Настойчивый стук донесся до слуха мальчика. Что это — очередь вражеского пулемета? Нет, что-то иное, не похожее ни на какие выстрелы, что-то тревожное и знакомое. И Коля проснулся. Да, сегодня было воскресенье…
Едва проснувшись, Коля услышал за стеной звонкий, молодой голос матери, но, странное дело, голос этот показался ему чужим и совсем не веселым, точно там, в соседней комнате, говорила и смеялась не мать, а какая-то незнакомая женщина. Коля с тоской подумал, что вот сейчас откроется дверь и мать, как бывало по воскресеньям, вбежит в его комнату, затормошит, сдернет одеяло и заставит вставать, шепнув на ухо такие ласковые и такие теплые от дыхания слова: «Вставай, сын моряка! Живо! Подъем!»
Страх, что это случится, что мать и впрямь войдет сейчас в комнату, вытолкнул Колю из постели. Он знал, что теперь, если бы мать и вошла к нему, все бы произошло совсем не так, как прежде. Не было бы ни этих теплых от дыхания слов, ни этой веселой возни — ничего. Ведь про него было сказано: «Николай уже не маленький…» И еще: «Лида, Лида, ты же мать, а не подружка своему сыну…» Или вот еще… Э, да мало ли всяких умных слов наговорил Колиной матери Дмитрий Алексеевич Титов, с тех пор как она вышла за него замуж!
— Муж! — торопливо натягивая рубаху, пробормотал Коля. — У моей матери есть муж. Новый… — Стиснув зубы, он громко сказал: — Совсем новенький!
— Коля, ты встал? — послышалось из-за дверей. — Можно к тебе?
Раньше мать никогда не спрашивала у сына, можно ли к нему войти. И это даже сердило Колю. А вот сейчас то, что мать постучала в дверь и не вошла, ожидая его ответа, показалось только новой обидой.
«Чего же мне нужно?» — не отвечая матери, подавленный внезапным недоумением, растерянно и грустно подумал Коля. Все будто ершилось в нем, не нравилось, раздражало, казалось обидным. Порой отчаяние охватывало Колю — таким все в его жизни стало трудным, неясным, неуютным. А как жить дальше после того, что случилось, после того, как узнал, что над ним будет суд?
Вспомнив об этом, Коля ощутил такое тяжкое беспокойство, что стало просто невмоготу.
Отчим еще не говорил с ним о драке, о суде, хотя наверняка знал уже обо всем. Этот разговор предстоял. Когда? Может быть, сегодня, сейчас? Стоит только Коле выйти из своей комнаты, как он услышит спокойный, негромкий голос:
«Итак, чем же ты еще порадовал нас с матерью, Николай?..»
Нет, только не сейчас, не при матери этот разговор! Коля заметался по комнате, не зная, что ему делать, как избежать встречи с отчимом. А за дверью снова послышался голос матери:
— Коля, что же ты молчишь? Можно к тебе?
— Можно! — крикнул Коля и, схватив полотенце, сам распахнул дверь. — Я сейчас, я только умоюсь! — забормотал он, не глядя на мать и отчима.
Всего несколько шагов отделяло его от дверей в коридор. А там уж Коля знал, что надо делать. Не впервой. Бабка даст ему пару бутербродов, вздохнет раз-другой, да сама и выпроводит через черный ход на улицу: «Иди погуляй. Наказание мне с вами, истинный господь! Ну, ступай». И вдогонку: «Коленька, обед-то нынче в четыре. Смотри не опаздывай… Пирожки твои будут, с капустой… Ох, горе мне с вами!..»
Но на этот раз все обернулось по-иному.
— А где же твое «здравствуйте»? — услышал Коля и остановился, пригвожденный к месту этими негромко сказанными и совсем не обидными словами.
У окна в старом кресле-качалке — маленьким Коля играл в этом кресле в «бурю на море» — сидел отчим. Он был, как всегда по воскресеньям, в полосатой пижаме; тонкая сетка плотно облегала его мокрые, аккуратно зачесанные назад волосы; утренняя папироса, легко прихваченная пальцами, не спеша совершала свой путь от пепельницы к губам.
Коля не знал, что за человек его отчим: хороший или плохой, красивый или уродливый, молодой или старый. Случилось так, что Коля, ничего еще не успев узнать и понять в Дмитрии Алексеевиче Титове, узнал вдруг, что мать выходит замуж и Титов будет теперь жить у них в квартире, будет называть его сыном, а Коля, если захочет этого, может называть Титова отцом.
«Он хороший, он добрый, — торопливо объясняла сыну Лидия Андреевна. — Вот увидишь, вы станете друзьями».
«Положительный, — несколько осторожнее отозвалась о Титове бабушка. — Самостоятельный…»
Лидия Андреевна не хотела, чтобы сын стал свидетелем ее не так давно завязавшейся дружбы с Дмитрием Алексеевичем. Ей казалось, что она поступает верно, оберегая сына от всего, что выходило за пределы его жизни в семье — с ней, с бабушкой. Коля чтил память отца, и ему, конечно, было бы неприятно видеть дома чужого человека — чужого для него, но уже не чужого для матери.
Лидия Андреевна и сама далеко еще не была уверена, что ответит согласием на предложение Титова. Прошлое, память о погибшем муже, сын, которому надо уже давать объяснения, — все это порой казалось непреодолимой преградой на пути к тому новому, что сулило ей замужество.
«Нет, — думала она, — надо воспитывать сына и жить, как сложилась жизнь…»
Но Лидия Андреевна была еще молода, а все вокруг — и родные и знакомые — были так единодушны в своих советах, житейская мудрость которых сводилась к простому рассуждению: «Не век же тебе жить безутешной вдовой. Титов — человек серьезный, любит тебя. Да и ты к нему не безразлична. Решайся!»
И решилась.
Так и вышло, что берегла, берегла мать сына от всяких тревог, а потом взяла да и объявила:
«Вот, сын, тебе новый отец. Он хороший, он добрый…»
Потому-то и не знал сейчас Коля, что за человек Дмитрий Алексеевич Титов, какой он — хороший или плохой, добрый или нет. Даже какой он из себя, этот его отчим, не знал толком Коля. С первого же дня мальчик встретил отчима в штыки, с враждебностью подростка, у которого все либо так, либо эдак, который либо любит, либо ненавидит и уж если принимает в друзья, то со всей пылкостью доверчивой души, а нет, так не принимает вовсе.
Титов не спеша поднялся с кресла и стал медленно прохаживаться по комнате — от окна к столу, от стола к окну, занятый, казалось, лишь тем, чтобы дым от папиросы уходил обязательно в окно, а пепел стряхивался в пепельницу.
Высокий, суховато-прямой, с правильными чертами красивого лица, Титов даже в пижаме казался подтянутым, собранным в каждом своем движении.
— Николай, — глядя не на Колю, а на жену и вкладывая в свои слова должную многозначительность, сказал Дмитрий Алексеевич, — мы с матерью всё знаем… Да, это уже серьезно, Николай…
— Как же это ты, Коля? — тихо сказала Лидия Андреевна.
— А что вы знаете? — дивясь своей смелости, спросил Коля. — Что подрался, что в суд на меня подали — про это?
— Коля! — укоризненно прозвучал голос матери.
— Продолжай, продолжай, — спокойно и даже благожелательно сказал отчим. — Подрался… Подали в суд… Ведь это же все сущие пустяки. Посадят в тюрьму или там в колонию для малолетних преступников — и это пустяки. Ну, а что тогда не пустяки?
— Вы же не знаете, почему я его ударил, — попытался возразить Коля, чувствуя, что должен хоть как-то объяснить все случившееся, что должен сделать это ради матери. — Вы же не знаете…
— И знать не хочу! — жестко сказал Дмитрий Алексеевич. — Парню твоих лет положено думать головой, а не кулаками. В твои годы я уже начинал работать. Тебе же дана возможность учиться, кончить школу, кончить институт. Надо ценить это, Николай. Ценить!
— Дмитрий! — протестующе взглянула на мужа Лидия Андреевна. — Зачем же ты так…
Она подбежала к сыну и, обняв его, притянула к себе.
Коля был почти одного роста с матерью. Сейчас, когда они стояли рядом, стало видно, как похож мальчик на мать. И у него и у матери были густые вразлет брови, крупные губы, а большие карие глаза смотрели будто с одного лица. Даже завитки волос на висках, как бы по-разному ни приглаживали их мать и сын, укладывались на один и тот же манер. Но самым удивительным было это общее выражение лица, когда даже мимолетное движение в лице матери, словно в зеркале, отражалось на лице сына. Как же могло случиться, что эти два столь близких, родных человека отдалились друг от друга, что холод отчуждения сковал их чувства, омрачил, затруднил жизнь?
Как-то само собой вышло, что мать и сын оказались сейчас заодно и против Дмитрия Алексеевича, хотя еще за минуту до этого Лидия Андреевна была во всем согласна с мужем и готовилась сурово отчитать сына.
Теперь же она поняла — даже не поняла, а сердцем почувствовала, что не так, совсем не так надо было разговаривать с сыном. Все, что еще с вечера было решено с Дмитрием Алексеевичем, весь этот наперед продуманный разговор — сдержанный, строгий, чуточку иронический — никуда не годился.
— Нет, позволь уж я сама! — с внезапным раздражением сказала Лидия Андреевна мужу. — Это мой сын, и я…
— Но, Лида… — попытался было возразить Дмитрий Алексеевич.
