала, но с ваннами другого цвета.
Саймон приподнял одну бровь и посмотрел вокруг, а затем их глаза встретились, и они начали смеяться. Смех был спонтанным и легким, как это бывает между друзьями. Он согрел Харриет, и это убедило ее, что, в конце концов, она была права, когда решила приехать сюда. Саймон вынул носовой платок и высморкался.
— Вы нарисовали очень живую картину. Продолжайте, пожалуйста.
Сначала Харриет рассказывала о Сандерленд-авеню, работе Кена, о Лизе и ее приятелях и о Кэт в ее кухне. Саймон Арчер слушал и пил чай. Тогда с большим доверием она вернулась к рождению Лизы и к своей жгучей ревности, а в довершение всего к появлению Кена, который спас и ее мать, и ее саму.
— Не то чтобы нам так уж нужно было это спасение, — сказала Харриет. — Кэт и я были в порядке. Я полагаю, что у нас было все, все, в чем мы нуждались, мы обе.
— Да.
Ответы Саймона ни разу не были длиннее нескольких слов. Он пристально смотрел на Харриет в то время, когда она говорила, но его собственное выражение лица не изменялось.
— Я не хотела делить ее ни с кем. Когда появился Кен, она уже не была больше только моей. У него были машина и дом с водопроводом, и сад, и тому подобное, но я предпочла бы иметь Кэт только для себя, как прежде.
А потом она рассказывала ему о том, что было раньше, — о последовательно сменяющихся меблированных комнатах, о том, как она ждала прихода Кэт домой с работы, и о своем несформировавшемся, но четком детском понимании того, что они должны быть всем друг для друга, потому что не было больше никого другого.
Проницательные, без какого-либо признака грусти глаза Саймона непрерывно смотрели ей в глаза.
— Кэт нуждалась в большем? — сказал он.
Это было скорее утверждение, чем вопрос, приговор того, кто ее хорошо знал. Харриет разочарованно кивнула. Она ожидала большего в ответ на свои откровения.
Саймон улыбнулся, почувствовав то же самое.
— Спасибо за все, что вы мне рассказали. Приятно бывает снова соединить разорванные концы, давно я не сталкивался ни с чем подобным.
Легкий жест указал на неубранную кухню и разрушающийся дом и показал ей, что Саймон действительно уже отошел от повседневной жизни. Она почувствовала одновременно и жалость к нему, и раздражение за его уход от действительности. Впервые с того момента, как она пришла, она увидела его в истинном свете, не приукрашенном воспоминаниями Кэт или ею самой. И в результате ее желание узнать, отец он ей или нет, несколько ослабло.
— Почему? — спросила она.
Он предпочел проигнорировать этот вопрос и, таким образом, обезоружил ее.
Тихо, почти только для себя, он произнес:
— Кэт была необычной. Она была жизнерадостной, полной жизни, как никто другой вокруг.
На этот раз его жест охватил угасающий город, каким он, вероятно, и был в послевоенные годы. «И тогда, и сейчас», — подумала Харриет.
— Я очень любил смотреть на нее и слушать ее. Она все вокруг освещала.
— Я знаю. Долгие годы я воспринимала ее только как свою мать и никак иначе. В кухне за приготовлением еды, как обычно. А затем я вдруг увидела юную девушку, проглядывающую из ее лица, когда она рассказывала мне о вас. Это одна из причин, по которой я захотела познакомиться с вами. Я приехала из Лондона, чтобы увидеть вас.
Как только она произнесла эти слова, она поняла, что было бы гораздо лучше, если бы они не были сказаны. Даже то, что она вообще приехала, потревожило его покой, а то, что она приехала издалека со списком вопросов, совсем уж походило на бесцеремонное вторжение.
Саймон взглянул на старые кухонные часы на каминной полке, почти скрытые за пачками пожелтевших счетов и газет. Харриет знала, что они просидели за столом почти два часа. Он поднялся решительно, но неторопливо.
— Я рад, что вы пришли. Мне было приятно услышать, что Кэт здорова и счастлива. Она достойна этого.
Он пригласил ее к себе, и она приняла его гостеприимство. Он мог бы и дальше продолжать произносить вежливые слова, но ей стало ясно, что на большее ей не приходится рассчитывать.
Он протянул руку, и она неохотно пожала ее.
— Пожалуйста, передайте ей мои наилучшие пожелания, — добавил Саймон. — Я думаю, что никакие другие слова не будут подходящими спустя тридцать лет.
Харриет была уверена, что если до этого на его лице и оставался хотя бы след улыбки, то сейчас он пропал.
