— Выбирай слова. Вова не раскис. Его подломило. Ты повиси десять часов на стене при минус двадцати в гортексе на тонкий свитер — я на тебя просмотрю.
Шевелев допил чай и сгорбился на пуфике, уперев локти в колени.
— У меня есть товарищ, Коля Литовцев, — сказал он. — В девяносто девятом он сильно поломался на Чегете. Три раза оперировали, был остеомиелит, Колька полгода ходил с аппаратом Илизарова. Но в конце концов восстановился. Ну, там — боли на погоду и после нагрузок… Но физически он восстановился полностью. До травмы он катался на лыжах лет пятнадцать, и любил это дело больше, чем жену. В Терскол ездил три раза за сезон. Так вот, физически он восстановился, а кататься перестал. Подломило.
* * *
— Вот такая история, — сказал Бравик.
— Интересное дело… — Гена свернул с Нахимовского на развязку к Варшавке. — Ты можешь мне сказать, почему Шевелев знает про Гариваса такие вещи, а мы нет?
— Он был там с ним — вот и знает.
— Мы дружили с Вовкой двадцать шесть лет. А он не рассказал нам, как чуть не погиб.
— Ты обижаешься на него, что ли?
— Вроде того, — признался Гена.
— У него была одна очень симпатичная мне черта: он делился только хорошим. Все плохое он оставлял при себе.
* * *
Ольга набрала сестру и сказала:
— Ленка, справку Вите напишут. Я вот подумала: а не нужно справку о прививках?
Лена ответила: нет, только обычную справку о том, что не противопоказаны занятия в плавательном бассейне.
— Но ты мне еще раз скажи: тебе все это не в тягость будет?
— Что ты глупости какие-то несешь, — сказала Лена. — Ну когда это мне Витюшка был в тягость?
— Тебе нужно по-человечески отдохнуть. Поэтому я спрашиваю.
— Все, хватит об этом, Оль, — сказала Лена. — У Витюшки отца не стало, а ты манерничаешь. Я все-таки твоя сестра, не говори глупости.
— Спасибо тебе. — Ольга вздохнула. — Я сейчас брать отпуск не могу, а Витьку надо обязательно увезти из Москвы. Чтоб были новые впечатления, чтоб поменьше вспоминал Вову.
— Оль, я все понимаю, не дура, — сказала Лена. — А Аркадий просто в восторге.
— Аркаша не возражает? Правда?
Лена засмеялась.
— Аркадий? Да он целый план составил: и в поход они пойдут, и под парусом, и рыбалка, и сто тысяч приключений.
— Ну ладно, — сказала Ольга. — Я тебе еще позвоню.
Она положила трубку.
— Ма! — позвал Витя из детской. — Бравик приедет, да?
— Не Бравик, а дядя Бравик, — громко сказала Ольга. — Откуда знаешь, что он приедет?
Она прошла в детскую. Витя собирал «лего», палас был усыпан деталями.
— Ты с ним по телефону говорила, — сказал он. — Я слышал. И Гена приедет.
— Не Гена, а дядя Гена.
— А Никон — дядя Никон?
— Да. Не надо фамильярничать со взрослыми.
— А и не да.
— Что еще за новости?
— А Васен говорит просто Никон.
— Это невежливо.
— А я Никону говорю «Никон», а он не обижается совсем.
— А Никон твой, который не обижается совсем, тебя распустил совсем.
— И все остальные мужики меня тоже распустили, да?
— Какие мужики?
— Папа так говорит про Гену и про себя. И про Никона. Что они все мужики. А я мужик?
— Нет.
— А кто мужик?
— Кто двух генералов накормил.
— И Никон генералов кормил?
— Не знаю.
— А Бравик?
— Не Бравик, а дядя Бравик.
— Кормил?
— Бравик не кормит генералов, он делает операции.
— Рассекает и ушивает.
— Это он тебе сказал?
— Он папе сказал.
— Когда?
— На Селигере. Когда в палатках жили. Папа сказал, что он лузер, а Бравик делом занят.
— И что Бравик?
— Бравик сказал, что он только рассекает и ушивает в нужном месте и в нужное время. Они у костра сидели, а я не спал. Васен спал уже, а меня комары ели.
— Кокетничает твой Бравик.
— Он не мой, а папин. А что такое «кокетничает»?
— Скромничает.
— А что такое «скромничает»?
— А что такое «демагог»?
— Болтун.
— Вот ты и есть болтун. Мой руки, кушать пора.
— Я не буду лапшу.
— Здрасьте!
— Я пиццу хочу.
— Хуже порчи и лишая мыслей западных зараза.
— Это как?
— Пицца — итальянская еда. А тебе полезно лапшу.
Ольга ушла на кухню и поставила на плиту кастрюльку с куриной лапшой.
* * *
Кухонный стол был завален распечатками.
— Беспорядок у тебя, — сказал Бравик. — Новую книгу начал?
Когда Гена начинал книгу, то забывал бриться и есть. «Издательский дом Владимира Панченко» выпустил восемь Гениных книг, ему платили столько, что хватало на жизнь. Но ежедневные «пятьсот строк» или иная норма Гене не давались — оттого, наверное, что в словесное дело Гена пришел не с филфака, а из городской клинической больницы номер шестьдесят четыре. Генино писательство протекало от озарения к озарению, и манера эта была какой угодно, только не профессиональной. Он начинал работать по восемь-десять часов кряду, только если увлекался. Тогда Гена пил кружками крепкий чай со смородиновым листом и иной раз делал по двадцать страниц в день. Работая, он сносил к столу справочники, путеводители, биографии и мемуары, раскладывал и наваливал их вокруг лэптопа амфитеатром.
— Не успел убраться, — сказал Гена, — до утра сидел. Искал все, что может быть связано с тем текстовым файлом. Забивал в поисковик те слова: «сто пятьдесят седьмой Имеретинский пехотный полк», «Шатилов», «Юферев», «Вишняк» и остальное. Каждое слово забивал в контексте «сто пятьдесят седьмой Имеретинский пехотный полк». В какой-то момент вылезла сноска на сайт Главного военного архива, там я все и нашел. И еще я вспомнил, кто такой Вишняк.
— Кто?
— Вовкин прапрадед. Вовка мне рассказывал про него лет пять назад. Он имел знак отличия Ордена Святого Георгия. Имя этого человека есть в Георгиевском зале Кремля. Я нашел «Хронику 157-го Имеретинского пехотного полка», там фамилия «Вишняк» встречается несколько раз. Унтер-офицер, отважно воевал в Кавказскую кампанию 1878 года. В 1885 году вышел в отставку и поселился в Одессе.
— Ну поселился, хорошо, — сказал Бравик. — И что?
— В Одессе жил Вовкин дед, Николай Иванович Шкуренко. Он умер в девяносто седьмом.
— В Одессе жили и умерли многие люди.
— Дело не в Одессе. Хотя, и в Одессе тоже… За ночь я собрал целый архив про 157-й Имеретинский пехотный полк. Леонтий Вишняк воевал при осаде Карса и Эрзерума…
— Ген, где имение, а где пруд? — сказал Бравик. — Я тебя не понимаю.
— «А ты послушай, Бах, — говорит Бог. — Ты послушай». Леонтий Вишняк был человек отчаянной храбрости. При штурме Карса он первым ворвался в центральный люнет и отбил трехбунчужное знамя. Или, например, такой эпизод. Ночью турки силами бригады предприняли наступление на передовой пункт Кизил-Тапы. Им противостоял батальон. Турок дважды сбрасывали с горы штыками. Спасая знамя и людей, майор Юферев отвел батальон в лагерь авангарда. Утром Юфереву приказали отбить позицию, но турки уже установили на Кизил-Тапе пушки. Ночью команда охотников, начальником коей номинально был подпоручик Лебедев, а фактически — фельдфебель Вишняк, взобралась на турецкую позицию. Они закололи часовых и начали бой без намерения отступить. Стреляли в упор, били штыками, ножами, заклепали пять орудий. Рядовой Зонов прикладом размозжил голову командиру батареи. Вишняк расстрелял все патроны и дальше орудовал, как кистенем, биноклем. Третий батальон Имеретинского полка в полной темноте бросился на высоту, и утром Кизил-Тапа вновь была у русских.
— Не входи в раж, — сказал Бравик. — Прямо роман Валентина Пикуля.
— Они вскарабкались по откосу, сняли часовых и начали резать. Их было двенадцать человек. Подпоручика Петра Лебедева застрелили, едва они ворвались на батарею. Из той команды охотников в живых остались трое.
— Ты в детстве в войнушку недоиграл, — сказал Бравик.
— Ты слушай, толстый, слушай. Я скачал «Хронику 157-го Имеретинского пехотного полка», изданную в Саратове в 1887 году. И еще я нашел номер «Русского инвалида» за 1892-й, с воспоминаниями генерала Юферева. В кампанию 1877–1878 годов он командовал третьим батальоном Имеретинского полка. Владимир Александрович Юферев завершил карьеру профессором Академии Генштаба. Он хорошо писал, непринужденно и образно. — Гена взял со стола лист и протянул Бравику. — Читай, я чай заварю.
Бравик стал читать.
бруствером стоял короткий, неровный строй охотников в рваных чувяках и грязных, просоленных гимнастерках. Чуть поодаль стоял подпоручик Лебедев, прибывший в батальон тремя неделями ранее. Он был в щегольском, хоть и изрядно потрепанном (по моде, что заведена была в частях Кавказских линий), архалуке с серебряными газырями. Накануне у Лебедева случилась ссора со Штауфманном, отличным, офицером, храбрым и осмотрительным, но обладавшим прескверным характером. Я сказал: «Господин подпоручик, Штауфманн доложил, что вы не в очередь нынче идете с охотниками». Засим я взял Лебедева за локоть и отвел в сторону. «Петр Евгеньевич, — сказал я, — вы в полку уже за своего, офицеры вас приняли, показывать себя нужды нет. Зачем вы вызвались, коли нынче черед Штауфманна? Знаю, что у вас с ним раздрай. Так вы ему, что ли, показываете свою лихость, а? Вздорно ведете себя, это лихость невместная. Коли черед Штауфманна, так пусть он и ведет охотников, а вы еще успеете голову подставить».
