«Ах, всего лишь несколько миль до Юрики?: Мы будем там еще до восхода солнца!» Рулевое колесо завертелось в его могучих руках; вперед; и точно так же мощно и равномерно назад: и мы очутились в асфальтово-темном потоке (он с бешеной скоростью несся под нами; наверху, слева, за ним следовала неполная луна: нахлестываемая черными ветвями, пронзаемая воронеными изогнутыми копьями зарослей, она была неуязвима: разбивалась об эбеново-черные колонны, разрывала лиственные сети, лакричные петли, черные пятна темноты —: и вновь оказывалась на одной высоте с нами: показывала, кривоногая, великолепное время!).
И Мерсье, который ни в коей мере не походил на болтуна, явно жаждал излить свою сержантскую душу: «Вы собираетесь нанести визит «Республике ученых»,[79] мсье? — Я вчера случайно узнал об этом от мисс Флашинг — (она его «симпатия»? Что ж, вкусы, как известно, бывают чертовски разными; возможно, в неслужебное время ее лицо вдруг начинает расцветать) —: «Я-э-э: там у меня брат. Получил на три года стипендию для художников».
«Уж не тот ли Луи Себастьен Мерсье!?: Который написал «Вознесение Белого листа» и «Неведомый мир»?» /Он с гордостью кивнул, глядя прямо в ночь: он самый!/ «Ах, как это интересно! — Ну, разумеется, я передам ему от вас привет: а что мне ему еще сказать?» (Это были трогательно обыденные вещи: что у него все в порядке. Мама еще жива, как всегда, прихварывает — но это не страшно; ведь ее дети к этому привыкли, она уже лет 35 твердит, что, наверное, не доживет до следующей весны.) /«Ахда, если это получится, мсье: это было бы lovely!»[80] (Я выразил готовность прихватить с собой его последнюю фотографию. Если меня — как и следует ожидать — обыщут и найдут ее?: что, разве я не имею права носить с собой фотографию своего брата?!: «Нетнет; будьте спокойны: уж я ее как-нибудь протащу. И передам!»). /«Не-ет. Эта никак не подходит!» (Snapshot,[81] на котором он боксирует с кентавром; закончился этот поединок вничью: «Если бы у того не было такой окладистой бороды, которая гасила удары в подбородок: я бы, пожалуй, положил его на лопатки! — Ну и сильны же они! Хотя не хватает человеческой подвижности: ноги не работают. Но если уж они вложат свою упругость в прямой удар, тут только держись: крепкие ребята!»).
И тут мы застряли на теме: Вы не слыхали, не были, знаете? — Он слышал, Он был, он знал. /О том, что происходило на разных станциях в зоне вала: «Раньше, когда у нас еще не было опыта, и мы неосторожно полагались на то, что совсем зеленые двенадцати-пятнадцатилетние новобранцы вполне могут быть включены в состав охраны». /Среди них были такие, что в лунную ночь перелезали через стену: «Ни один человек больше ничего о них не слыхал!»/ Некоторые из них, измученные муштрой и одиночеством в пустыне, впадали в бешенство; и расстреливали из пулеметов целые стада кентавров! (Что ж тут удивительного, если они испытывают непреодолимый страх при виде господ лесничих. А при звуках выстрелов легко впадают в «панический ужас»!). / «Однажды один парнишка влюбился в эту бабочку! стал как ненормальный: проводил с ней все свободное время; разговаривал с ней; спал с ней ночью, в каждый перерыв между учениями бегал к ней, даже во время строевой подготовки — и, знаете, казалось, что она дей-стви-тельно!: чувствовала какую-то привязанность к нему! Что еще никогда не удавалось наблюдать. Она сидела на его пальце. Как будто выучилась даже реагировать на некоторые, различные по долготе и тону, слова: стоило только сказать «Venez!»[82] — и она тут же прилетала бог ее знает, как; мы иногда сидели наверху в его комнате и наблюдали». (Значит, он был земляком Рауля). /Но потом эта история стала уж чересчур сентиментальной: через три месяца горячо любимая маска вдруг сморщилась; в два дня; съежилась, опала; еще раз глухо пробормотала «Оохх» — и рухнула на пол, кучка резины: ну, потом слезы парнишки; отчаяние; tentative de suicide;[83] резкое похудание и прочие интересные симптомы. /Именно в этот момент, слава богу, все девицы из ВАК решили, что затронута их честь: неужели ни одна из сотрудниц вспомогательной службы не может тягаться с раскрашенным детским воздушным шариком?! Конец у истории весьма пикантный: хитрый парнишка, быстро прозрев, сумел вернуть всем женским вспомогательным силам их, столь опасно взятое под сомнение, чувство превосходства. (За что разъяренное начальство на него страшно взъелось! После этого он для исправления был переведен на самый глухой радарный пункт, расположенный в Мировом океане; это такая площадка ten-by-ten,[84] на шести железных подпорках. По слухам, он там все чертовски здорово осознал.) — Да-а, вот как это было.)
«А вот и огни Юрики. — Я высажу вас возле таможни. — Нет; мне надо тут же отправляться дальше, в Портленд». Окинул все шоферским взглядом; напряженно наморщил лицо (и пробежал пальцами чуть ли не по всем кнопкам —: оп-ля, еще вот эту!).
Рукопожатия у стен таможни; (над нами здоровенная верхушка маяка: как раз в этот момент его отключили; и тут же из-под крыши гигантской пусковой шахты вспыхнуло солнце, как будто опять взорвался атомный реактор (не хватало лишь трубы, отвратительно-всеведущей, эдакий Страшный суд местного масштаба!)). /: «Ну что ж, счастливой поездки, сержант! Вы уже в следующем письме вашего брата найдете доказательство того, что я все сделал, как обещал. — Нетнет: это я должен вас благодарить: Аu revoir!».[85]
И место, где он стоял, опустело. Я подхватил портфель /с альбомом: ну и тяжелый, черт! бумага ручной выделки пергамент, в правую руку, в левой легонький мешок (в нем тоже лежал кусок mask-linen; перевязанный голубой шелковой ленточкой, я сам видел!: «Отцвел под летним ветром,/ отбелен на лугу, / теперь в шкафу заветном его я берегу/»:[86] так некогда мой двоюродный прадедушка мрачно потешался над святынями своего детства — а ведь тогда еще не было материй из гоминидов!).
За отсутствием третьей руки пришлось стучать ногой; дверь тут же отворили два человечка, один в сером, другой в белом халате. И тут же признались: «Мы вас уже давно ждем». (И наблюдают; готов поклясться)./Они тут же раздвоились, и еще, и еще, так что там уже было несколько белых и серых:: «Надо поторопиться; корабль отправляется через полчаса.»: серые занялись моим багажом; белые повели меня в стеклянный закуток.
«Вначале предполагалось провести обследование прямо на борту…» (Тем временем он прижал шпателем мой язык, так что я не мог даже пискнуть. И заглянул мне в рот (с таким усилием, как будто это яма глубиной в тридцать ярдов: а правой рукой уже подхватил какие-то щипцы)…): «- но потом мы… у нас ведь еще — достаточно —: времени!» (и одновременно с последним словом энергично намазал йодом мой язычок, так что я сконфуженно икнул: вот что им надо, этим костоправам!: только чтобы несчастный пациент вульгарно-беспомощно икал; высовывал язык; говорил идиотское «ааааа»; если захотят, они тебе и ноги зажмут: сами-то прилично одеты, а ты тут лежишь голый и беззащитный!) /Мой мучитель вытащил из моего рта шпатель и кисточку, лицо его просияло, будто ему удалось сделать нечто значительно-неподражаемое, брови от любознательности полезли вверх (а молоточки уже выстукивали мое тело. На спине трубки четырех стетоскопов. Ассистентка с помощью какой-то рукоятки затянула покрепче ленту на моем пульсе (так что кончики пальцев набрякли и покраснели). Ну а потом мне, конечно, пришлось лечь на белую, лакированную, мерзко холодную кожаную кушетку. И пока одна (или один?) давила мне на гениталии; другой алчно подсчитывал количество пальцев на руках и ногах; третий вырывал у меня во всех местах волоски для анализа; еще один изо всех сил тянул меня за ногу; словом, мне казалось, что они искололи больше мест, чем может вместить поверхность нормального человеческого тела: сыворотки и растворы лились в изобилии.) /Потом: «Встаньте, пожалуйста!»: и какая-то «сестра» — (в этом выражении скрыта глубокая ирония: да вот только где?) — со зверским взглядом уже несла какую-то особую иглу ужасающей длины: теперь, в качестве вознаграждения, они хотели получить от меня еще и жидкость! (Ощущение? — : как будто протыкают игральную карту. Когда брали на анализ спинномозговую жидкость: «Только капельку; вы не почувствуете даже головокружения; поясничный карман останется наполненным.» /Оказывается, во мне есть еще и такая штука: поясничный карман!).
Оделся; и остался наедине с главным врачом: /Скажите — э-э — в принципе всё в порядке: небольшие дефекты мы устранили с помощью инъекций; провели дезактивацию: я бы посоветовал вам обратиться к зубному врачу — кстати, что это за сыпь у вас там? Совершенно безвредные пузырьки, разумеется, мы исследовали содержимое одного из них, но…» и он хищно посмотрел на меня:? /Тут пришлось ему выложить ту историю, участником которой были я и 1 ветреная девица, про экзекуцию пучками крапивы. /«Ага!» произнес он, удовлетворенный ответом. И кивнул, как будто он и сам это давно знал. Но тут же для пущей важности наморщил лоб; и мне, только на всякий случай, еще раз пройти с ним в кабинет; и на покрытую лизолом стеклянную пластинку положить…, пока химики и врач с микроскопом не подтвердили мои показания: «Извините; но мы обязаны…» (Да уж, вы обязаны!) — И в заключение церемонии еще раз незаметно продезинфицировали меня; на всякий случай).
