кажется, заплакал. Не успел разглядеть. Паренек убежал, потрясая воздух кулачками.
Если бы не разлагающийся труп, происходящее выглядело бы довольно мирно. Обычная проблема отцов и детей. Странных детей. Убивающих прикосновением. Ради развлечения и сознательно.
Я поежился и сильнее вжался в Илью.
— Глупые. Глупые. Глупые. — Неслось из далека. Дикарь в сердцах пнул клетку, вымещая злобу, и медленно повернулся в нашу сторону.
У меня сердце отсчитывало каждый чужой шаг. Оборвалось, стоило рыжему аборигену приблизиться. Мужчина навалился на крышу клетки, широко раскинув руки. Его тень закрыла солнце. Наша взгляды столкнулись.
— Ты, — пробормотал он и оскалился.
7
— Я? — неуверенно спросил я, разглядывая оскал с заостренными зубами. Такие резцы можно сделать только тщательно подпиливая. Дивные, кстати, зубы: белые, без кариеса. И, что надо есть, чтобы сохранить так зубы?
— Ты! — Абориген хищно улыбнулся, шумно втягивая в себя воздух. Я увидел жесткие рыжие волосинки в ноздрях большого носа. — Даже пахнешь по-другому.
— Это офицерский одеколон, — огрызнулся я, смущаясь. Теперь я жалел, что запах одеколона может держаться три дня. Лучше бы сразу выветрился.
Дикарь коротко хохотнул, видя мою неловкость. Не поверил.
Снова потряс крышу. Мы инстинктивно вжали головы в плечи.
— Скоро приду за тобой. Время настало.
— Для чего? — прошептал я, холодея, и закрывая глаза. А когда открыл их, мужчина уже уходил по тропинке, и я долго провожал взглядом прямую спину. На голову Сережки упала ящерка. Он осторожно снял ее с бритого черепа и отпустил, просовывая между прутьев. Илья шумно вздохнул, выпуская из себя пар негодования. Рядовые остались без обеда.
— Ни зверям не понравился, ни местным, — сказал флегматично капрал, думая над неутешительными фактами.
— Как так, — выдохнул дембель и сочувственно похлопал меня по плечу.
— Морячок, — с сожалением сказал Сережка и продолжил, обращаясь ко всем. — А мне нравится. Хоть и лейтенант. Если выживу наколку себе сделаю с ящерицей и якорем. На память о службе.
И все трое тяжело вдохнули.
— Видать, лейтеху, первым накроют, — пробормотал Илья без тени сочувствия. — Ты, Витюля, не переживай. Я с тобой. Мы им покажем, как умирают настоящие солдаты! Станем героями. Я в гроб только с медалью лягу.
— Всё нормально будет. Я в свою звезду верю, — уверенно сказал я. И сник сразу, вспоминая дом. Сердце тревожно сжалось. Образы: матери с соломенной шляпой на голове, подрезающей цветы в саду; сестры, катающейся на качелях и звонко смеющейся; голой троюродной тети, нежащейся в постели — пролетели перед глазами. Как они без меня будут? Станут ли тосковать? Не получилось красиво соврать. Удача от меня отвернулась. Даже до базы не долетел. И с памятью что-то: сказывается долгая работа под водой и в открытом космосе. Сам не свой. Путаюсь вечно. В чувства никак не могу прийти. Теперь еще и нелюбовь местных. Есть над чем задуматься.
Илья хмыкнул, не веря моим словам. Сжал локоть. Я покривился от боли, приходя в себя.
— Мы им покажем! — прошептал в ухо. Отстранился и подмигнул.
— А, что он там про время говорил? — поинтересовался Прохорович, хмурясь от тяжелых дум. Я внимательно посмотрел на старика и признался:
— Не знаю.
— Странно. Пытать, наверное, станут. Если вечером заберут, то точно для развлечения. Но не все потеряно. Парни! Ждем наших! Должны прилететь! Должны успеть и спасти! Мы не пропадем!
Никто до вечера не прилетел. Я датчик в последний час раз сто проверял, работает или нет. Небо стало золотистым. Солнце заходило красиво в красные облака. Умирать особенно не хотелось.
Двое в шкурах появились неожиданно. Одинаковые, высокие, нечесаные, меховые шапки с изломом на правую сторону. Вооружены короткими топорами. На людей похоже и не отличить. Вроде ждали дикарей. Ловили каждый миг. И проворонили. Уверенно парни шагали прямо к нашей клетке. У меня ноги сразу ослабели. Колени задрожали. Никогда не думал, что так бояться умею. Силы иссякли. Илья и то дернулся, когда клетку открыли, кинулся с криком:
— Держись, Витюля, я иду, — получил коленом в лицо и, сразу обмяк, кулем свалившись на товарищей. Я обернулся, когда меня вытаскивали, крепко схватив подмышками. Прохорович поддержал осоловевшего рядового и мне тоже крикнул напоследок:
— За тебя отомстят, лейтенант! Они еще заплатят за каждую каплю твоей крови! — Мне после этих слов особенно стало дурно. Если бы не крепкие парни, точно свалился на тропке.
— Морячок! Морячок! — неистово кричал Сережка, обхватив тоненькими руками грубые сучья клетки. Мальчишеское лицо кривилось в муках боли и отчаяния.
Когда тащили мимо других клеток, пленные сочувственно смотрели на меня и шептались между собой.
— Так он, лейтенант?
— Как они узнали?
— По погонам! Смотри. Не снял! Герой! Ничего не боится. Даже идти не хочет — тащат.
— Нойдманы ненавидят офицеров.
— Бедняга. Теперь замучают.
— Лучше бы его свои задушили.
Вот, когда я пожалел, что акустик. Лучше бы не слышал ничего. Надо собраться. Продержаться две минуты и не кричать. Дольше вряд ли получится. Мы ускорились. Меня тащили. Через некоторое время я понял, что не чувствую под ногами твердь почвы, и не отталкиваюсь от земли.
Мир смазался. Виденье изменилось. Глаза пытались настроиться на быструю частоту мелькания деревьев, камней, предметов и начали сильно слезиться, не в силах справиться с потоком поступающей информации. Спутники мои потеряли очертания, превратившись в сгустки безликой массы.
Я почувствовал стойкую вонь и открыл глаза. Дикари стояли плотной толпой. Мужчины, женщины, дети. Никто не говорил. Все смотрели на меня. В мертвой тишине заблеяла коза и племя разом дрогнуло. Разошлось волнами, давая проход, и я увидел впереди огромный плетенный шатер. Закат мягко скрадывал цвета, делая их более нежными. Тени от деревьев откидывали на стены причудливые мрачные изломы. В соломенные прутья были вплетены разноцветные куски материи. В том, числе и голубые лоскуты гимнастерок миротворческих бойцов. Я сразу просел в коленях. Меня потащили, не давая опомниться.
У входа мы замерли на краткий миг. Я посмотрел на толстую жердину, с которой свешивалась вязанка белых черепов животных и людей
