Переход к территориальным отношениям, непосредственно предшествовавший образованию государства, фиксировали Б.Д. Греков, М.Б. Свердлов, Б.А. Рыбаков, О.М. Рапов, Б.А. Тишков и др. [26]. При этом единства во взглядах на характер поземельных отношений внутри общины между перечисленными историками нет.
Наиболее сложно подобрать адекватное обозначение для «третьего пути», который, по мнению многих ученых, прошла по дорогам истории славянская община. Именно в этом случае приходится сталкиваться с определениями ее типа: патриархальная семья и соседская община одновременно, патронимия, сельская или земледельческая община, фратрия, большая и малая семья одновременно и даже соседско-родовая община – и это далеко не полный список встречающихся в литературе определений. Единственно объединяющим признаком для ученых этого направления может служить присущее им мнение о переходном состоянии общественных структур восточного славянства в VIII–IX вв. Наиболее значительные работы, развивающие гипотезу о «многоукладном» характере общественных структур славянского мира, принадлежат В.В. Мавродину, М.О. Косвену, Я.Н. Щапову, В.И. Горемыкиной, Л.В. Даниловой и некоторым другим [27].
В последних работах известного археолога Б.А. Тимощука, специально посвященных общинно-племенному миру восточного славянства, все три стадии развития общины (кровнородственная, соседская, территориальная) прослежены в течение VI–X столетия н. э. [28; 29]. Обе работы имеют принципиальное значение для науки, поскольку основаны на обработке и систематизации огромного фонда археологических источников. В VI–VII вв. ученый прослеживает кровнородственную общину, VIII–IX вв. характеризуются им как время распространения соседской общины, в которой по территориальному, соседскому принципу объединяются большие патриархальные семьи, и наконец с образованием древнерусского государства появляется община территориальная [28, 141; 29, 237–238]. Эти три эпохи социального развития общественных структур восточных славян выделяются исследователем на основе сопоставления трех культур Днепровского Правобережья: пражской, лука-райковецкой и культуры киевского государства [28, 141; 29, 237–238]. Но археологические данные относительно размеров жилищ в рамках перечисленных культур говорят, что они оставались неизменными. С VI по X в. небольшие по размеру (в среднем 20 кв. м) землянки и полуземлянки являлись единственным видом славянского жилища. Следовательно, по мнению ученого, смена формы семьи, самой общины нисколько не повлияла ни на размер, ни на конструкцию жилища. И такой вывод прямо следует из работы 1990 г. Археолог констатирует отсутствие четких археологических критериев для стратификации общины. Размер жилища в качестве такового им, следовательно, не принимается. Взамен предлагается новый критерий – наличие коллективного двора. При этом Б.А. Тимощук отмечает, что каждая землянка имеет индивидуальные погреба и хозяйственные ямы [28, 17]. А следует из этого только одно: каждая семья ведет индивидуальное хозяйство. В своей последней, вышедшей при жизни монографии Б.А. Тимощук подтверждает ранее сделанные выводы относительно трехфазовой трансформации славянской общины в предгосударственную эпоху. Некоторой корректировке подверглись лишь критерии для стратификации разных типов общины. К ним Б.А. Тимощук отнес общую планировку селища вообще и характер городища – общинного центра в частности [29, 238].
В обширном наследии профессора А.Г. Кузьмина нет работ, специально посвященных проблеме типологизации общины. Эти вопросы затрагиваются им в достаточно большом количестве публикаций, посвященных другим аспектам русской истории. Там же разрозненно приведены и аргументы в пользу первичности территориальной организации славян. Это данные об изначальном смешении в составе славянства как минимум двух антропологических типов (Т.И. Алексеева); о малом размере жилища, представленного во всех достоверно известных славянских культурах, на какую бы хронологическую глубину бы при этом ни опускаться; наблюдение об отсутствии внимания славян к генеалогиям; факт многоженства славян в язычестве; переход к оседлому земледелию; слабо развитое этническое самосознание славян и др. [19; 30]. При этом создается впечатление, что глубокая убежденность А.Г. Кузьмина в отсутствии у славян опыта родовой организации проистекала не только из всей суммы его специальных знаний, но и социального опыта. Его духовная и материальная связь с жизнью простой и современной ему деревни имела для ученого не меньшее значение, чем сугубо академические «штудии». Не случайно в опубликованных исследованиях А.Г. Кузьмина на тему особенностей национального русского характера гармонично сочетаются анализ древних источников с личными наблюдениями из повседневной жизни [1; 31].
Весьма примечательна и другая особенность становления позиции А.Г. Кузьмина как историка-марксиста. При всем многообразии подходов советской историографии к обозначенным вопросам все они, как было показано выше, не выходили за пределы марксистского дискурса: обязанность народов последовательно пройти три стадии эволюции общины признавалась едва ли не универсальным историческим законом. Концепция А.Г. Кузьмина в этом вопросе решительно противоречила и ведущим методологическим школам и советской историографии. Но это расхождение с ортодоксальным марксизмом не привело А.Г. Кузьмина к критике методологии диалектического материализма как такового.
В процессе исследования и создания концепции ученый никогда не может полностью исчерпать и «закрыть» тему. Открываются новые факты и источники, постоянно совершенствуются методы и развивается теория научного познания. Прежние взгляды устаревают и в этом смысле становятся ошибочными. И ни один «истинный» метод не может уберечь от этого. Выверенная теория позволяет проникать в суть вещей, открывать новые стороны явлений, обоснованно применять в научном анализе «внеисточниковое» знание и своевременно корректировать свои позиции в зависимости от накопления новых данных. А.Г. Кузьмин никогда не ставил перед собой задачи найти ответы на все вопросы действительной истории. Скорее, его интересовали проблемы, под каким углом эту действительность нужно рассматривать, чтобы правильно понимать, как не потонуть в море противоречивых и неоднозначных фактов, уверенно выявлять существенное и отсеивать проходящее: «…Именно теория наиболее полно отражает конкретный процесс, поскольку она указывает на его существенные стороны. <…> Глубину разработки вопросов определяет не простое количество источников» [32, 11–12, 15]. В ряде публикаций А.Г. Кузьмина, посвященных теоретическим основам исторической науки, объективно проводилась мысль о недопустимости отождествления конкретных выводов, содержащихся в трудах К. Маркса, Ф. Энгельса и В.И. Ленина, с методологией, которую они разрабатывали и использовали [32, 17; 33, 24–25, 27–29]. Стирание границ между ними, произошедшее в системе советских обществоведческих наук, и стало одним из факторов догматизации учения, прямо провозглашавшего свою открытость к развитию и обновлению. Открыто писать о том, что в силу политической пристрастности некоторые положения К. Маркса, равно как и других «основоположников», объективно, и надо думать – вполне осознанно, были сформулированы таким образом, что противоречили ими же созданной теории, в советские годы возможным не представлялось. Впрочем, и в позициях современных как зарубежных, так и доморощенных критиков или даже апологетов марксизма едва ли можно разглядеть хотя бы намек на постановку нетривиальной проблемы: а всегда ли последовательным марксистом был К. Маркс? Тем ценнее методологический подтекст неоднократного подчеркивания А.Г. Кузьминым гносеологической ценности наблюдения В.И. Ленина о том, что «душу марксизма составляет метод» [33, 24].
Таким образом, периодически вскрывавшиеся в ходе развития отечественной историографии противоречия между новыми данными и устоявшимися взглядами приводили А.Г. Кузьмина не к отказу от методологических принципов диалектического материализма, а к дальнейшей отшлифовке собственных теоретических подходов. Сомневался он и в том, что некоторые положения, узаконенные в науке как марксистские, являются таковыми на деле. В своем последнем фундаментальном монографическом исследовании «Начало Руси» А.Г. Кузьмин не без иронии заметил, что и по поводу искренности некоторых маститых ученых, публично заявлявших о своей верности идеям марксизма-ленинизма, он никогда не заблуждался [34, 54].
Основная идея А.Г. Кузьмина в области проблем эволюции общины состояла в том, что известные ее исторические типы он предложил считать не стадиями развития народов, а разными, параллельно сосуществующими системами социальной организации [31; 35, 48–49]. И в этом выводе он не видел противоречия с базовыми положениями материалистической диалектики.
