развивали на них, как на ледовом самокате немалую скорость. Благо снег тогда уже в октябре лежал по тротуарам плотно. Хорошая плюшка служила несколько лет, будучи и транспортным средством, и оружием. Как ближнего так и дальнего за счет веревочки. (Не путать с нормальными снегурками, которые крепились к валенкам веревочками)
[1] Сумбаев, Игорь Степанович (1900 — 10 августа 1962) — советский психиатр, психотерапевт, гипнотизёр, врач, доктор медицинских наук, заведовал кафедрой психиатрии в Иркутском государственном медицинском институте. В 1925 году окончил медицинский факультет Саратовского государственного университета.
Глава 8
Проводил нового знакомого — профессорского сыночка и, вроде, закалившегося в армии, но все равно хлипкого: детство из всех щелей прет. Некая инфантильность, как это часто бывает у поздних детей-мажоров. Потопал к себе. Надо день продержаться, да ночь простоять.
По дороге в уже пробуждающемся городе встретил местную шпану, легко определяемую по сапогам с загнутыми голенищами и расстегнутыми не по погоде пальтишками. Придрались:
— Закурить есть?
— Не курю.
— Ты чё, чмо, по нашей улицы без курева шлындаешь⁈
— За чмо ответишь! — вынужден был сказать я, подчиняясь местной уличной традиции.
Как мне надоели эти возрастные заморочки, коих в провинции особенно много. Пока не прибьешься к какой-нибудь группировке, чтоб ответить: «Я из кодлы такого-то», так и будут к молодому привязываться.
В теле, расслабленном едой и пивом, не чувствовалось желания вспоминать боксере навыки. Поэтому я просто распахнул шинель.
— Уф, ни-фуя себе! — среагировали пацаны.
Ну и слава господу… Перекинувшись с ними парой фраз попилил дальше, зайдя в дом и заперев входную дверь на кованый крючок, попытался написать стихи, получилось жалко:
Изменилось что-то в мире.
Изменилось в сотый раз —
я один в своей квартире
телевизор — педераст
что-то там лопочет громко…
Что бы он не лопотал,
мне сомнения двустволка
намекает на орал…
А дальше — как застопорило. В этой новой (посмертной) жизни мне не до стихов. Мне бы с прошлым разобраться, да и с настоящим проблемы. А тут еще спать нельзя, хотя после сытного обеда так и клонит. В старости я любил после еды вздремнуть часок. И, хотя этому молодому телу не нужен отдых, сознание все равно тянет к кровати. Инерция сознания пострашней инерции тела.
Подумаю я лучше про свое прошлое. В одном варианте я — сын генерала и мажор, который отказался учиться в ИВАТУ (авиа училище) и склонен к мещанству. По второй — воспитанник детдома из непонятной семьи, боксер, алкаш, интроверт, посылающий мне пенисы на бумаге. По третьей, недавно проснувшейся, я родом из Ленинграда. Из коммуналки в бывшем доходном доме на улице Колокольная.
Судя по объему знаний и по реалиям этих знаний, тянущихся к 2020 году, я — человек образованный, склонный к филологии, к поэзии, к журналистике. Не драчун, не алкаш, не хулиган. Но некоторые знания тюремной лексики и жизни на зоне склоняют к мысли, что я — человек сидевший…
От размышлений меня прервал стук в окно.
Явился псих Вовчик с сообщением, что
— Матка жрать хочет…
— Она где — в больнице?
— Там, болеет. Жрать хочет сильно.
— Ну ладно, заходи. Сейчас соберу.
Собрал, выбирая дабы не портилось быстро, вряд ли в нынешнем времени в палатах у больных холодильнике стоят, а за окном много не положишь. Хотя у некоторых за окнами на морозе раздутые сетки с кульками килограмм под 40. Где-то читал, что обычная (двойная) авоська выдерживает до 70 кг.
Ушел Вовчик. А мне и пойти некуда, а магазины, дабы переодеться наконец в штатский костюм (прошлый раз не купил, ничего приличного не было) не работают — воскресенье. Память подсказывает, что в военторговском магазине[1] иногда бывает импортная одежда. Но это — потом. Мне сейчас главное до утра не спать.
Я уселся с тетрадкой и ручкой и стал записывать, что помню про Ленинград? Надо было хоть для себя понять — есть ли у меня третье сознание?
Как выяснилось, Ленинград почти не помнил. А вот Санкт-Петербург помнил хорошо. Единственное детское воспоминание о Ленинграде было такое: мне купили настоящий «взрослый» костюм — светлые брюки с курточкой, похожей на спортивный пиджак. Интересное было время, в котором взросление было связано с длинными гачами штанов, а короткие штаны или байковые шаровары символизировали мелочь пузатую. И в этом почти взрослом костюме, хоть и был он мне великоват, отправился я по Невскому фланировать.
Там (это где-то год 1957−8) было полно тиров, да еще изобретательных: падали бомбочки, пикировали подбитые самолеты, вращались мельницы… И призы были всякие — игрушечные пистолетики и еще что-то. Мягких игрушек, ставших нынче непременным атрибутом всего и всегда, не было. Две копейки стоила пулька.
Вдоволь настрелявшись, зашел в кафе. Еду не помню, но еще заказал бутылку пива. Принесла официантка, но со всех столиков на меня начали коситься. Выпил пару стаканов, попросил счет. Что-то около полутора рублей набежало, дал два, сказал, что сдача не требуется. Соседние столики аж жевать прекратили, заинтересованные. Официантка чаевые не приняла. Я секунду раздумывал, потом сгреб мелочь и свалил.
Надо сказать, что пить всерьез я начал после армии, а до этого мог позволить глоток сухого вина или пару — пива. Хотя к алкоголю относился с симпатией: Знакомые на поминках уговорили меня выпить стаканчик и я, почувствовал, как ледяная глыба в груди немного подтаяла и я даже поклевал что-то, впервые после смерти отца. Отчетливо помню, как мы с Витькой Хорьковым пришли к физику Михаилу Куприяновичу перед экзаменом с бутылкой водки, бутылкой сухого, банкой печени трески в масле и пучком зеленого лука. Вот, как меня не уговаривали, выпил полстакана сухого — и все. Только это воспоминание связано не с Ленинградом, а с Иркутском.
