― Может быть, он хочет кофе? ― сказал я. ― Я думаю, что смогу достать ему.
Она с благодарностью взглянула на меня своими прелестными грустными глазами. «Если бы вы были так добры», ― ответила она. Когда я вернулся с чашкой кофе, старик полулежал, обложенный подушками. Она взяла у меня кофе и поднесла к его губам, но после нескольких глотков он отвернулся с тоской. «Боюсь, что ему не хочется», ― сказал я.
― Да, кажется он не будет пить.
Она была похожа на заботливую сиделку, склонившуюся над больным. Она задумалась на минутку. «О, если бы я могла достать немного фруктов». Только тогда я вспомнил о ящике с виноградом. Я купил его как раз накануне отъезда, думая сделать приятный сюрприз моим товарищам. Это было очевидно вдохновение свыше и теперь я с торжеством вытащил крупные тяжелые глянцевитые ягоды, зарытые в душистые кедровые опилки. Я отряхнул большую гроздь и мы снова попробовали кормить старика. Казалось, что мы нашли как раз то, что ему было нужно, ибо он ел с жадностью. Она наблюдала за ним с возрастающим облегчением и когда он, кончив есть, спокойно улегся, обернулась ко мне.
― Не знаю, как мне отблагодарить вас за вашу любезность, сэр.
― Очень просто, ― ответил я поспешно. ― Если вы сами согласитесь попробовать виноград, я буду вознагражден сверх меры.
Она бросила на меня неуверенный взгляд, затем глаза ее внезапно засияли радостным, ярким светом, от которого она вся показалась мне лучезарной. Казалось, будто полдюжины лет свалилось с ее плеч, открывая сердце, способное на бесконечную радость и счастье.
― Если и вы будете кушать, ― сказала она просто.
За неимением стульев мы присели, скорчившись, на узком полу каюты под благожелательным взором старика. Фрукты напомнили нам о солнечных виноградниках и беззаботных утехах юга. Для меня все это было полно неизъяснимой прелести. Она ела очаровательно, и, пока мы разговаривали, я всматривался в ее лицо, как бы желая запечатлеть его навеки в своей памяти. Особенно понравился мне задумчивый овал ее лица и прелестно выточенный подбородок. У нее были ясные искренние глаза и длинные ресницы. Уши ее напоминали раковины, у нее были шелковистые волнистые темные волосы. Все это я подробно приметил и решил, что она более чем прекрасна ― настоящая красавица. Я испытывал необыкновенную гордость, как человек, нашедший драгоценный камень в грязи.
Эта девушка была своеобразна, таинственна и очаровательна, а потому неудивительно, что я находил особенную прелесть в ее обществе. Я показал себя настоящим артезианским колодцем красноречия и свободно беседовал с ней о корабле, о наших попутчиках-пассажирах и возможности удачи. Я нашел в ней необыкновенно чуткую собеседницу. Казалось, что ум ее проворно опережал мой и она угадывала мои слова прежде, чем я успевал произнести их. Однако она не обмолвилась звуком о себе. Оставив их вдвоем, я почувствовал, что полон тревожных вопросов.
На следующий день старик все еще оставался в постели и девушка снова пришла навестить его. На этот раз я заметил, что застенчивость в ее обращении почти исчезла и на месте ее появилось робкое дружелюбие. Еще раз ящик с виноградом сыграл роль посредника между нами. Я снова нашел в ней сдержанную, но полную внимания слушательницу и, разоткровенничавшись, рассказал ей о себе самом, о своем доме и о близких. Я боялся, что моя болтовня надоест ей, но она слушала с широко открытыми глазами, время от времени сочувственно кивая головой. Тем не менее она опять не проронила словечка о своих собственных делах, так что, когда я снова оставил их, то почувствовал себя больше, чем когда-либо, в потемках.
На третий день я нашел старика на ногах, уже одетым. Берна была с ним. Она выглядела радостней и счастливей обыкновенного и приветствовала меня улыбающимся лицом. Немного спустя она обратилась ко мне:
― Мой дедушка играет на скрипке. Вы не будете иметь ничего против, если он сыграет несколько наших старинных народных песен. Это подкрепит его.
― Нет, пожалуйста, я бы охотно послушал.
Тогда она достала старую скрипку, и старик, любовно прижав ее к себе, мягко заиграл чарующую венгерскую песню; звуки навеяли на меня мысли о романтике, любви и ненависти, страсти и отчаяния. Он играл вещь за вещью, как бы изливая всю грусть и сердечное томление угнетенного народа, пока сердце мое не сжалось от сочувствия.
Странная музыка трепетала страстной нежностью и безнадежностью. Незаметно бледные сумерки вползали в маленькую каюту. Суровое прекрасное лицо старика дышало вдохновением. Девушка сидела неподвижная и бледная, сложив руки. Вдруг я заметил отблеск на ее щеке. То струились тихие слезы. Прощаясь с ней в этот вечер, я сказал: «Берна, эта наша последняя ночь на пароходе». ― «Да». ― «Завтра наши пути разойдутся, быть может, навсегда. Не придете ли вы сегодня ночью на минутку на палубу. Мне нужно поговорить с вами». ― «Поговорить со мной?» Она казалась удивленной и недоумевающей. Она заколебалась. ― «Пожалуйста, Берна, это единственный случай». ― «Хорошо», ― ответила она тихим голосом. Потом с любопытством взглянула на меня.
Глава IV
Она пришла на свидание прелестная и белая, как лилия. Она была легко одета и дрожала так, что я закутал ее в свое пальто. Мы пробрались на самый нос парохода, перешагнув через огромный якорь, и приютились в его углублении, чтобы укрыться от холодного ветра. Мы прорезали глянцевитую воду. Вокруг нас теснились угрюмые громады, то тут, то там мерцавшие зеленоватым ужасом льдин. Над головой в пустынном небе молодой месяц баюкал в своих объятиях старую луну.
«Берна?» ― «Да!» ― «Вы несчастливы, Берна, вы в большой тревоге, маленькая девочка. Я не знаю зачем вы направляетесь в эту забытую богом страну и почему вы с этими людьми. Я не хочу знать. Скажите мне только, не могу ли я сделать что-нибудь для вас, как-нибудь доказать вам, что я вам верный друг». Мой голос выдавал волнение. Я чувствовал около себя, как трепетала ее стройная фигурка в струившемся серебре зарождающегося месяца. Я видел ее лицо, бледное и томно нежное. Я ласково взял ее руку в свою. Она заговорила не сразу. Она долго сидела молча, как бы пораженная чем-то, как бы прислушиваясь к внутренней борьбе. Наконец, очень ласково, очень спокойно, очень нежно, взвешивая каждое слово, она заговорила:
― Нет, вы ничего не можете сделать. Вы были слишком добры все время. Вы единственный на пароходе, который был добр ко мне. Многие смотрели на меня. Вы ведь знаете, как мужчины смотрят на бедную беззащитную девушку, но вы совсем другой, вы благородны, вы искренни. Я видела это по вашему лицу, по вашим глазам. Я знала, что могу довериться вам. Вы были сама доброта для девушки, и я никогда не смогу отблагодарить вас.
