И вернулся обратно.
Теперь он твердо следовал избранному Пути. Делал что должно, и будь что будет…
Сейчас, в этот мартовский день, он сидел на расстеленном каремате и усиленно думал. Сопоставлял факты. Он всегда предпочитал это занятие бездумному проматыванию драгоценных секунд, выдавшихся для привала между ходками. Сидеть на одном месте долго не получалось, такой уж неусидчивой натурой обладал от природы. Стоило ненадолго остановиться, как очень скоро вновь появлялось желание уйти, начиналось нечто вроде ломки, надоедало ничегонеделание. Телу отдых нужен обязательно, однако разуму и душе успокоение противопоказано…
Он посмотрел в проем выбитого окна. Вернуться в бар? Не стоит. Там – она. В конце концов, он скоро уйдет и почти наверняка никогда не вернется к ней и не встретится с… А может, долой такие мысли, и по достижении цели постараться выжить, вернуться и признаться ей, что… Э-эх! Реверс вздохнул, отбросив пустые мечты, выключил плеер и влез в спальник. Сон поможет усмирить желание уйти прямо сейчас, чтобы избавить себя от сладкой муки, приносимой возможностью увидеть бездонные глаза вновь и вновь…
День как-то незаметно убегал в прошлое. Реверс то проваливался в сон, то просыпался. От нечего делать даже поел. Снова растянулся на каремате. Снаружи уже все пространство заполняли вечерние сумерки. Реверс тоскливо смотрел в померкшее окно, на приевшуюся картинку зонной серости, принуждающей рассматривать мир словно сквозь смурную призму. И жаждал видеть иную серость, парадоксально лучезарную… Всходила луна, не по-зонному ясная, и на стенах комнаты зашевелились тени. Мрак не торопился воцариться. Но все равно здесь было холодно, сыро, скудно, холодно, холодно… но привычно. На то и Зона.
По щеке Реверса скатилась слеза. Мужчина смахнул ее, спрятался в нутро теплого спальника, укутался, нацепил на уши музыкальные клипсы и позволил драгоценному воспоминанию хлынуть из глубины подсознания…
Он касался кончика ее язычка своим языком и вдыхал запах ее кожи, пьянящий сильнее самого крепкого вина. И желание, поначалу томительное, умеренное, загнанное в тиски запрета, разжигалось, вспухало в освобожденное и необузданное. Извиваясь от снедающей страсти, она впивалась ногтями в его шею, запускала жадные пальчики ему в волосы… Дальше все произошло стремительно – рывком сдернутая куртка обнажила женские плечи, затем больше, больше не скрытого тела, каждое прикосновение возбуждало, как тысячи щекочущих бабочек… Расстеленное одеяло под ними скользило, норовя сдвинуться, скомкаться, затанцевать, и чьи-то руки, или его, или ее, в судорожном удержании сжимали ткань, влажную от…
Реверс вздрогнул, стряхнул наваждение, загнал воспоминание обратно в подсознание, выпростал из спальника руку и нашарил флягу, чтобы залить водой глотку, иссушенную страстью, и увлажнить губы, трескающиеся от желания слиться с женскими… Возбуждение удалось сбить не сразу. Он закрывал глаза и оказывался в каком-то другом месте, зыбком и текучем, и женский голос жарко шептал ему:
– Люди уходят в Зону… Стоит появиться какой-нибудь запретной, опасной территории, и мы рвемся туда. Почему? Почему наше сознание хочет спокойной, размеренной жизни, а подсознание тянет к неизведанному?..
Ее голос уже звучал тревожно, очертания дергались под напором рваного ветра. Обнявшись, они стояли в сказочном парке под большой стеклянной луной. Ночное солнце выглядело мистически в бакенбардах из облаков…
– Бывает наоборот, – ответил мужской голос, – подсознание влечет к тихому, безмятежному существованию, а сознание гонит вперед, требует постоянного движения…
Он застонал и неимоверным усилием вырвал из себя голоса и тени, выбросил их в сгустившийся мрак. Луна скрылась за тучами, и сразу полегчало.
Справиться удалось не сразу, но удалось.
Когда есть возможность дать телу отдохнуть, лучше запасаться сном впрок. Мечтай, не мечтай, а послезавтра или через неделю безжалостный путь заберет возможность увидеть бездонные глаза.
* * *
Утром лагерь был поднят по тревоге. Пропал один из сталкеров, тот самый Бек.
Гвоздь и Коршун возвращались из ходки и наткнулись на рюкзак и автомат узбека, лежащие на открытом ровном месте. Целый, не разодранный рюкзак, который просто сняли с плеч и опустили на землю. И аккуратно пристроенное оружие сверху. И никаких признаков хозяина поблизости.
Народ разделился на бригады и выдвинулся на поиски. Реверс, хочешь, не хочешь, ушел в рейд не только с Графом, но и с Касаткой.
После мучительной одинокой ночи он все же находил в себе силы не позволять чувствам разгуляться. Смотрел на нее отстраненно, как на бесполое существо, выполняющее определенные функции. По справедливости отметил, что она замечательно идет. Как и подобает настоящему бредуну. Точно определяет, где абнормали, прокладывает тропу удобно, вовремя реагирует на опасности. Когда к ним неожиданно ринулась маракумба, представляющая собой смертельную угрозу на ближних дистанциях, ловкая и стремительная напарница еще на дальнем подступе расстреляла тварь.
Поиски оказались бесплодными. Древесные стволы варились в туманной гуще, едва пробивалось через нее холодное солнце… Тройка бредунов возвращалась далеко за полдень. Не было ни плохих, ни хороших результатов. Может, другие группы обнаружили следы исчезнувшего? Или даже его труп? В лагере выяснилось – нет, у всех то же самое. Бек сгинул бесследно.
Вот тут Реверс впервые услыхал о них. Тему затронул Граф, когда они шли от площади перед ДК, куда подтягивались поисковые группы одна за другой, к домику старшего брата, напарник сказал как бы сам себе, мысля вслух:
– Опять их работа…
– Что-что? Кого это их? – не понял Реверс слов напарника.
– Он про «чистильщиков», – ответила за брата Касатка, и ее ответ породил новые вопросы.
– Точно, – подтвердил Граф. – Но толком ничего я не знаю. Слухи ходили, мол, водятся в Троте неуловимые парни, которые убирают людей. Непонятно за что, просто берут и стирают бредунов, неугодных им по каким-то критериям. Пожитки и оружие стертых их не интересует вроде, это не банальные бандиты. Какие цели преследуют, как это делают, достоверно не известно никому, а байки пересказывать не стану. Факт, что подобных исчезновений уже немало. Слышал я как-то вполне обоснованное предположение, что эти так называемые «чистильщики» скрываются среди нас и выполняют ликвидации, когда совпадают требуемые критерии… – Граф вдруг остановился и уставился на Реверса, и в его пристальном взгляде читалось подозрение. – Никто ничего не видит и не знает. Трупов не находят, – завершил он рассказ.
Касатка тоже остановилась и поедала Реверса сумрачным взглядом вприщур. Вот подобного ее взгляда «через прицел» стоило бояться любому мужчине, удостоенному такого подарочка.
– Я не буду вас уверять, что не «чистильщик», – спокойно произнес Реверс. – Вы мне все равно не поверите, если буду. Но если сможете, примите за факт, что я впервые о них услышал прямо сейчас от вас. На юге таких случаев не было… Причем у меня есть встречная претензия – вы мне о них раньше даже не заикнулись, хотя я расспрашивал о всяком-разном.
– О них ты не спрашивал, – резонно заметила Кэс.
– Так он и не мог спросить о том, чего не знал, – поверив Реверсу, Граф ответил за него.
– А мы не могли рассказать абсолютно обо всем, – не менее резонно заметила девушка. – Особенно когда некоторые не особенно желают общаться, – уела она бессовестного мужчину, со второго января избегающего оставаться с нею тет-а-тет.
Но главное, что серые глаза больше не рассматривали Реверса через прицел.
– Ладно, что уж теперь… – примирительно сказал он. – Давайте помянем Бека.
– Удачной ему ходки на небесах, – пожелала Касатка.
Что ж. Все как обычно. На одного бродягу стало меньше. Реверсу сделалось еще грустнее… Они добрались домой к Графу, умостились кто где, выпили пива, не чокаясь. Старший из троих, присевший на опрокинутый ржавый корпус древнего как Посещение холодильника «Донбасс», заметил краем глаза, что она смотрит на него. Безотрывно. Молчит и смотрит. Он опустил голову, но не выдержал и снова покосился. Она поймала его ответный взгляд. В ее чистых серых глазах читался укор, а губы искривились в горькой усмешке.
Он даже не понял, как это получилось, но в эту секунду осознал, что ответил ей, искривив краешки губ.
Спохватился и резко встал на ноги.
– Я ушел, короче, – сообщил брату и сестре. – Надо, дела.
И быстро покинул логово Графа. Затем действительно занялся делами, для чего переместился к дому, где обосновался Молот. Деляга как раз сейчас находился в лагере.
Реверс спустился в подвал бывшего поселкового совета. Тут было относительно прибрано, лестница подметена, нигде не виднелось «бычков» или потеков засохшей слюны, исторгнутых любителями харканья. Молот восседал за круглым столом. Стол был прочен, творился, так сказать, «на века», и весил порядочно.
