Потом Юдит сказала:
– Маму не помню. Она давно умерла, а мой папа… Ему нравилось меня баловать. Однажды он принёс домой большой глобус. Раскручивая его, я останавливала на нём палец – так я побывала во многих странах…
Юдит замолчала, присела на диван рядом со мной.
– А теперь? – я смотрел на потёртый пол.
– А теперь… я завралась, – сказала Юдит. – Не было у меня ни глобуса, ни папы. После смерти мамы моя тётя забрала меня к себе. Она обожает музыку и пьёт вино. Она пьёт много вина… Не знаю почему, но мне всегда казалось, что глобус у меня был, и что папа тоже был…
Я вложил в руку Юдит синюю пластмассовую коробку с записанной моим отцом до-мажорной сонатиной Клементи.
– Возьми себе.
– Я сохраню. Обещаю!
Я заговорил о музыке.
Юдит слушала меня рассеянно, а вскоре и вовсе переменила тему.
– Я сняла эту комнату, где всё пропитано безжизненным холодком и неустроенностью, – сказала она.
Я покосился на облупившийся лак старого комода и как можно веселее выдохнул:
– Не всё!
– Разве?
Моя рука легла на плечо девушки и поползла, поползла…
Наши глаза встретились.
– Что ты собираешься делать? – спросила Юдит.
– Можно мне потрогать твою грудь? – спросил я.
– А что потом?
Что потом, я не знал.
Юдит знала.
– Я думаю, что потом будет только хуже… – Юдит горестно улыбнулась и ещё плотнее сомкнула колени.
– Не впустишь? – спросил я.
Юдит закрыла глаза, и тогда я спросил:
– Ты больше не считаешь меня гигантом, королём и Гераклом?
– Ты гигант, король и Геракл, только мне нельзя… Не теперь. Не это. Пожалуйста, не расшатывай меня. Не люби. Не души. Помоги мне. Помоги себе.
Меня напугал стук собственного сердца.
– Не понимаю…
Юдит отвела мою руку в сторону:
– Не делай этой ошибки…
– Мне её делать нравится.
За окном вдруг стемнело. Юдит поднялась с дивана, включила свет. С потолка брызнул тусклый свет.
– Потом было бы только хуже, – сказала Юдит.
– Кто может знать, что потом будет и чего потом не будет… – промямлил я, не отрывая взгляд от растерянно мерцающей под потолком одинокой лампочки.
– Я знаю, – проговорила Юдит. – Этим знанием женщины обладают от своей природы.
– По-твоему, то, что между нами, qui pro quo? – спросил я.
Юдит приблизилась ко мне и, выждав минуту, тяжело надавила обеими руками на мои плечи. Казалось, она смотрела не на меня, а сквозь меня.
– Купить дом сможешь? – спросила она.
– Целый дом?
– И яхту.
Я рассмеялся.
– Вот видишь…
– Что? – не понял я. – Что я должен видеть?
Юдит не ответила. Я увидел, как её глаза погасли.
– Но почему? – прошептал я.
Юдит распахнула передо мной дверь, и всю дорогу домой я пытался угадать, отчего глаза у людей гаснут…
На углу улицы Шенкин женщина подошла к чёрному автомобилю и распахнула дверцы. Меня позабавила внезапно пришедшая в голову мысль: «До чего же просто обманывать, не обманываясь самому». А потом, когда автомобиль тронулся с места, меня охватили озноб и чувство слабости. «Может, так к лучшему, – подумал я о внезапно нахлынувшей на меня слабости. – Быть может, эта слабость встанет на пути другой, ещё более сильной слабости?»
День внезапно погас, придав городу загадочный облик. На вечернем небе появились первые звёзды. Я вошёл в крошечный скверик с одной-единственной скамейкой и присел на неё, решив отмежеваться от времени и пространства мира. «Который теперь час в Африке? – гадал я. – Возможно, Юдит уже спит, а возможно, лишь только ко сну готовится…»
Сбоку от меня послышался шорох. Я повернул голову. Под кустом, внутри полиэтиленового мешка, лежал скорчившийся человек. Я подошёл, подумав, что человеку плохо.
– Ты чего? – выглянув из мешка, спросил тот. У него были красные веки и большие жёлтые зубы.
– Почему-то тут лежите…
– Ну, лежу. И что?
– Зачем здесь, да ещё в мешке?
Глаза человека в грязной футболке смотрели на меня так, будто я говорил на непонятном ему языке. Он выбрался из мешка, поднял валявшийся на земле окурок сигареты, чиркнул по коробку спичкой, а потом, сделав пару затяжек, отбросил окурок в сторону и снова заполз в мешок. Спустя минуту он голову высунул.
– Я мог бы тебе не отвечать, – сказал он. – Ведь ты не полицейский, правда? Раз ты не полицейский, то я не обязан тебе отвечать, но так уж и быть… Время от времени хочется с кем-то поговорить, и тогда мне всё равно с кем; могу и с тобой.
Я отвернулся.
– Слышишь? – вдруг проговорил он. – Ты только вслушайся!
Я затаил дыхание.
– Слышишь, какая ночь? Такое ощущение, будто мир вот-вот ко всем чертям рухнет!
Я сказал, что ничего такого не слышу.
Человек постучал зубами.
Я посмотрел на его чахлое лицо и спросил:
– Зачем вы тут, в этом мешке?
– От избытка чувств, – доверительно отозвался он.
Я покачал головой.
– Такое – мне понятно.
– Правда?
Я кивнул.
Рука человека призывно постучала по мешку.
– Можешь прилечь рядом.
Я отказался.
– … – сказал он жёстко, впрочем, беззлобно.
Я попросил его не ругаться.
– … – пробормотал он.
– Вы бы попробовали найти себе работу, – посоветовал я.
– Нет.
– На полставки.
– Нет.
– День через день.
– Нет.
– А ваша жена? Как она смотрит на всё это?
Взгляд человека вдруг затуманился.
– Я ушёл из дома, – устало буркнул он. – Любовь – не для всякого-каждого, и, наверно, по особому позволению Бога. А может, её надо уметь дождаться… Понимаешь?
Я покачал головой: мол, понимаю.
– У меня с этим не получилось. Меня не оставляло ощущение, будто отбываю долгий, унылый срок наказания.
– Плохо, – сказал я. – Быть одному плохо.
– Вдвоём ещё хуже. Жене я оставил все свои сбережения.
– У вас были сбережения?
– Достаточные для того, чтобы моя жена смогла подлечить свои больные зубы. Их у неё был полный рот.
– Бедная женщина…
– Теперь уже нет.
– А вы? – осторожно спросил я. – Чем заняты теперь вы?
– Занят? Ах, да, разумеется, я занят. Люди чем-то заниматься просто обязаны. Я в меру дышу, в меру живу и только безмерно сплю, потому что, пока спишь, не хочется есть. Вовремя уснуть – моя главная забота. Хорошо бы ещё вовремя не проснуться. Попробуй-ка оставаться человеком, когда вокруг тебя люди…
Я махнул рукой.
– Разве вас не смущает, когда стороной уходит ваша единственная жизнь?
– Ну, и пусть себе… И потом: с чего ты взял, что жизнь – единственная? Я вот считаю, что в каждой жизни бесконечное множество жизней, и напрасно у людей голова кругом идёт, и толком не знают они, за какую из своих жизней цепляться.
– Напрасно?
– Ни к чему.
– По-вашему, жизнь – без секретов?
– Без! Как может представлять собою загадку то, что бесконечно повторяет себя? Впрочем, не я первый, кто это заметил.
Я засмеялся:
– Кто же он, этот остроглазый, если не вы?
Лицо человека вдруг осунулось. Очень осунулось. Страшно осунулось.
Я услышал:
– Все реки текут в море, но море не переполняется; к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь…
– Возвращаются?
– Возвращаются.
– Все реки?
– Все.
– К тому месту?
– Только к тому.
Я подумал о…
И о…
Потом ещё о…
– Бред! – недовольно сказал я.
Со стороны моря показался самолёт. Мигая красными и зелёными огоньками, он покружил над городом, а потом, наконец, нащупав путь на посадку в аэропорту под Лодом, стал медленно снижаться.
Я перевёл взгляд на человека.
– Ну, и как вас принимает население?
– Ты про толпу?
– Про народ.
– Народ безмолвствует… Как в «Борисе Годунове» Пушкина.
– Вам знаком Пушкин?
– И Пушкин, и царь Борис. В России я снимался в кино. Играл толпу. Здесь я эту роль доигрываю.
Человек отошёл к дальнему кусту и помочился.
– Я вызываю в тебе жалость, да? – застёгивая брюки, проговорил он и, вдруг воздев руки к небу, прочёл:
Что мне мир,
коль в этом мире
нет меня…
Я поаплодировал.
– Живёте в неверии и выдумке?
– Как и все. Каждый из нас живёт во лжи: я – в своей, ты – в своей. Правды не отыскать ни в себе, ни в супермаркете…
– Выходит, вокруг одна лишь только выдумка и ложь?
– Конечно.
– И никакой правды?
– Почему же? В том и есть правда, что всё – ложь.
– Выходит, если всё – ложь, то и сама ложь – тоже ложь?
– Верно.
Я помолчал. Потом непонятно зачем проговорил:
– Господи, как мы живём…
Человек разъяснил:
– Живём – как в тумане.
Я посмотрел на небо. Были звёзды. Тумана не было.
«Туманно в других странах», – подумал я.
– Только бы без войн и засухи, – сказал человек и поскрёб себе подбородок. – А ты? Ты в этом мире участник?
– Надеюсь, что да. Музыку сочиняю, на рояле играю.
Человек скривил губы:
– Что ж, ты тоже доиграешься…
Мы помолчали, а потом я спросил, думает ли он о своём будущем. Он сказал, что нет, оно его не занимает, и что, вообще-то, за будущее отвечает лишь только Всевышний.
