прямого взгляда, криво усмехнулся, и тряхнул топором. Почти таким же, как у Сережки. Только в два раза больше.
— Нойдманы! — рявкнул капрал, остервенело крутя в руках вентиль огнемета. — В кучу. Сбились! Сейчас я им! — Безотказное оружие сопротивлялось напору старого солдата и не хотело активироваться.
Парни уже жались к старику. Сережка не мог поднять топор — дергал до пояса и снова бухал о землю. К черному железу прилип мокрый жухлый коричневый листочек. Илья умоляюще просил, практически крича:
— Зажигай! Сделай что-нибудь! — В руках его винтовка тряслась и жила самостоятельной жизнью. Я повернулся на крик, не в силах шагнуть к пехотинцам, и увидел абсолютно спокойное лицо тощего новобранца. Топор он опустил, и смотрел слишком равнодушно на приближающуюся смерть. Увидев, мой интерес к себе, слабо улыбнулся и сказал, почти не разжимая губ:
— Ну, хоть поспать дали.
Я услышал его. Я ведь акустик. Второй на флоте. Таких больше нет. Я кивнул рядовому. Не особо стараясь подбодрить.
А когда повернулся, дикарь уже стоял в метре от меня и больше абориген не улыбался. Я тоже кивнул ему и сжал крепко палку. Знал, что проиграю, но не думал, что так быстро. Удар у противника получился молниеносным. Когда я стал медленно падать, у меня из глаз посыпались разноцветные черточки. С шипением они уходили в мокрую землю. Опережая друг друга и торопясь. Наконец тело рухнуло. Набирающей дикий ритм, раскрутился юлой тонкий звук. Мягкая подушка прелой листвы приняла разбитую голову, и я еще успел подумать: «И чего не лежалось? Зачем отрыл себя?»
— Морячок, — донеслось до потухающего сознания отчаянный крик. — Морячок!
6
— Морячок, ты живой? — услышал я знакомый голос. Приоткрыл глаза — мир вращался и туманился. Хотел ответить, не смог. Не везет.
— Мычит вроде? Или показалось? — кажется, Илья говорил.
— Думал, никогда из комы не выйдет, — а это досадный голос капрала.
— Морячок! Морячок! — а это горячие слезы Сережки. Нет. Ну, хватит. Все лицо залил и теперь по шеи течет. Я закрутил головой и попытался окончательно проморгать веки.
Увидел перед собой старика, вместо новобранца. Прохорович тряпкой обтирал мне лицо и шею, хмурясь, как обычно: седые брови колючим кустом свисают с переносицы. Поморщился, видя мою реакцию:
— Лежи спокойно. Воды больше нет. Рана твоя кровит. Обрабатываю.
Я огляделся. Свежесрубленные ветки. Потолок переплетен замысловатым рисунком. Сквозь щели яркое солнце пробивается. Оно меня и удивило: ослепило глаза и рентгеном просветило душу. Отсканировав, и ничего не найдя в черной пустоте, требовательно застучало в мозг. Я поморщился от головной боли.
— Солнце? — спросил я нерешительно. Больно не вязалось в сознание: свинцовое небо, не прекрающийся дождь и вдруг ясное солнце. Из зеленных крон далеких деревьев наперебой щебетали непуганые птички: весело и мирно. Капрал хмуро кивнул.
— Не жарит. Хорошо.
— Ага. Курорт, — тут же отозвался Илья и сокрушенно тихо добавил, ругаясь, — три дня до дембеля не дожил. Я же маме обещал вернуться.
— Морячок. Морячок! — обреченно застонал Сережка. Я, кстати, его и не видел. А показалось, что голос рядом звучит.
— Где мы? — осторожно спросил я, не понимая.
— В клетке, — уныло протянул Илья и попытался поймать на потолке маленькую коричневую ящерку. Та оказалась проворнее и быстро исчезла между свежесрубленных сучьев. Понятно, с голоду не умрем.
— У нойдманов. — подтвердил старик и добавил. — В лагере.
Я помолчал, обрабатывая информацию. Когда успели? Пропустил дорогу. Ничего себе у дикаря удар.
— Я так долго находился в коме?
— Нет. — Капрал задумался. — Не долго. — И тоже вздохнул обреченно.
Я не понял, что его так выбило из колеи уверенной харизмы. Ведь, непрошибаемый ничем солдат. Заслуженный ветеран и пример для любого подразделения. Таких даже на флоте уважают и ценят. А на пенсии непременно делают старшим смены охраны в супермаркете.
Попытался сесть.
— Лежи, — посоветовал Прохорович. Я заметил, что на нем нет свежих ран.
— Но лагерь… слишком далеко.
— Смотря для кого, — старик снова вздохнул печально и безнадежно.
— Для всех… — Я все-таки сел. Стало дурно. Капрал поморщился.
— Я же говорил: лежи. Слишком быстро хочешь подняться. Минимум два дня будешь лежать.
Илья коротко хохотнул, покрутил головой, промолчал. Но я понял. Нет, у нас двух дней.
— Может ты объяснишь? — с надеждой спросил я у него.
— Могу, — легко согласился здоровяк, кивая. Он вообще мог многое объяснить и ответить на любой вопрос.
Но на своем уровне.
— Что? Лагерь нойдманов был близок? — предположил я, видя ответ. — На другой поляне?
— Нет, — Илья затряс головой и приблизился, нависая. — Далеко. Очень.
— Тогда как…
— Понимаешь, — начал капрал, беря инициативу на себя. — Они ходят по- другому.
— Как это? — прошептал я. — На руках что ли?
— Сам видел, — поддакнул Илья, подтверждая слова старика и не оценивая мой простой морской юмор. — Жуть!
— Местные могут изменяться. Не встречал раньше таких? Да, кого я спросил! Ты кроме рыб никого и не видел.
— Видел, — сразу огрызнулся я, — морских звезд видел и ежей.
Капрал выжал тряпку в битую деревянную плошку. Посмотрел на кровавую жижу и продолжил:
— Здесь, на этой колонии аборигены живут не так, как мы. Это для нас их мир из дождя и туч, а для них — светит солнце. Мы вроде бы живем в одном дне, но видим его по-разному.
— Как такое может быть, — прошептал я, а сам подумал: «что сделали с солдатами? Нас же обратно в армию не возьмут!» Илья кивал, соглашаясь.
Старик посмотрел на меня печальными глазами. Устало прислонился к веткам спиной, морщась. Лицо его не привычно осунулось, сползая к низу, в след за усами. Грязная кожа пожелтела. Губы мелко подрагивали.
— Как? — переспросил он, кряхтя. — Думаю, мир параллелен. Он может быть даже не двойной. В одном живем мы. В другом нойдманы. В третьем — третьи лейтенанты, например. Это не все. Я говорю то, что вижу. А начал с того, что
