охоту им подражать.
Жозеф слушает Гарделя, тот заканчивает мысль:
– Настоящий Люк всегда возникает в тумане опять, под четырьмя мачтами своей шхуны…
– Он мёртв.
– Откуда ты знаешь?
– Я наводил справки.
– Зачем?
– Как и вы. Чтобы разгадать текст.
– Ну и? – спрашивает Гардель, стараясь не выдать любопытства.
– Ну и я продвигаюсь.
– В чём же, например?
Жозеф пару секунд медлит, потом рассказывает:
– Самюэль Браамс тридцать лет был старшим помощником Люка де Лерна. В конце концов их вдвоём схватили…
– Я всё это слышал, не утруждайся.
Гардель направляется к двери. Жозеф говорит быстрее:
– Люка англичане повесили в Барбадосе, но Браамса отпустили в обмен на то, что он выдаст имена десяти пиратов и где те скрываются.
– Всё это, малыш, я знаю и так.
– Но это ложь.
Капитан останавливается.
– Самюэля Браамса не отпускали, – объясняет Жозеф. – Он сбежал. Англичане решили раструбить, будто он предал друзей. Чтобы свои же его устранили.
– И что?
– Это сработало. Его прикончили в Амстердаме, когда он пытался снарядить корабль. Убийцы при нём ничего не нашли. Хотя Браамс собирался плыть за сокровищем Люка де Лерна.
– А ты?
– Я случайно оказался рядом. Мне сказали закопать его, а вместо оплаты забрать сапоги.
– Его сапоги?
– Да.
Гардель пожёвывает язык. Зажмуривает один глаз. Всё идёт не так, как он предвидел.
– Ты… Ты нашёл это в его сапогах? – спрашивает он, помахивая запиской.
– Да.
Капитан разворачивает листок и молча на него смотрит.
– Как тебя звать? – спрашивает он, подняв глаза.
– Жозеф Март.
– Так значит, ты, Жозеф Март, полагаешь, будто сможешь что-то здесь разобрать?
– Да. Со временем.
Капитан отходит на шаг, в тень. Ворчит что-то неразборчивое.
Входя в каюту, он думал разделаться с мальчишкой и остаться с этим обещанием клада один на один. Но он помнит своё золотое правило: никого нельзя недооценивать.
Жозеф Март уже год корпит над запиской Люка. Какую-то часть пути он прошёл. А вдруг он и правда тот самый бог воров? Так лучше сперва воспользоваться божком, прежде чем сбросить его с небес.
Рядом с ним Жозеф, не отрываясь, глядит на лампу. Каждое сказанное им слово могло привести к краху. Многие думают, будто искусство лжи – это искусство правдоподобия. Это не так. В самое неправдоподобное верится легче всего. Мог ли Жозеф нарочно придумать, будто нашёл завещание Люка де Лерна в сапогах покойника? Слишком нелепо, чтобы не быть правдой. И Гардель поверил.
Дверь закрывается. Капитан унёс лампу с собой. Оставшись один в темноте, Жозеф радуется тому, что жив. В его положении это уже немало. Свернувшись, он снова обнимает колени и дрожит так, будто только что перешёл бездну, балансируя на проволоке.
11. На борту
Следующим утром, на рассвете, дверь распахивается. Это Вожеланд, старпом.
– Морское дело знаешь?
– Немного.
– «Немного» – не ответ.
Вожеланд глядит на него искоса. Единственным глазом.
– Так знаешь морское дело или нет?
– Знаю, – отвечает Жозеф.
– На выход.
– Я?
– Твоя вахта – правый борт. Найдёшь Абсалона. Он на носу с врачом Паларди. Он даст тебе работу. А лично я перестаю понимать приказы капитана.
– Есть хочется, – говорит Жозеф, натягивая зашитую за ночь куртку.
– Не время ещё. Подождёшь.
Жозеф выходит, минуя Вожеланда, поднимается на один пролёт к офицерским каютам, потом ещё, по лестнице напротив.
И вот он наконец под небом с парусами, среди моря и ветра. Двадцать пять сияющих полотен. Он озирается кругом. Как будто в монастыре или женском пансионе вывесили на солнце все простыни. Три тысячи квадратных метров крепко натянутой парусины. И огромный белый флаг торгового судна реет над кормой. От ветра, от брызг взрываемой носом воды, от криков последних береговых птиц не замечаешь, как скрипят корпус и мачты. На этот корабль ушёл целый лес. Дубы, вязы, тополи – тысячи деревьев пересекают теперь океан.
«Нежная Амелия» насчитывает тридцать пять метров в длину и восемь в ширину. Жозеф ступает на шкафут – мостки, настеленные рядом с висящей над палубой шлюпкой. Кажется, он прекрасно знает судно. Жозеф поднимает взгляд к небу. Вверху, на тридцатиметровой высоте над уровнем моря, матрос сидит на мачте, точно комар на залитой солнцем простыне.
Жозеф замечает на баке двоих, о которых говорил Вожеланд. Он замедляет шаг. За их спинами виднеются плечи и волосы носовой фигуры, вырезанной из ореха и выкрашенной в неаполитанский жёлтый. Она изображает четырнадцатилетнюю Амелию, единственную дочь Бассака, летящую в ночной рубашке над волнами. В честь неё корабль и назван «Нежной Амелией».
Двое судовых офицеров смотрят, как приближается Жозеф.
– Это ты Жозеф Март? – спрашивает Абсалон.
– Я.
– Мы уже познакомились с твоей макушкой, пока ты болтался ею вниз, – шутит второй, разглядывая его.
– Кажется, у вас есть для меня работа.
– Пуссен говорит, ты неплохо смыслишь в его ремесле.
Жозеф не отвечает. С чего бы плотнику это выдумывать?
– Пока что поработаешь с ним.
– Мы будем у берегов Гвинеи меньше чем через два месяца. Нужно подготовить судно.
– Там работы хватает, – зачем-то прибавляет стоящий рядом врач.
– Спускайся. Плотник внизу.
В знак прощания Жозеф приставляет ко лбу большой палец, будто касается невидимого козырька. Он спускается с бака, скользнув на палубу через широкий открытый люк. И успевает услышать, как за его спиной те двое перекидываются замечаниями:
– Он колдун, не иначе. Как он так выкрутился?
– Не думал, что мы его увидим в живых. Гардель никого не прощает.
Шум рубанка Жака Пуссена перекрывает голоса. Жозеф ныряет в утробу судна.
– Вот и ты, – говорит Пуссен.
С ним ещё двое.
– Иди к тому пареньку с пилой. А то у него ничего не выходит.
Жозеф повинуется. Паренька зовут Авель Простак. И он рад, что ему пришли на помощь. Он не хотел, чтобы его лишали работы, которая его так устраивает. Пиля дерево, он вспоминает о родной земле и забывает наконец про жестокий океан.
Простак с Мартом встают по разные стороны от пилы. И принимаются за дело: по очереди тянут полотно на себя. А когда делают перерыв, слышат, как в трюме прямо под ними плещется в бочках пресная вода. Они переводят дух, вдыхают запах стружки и, встретившись взглядами, снова берутся за пилу.
За несколько дней жизнь на корабле вошла в свой ритм. Все на борту знают, что сейчас – лучшая часть бесконечной дороги, которая приведёт их в Африку, потом к американским островам, а затем назад к берегам Европы.
Их всего сорок. Будь это военный корабль такого же размера, их было бы три сотни. А через несколько месяцев, если всё пойдёт по плану, на борту будет под шесть сотен человек. Так что
