Баркаял, конечно, слышал все. Он внимал своим спутникам, грустно слушал их тайные мысли и жалел об одном - что не умеет не слышать...
Прокинулась Ядвига Ежовна, встала. Воровато огляделась, убедилась спят, прокралась в камору. Разгребла солому в углу, достала ступу. И стартовала было в трубу, да ухватил ступу Баркаял.
- Куда, бабушка?..
- Да куда ж... - запричитала старая. - На поле слетаю, мяты к чаю сберу...
- Не надо, милая, мы и так попьем.
- Так ить чай-то не первый сорт, гранулированный, - растерялась бабушка.
- Ты, Ядвига Ежовна, лучше вот что скажи... Летать летаешь, а не видала ль в этих краях царевны?
- Царевны? - фальшиво подивилась Ежовна. - Не видала, соколик. Какие нонеча царевны? Да еще в эдакой глухомани...
- Ты, бабка, не финти, - прищурился Баркаял. - Правду сказывай. А то кликну кой-кого, ступу реквизируют, хату опишут... Налоги-то, небось, тыщу лет не платила?
- Так и быть, милай, - засуетилась бабка. - Вижу, человек ты хороший. Отчего не сказать. Заговорила я ее, заколдовала. Испытала одну технологию... У меня, соколик, в тереме на камне-то сундучишка был...
- Ну?! - взревел Баркаял.
- А ты не серчай, сердешнай, - твердо сказала бабка. - Не про нее он стоял там вовсе. Сундучишка-то не простой был. Вляпалась твоя царевна, как кур в ощип...
- Где она теперь?
- Сама я не знаю, - сочувственно призналась Яга. - А вот братец у меня старшой есть, так, может, он и знает чего. Ему я добычь готовила...
- Расскажи, как проведать братца твоего, бабушка, - попросил Баркаял.
- А чего ж? Дело-то не хитрое. Идти надо. Семь верст, да все лесом. В тридевятом царстве, тридесятом государстве, как водится, может, и сыщете.
Поблагодарив старушку за хлеб-соль, отправились путники дальше...
Ее привезли ночью. Серые космы, пустые глаза, как прорези в маске старческого лица. Лоб повязан черной лентой. Просыпалась и с самого утра начинала
подвывать - тоненько, тихонько. От воя этого дрожь пробегала по телу.
Она ходила за мной неотступно. Стоило мне остановиться, трогала узловатым пальцем плечо.
- Прости, а?
- Прощаю. - Я была на грани срыва.
Через некоторое время она подходила снова и тянула за полу халата.
- Ну прости!..
- Старая, пошла прочь, - огрызалась я.
- Иди, иди, милая, - увещевала старуху дежурная медсестра. - Халат-то застегни, чего ходишь растрепой.
- Виновата я перед нею, - плача, тыкала пальцем в меня старуха. - А она злая. Простить не хочет...
- Ну, уживаетесь? - cпросил Баркаял, являясь в очередной раз.
Старуха жалась от него к батарее. Заслонялась схваченной с тумбочки
книжкой - альбомом репродукций Врубеля.
- Чего испугалась? - недоуменно глядела в пустой угол медсестра.
А я обратилась к Баркаялу:
- Ну, и зачем ты ее сюда?
- Это она вас сюда.
Я пожала плечами:
- Я здесь давно. А с ней даже знакома не была...
Старуха дрожала крупной дрожью, уставившись на нас.
Баркаял назидательно начал:
- Все произошедшее, происходящее сейчас и только могущее произойти все это с успехом умещается в один момент. Кто может предсказать прошлое? Спрогнозировать настоящее? Осознать, случилось что раньше или позже? И относительно чего. И случилось ли.
- Стоп, стоп, - закрыла я уши руками. - Для связных стихов необходимо, чтобы одно слово шло за другим. А ты хочешь все смешать в окрошку случайных букв.
- Каждый воспринимает в доступной ему системе знаков. Почем знать, может, то, что кажется вам набором несвязанных букв, и есть подлинное стихотворение. А то, что вы почитаете венцом человеческого гения, банальная и унылая пошлятина...
Я потрясла головой:
- Но старуха-то чем виновата? Может, ты скажешь, что мой случайный поступок должен так на ней отразиться?
- Вы правы, как всегда, - шаркнул ногой Баркаял. - Но, как всегда, лишь наполовину. Она сама сюда напросилась. Если королевне хочется погрязнуть в темноте, упрекнет ли она в этом подданную? Человек в состоянии сделаться нищим из нищих или королем королей - по праву рождения он имеет все шансы. Выбор за вами.
- Отразится ли на ней, если, предположим, я отсюда уйду? полюбопытствовала я.
- Она уйдет тоже.
- Со мной?
- С собой, - поправил Баркаял. - Здесь она, конечно, умрет. Но уверяю вас, она не стремится здесь жить. Ей нужно только, чтобы вы простили ее.
- Но за что? Чем она провинилась передо мной? - закричала я. - Чем?.. И как, наконец, мне простить ее?..
Медсестра подошла ко мне, заботливо обхватила за талию, увела в палату, приговаривая:
- Тихо, тихо... Ну, сейчас все будет спокойненько...
В двери палаты я обернулась на Баркаяла. Он смотрел мне вслед взглядом, в котором не было ни намека на ответ.
На той черной поляне стоял терем бревенчатый, без единого гвоздя сложенный.
- Тут, тут и живет бабушкин братец, - обрадовалась Ингигерда. - Испокон века его дедина-вотчина...
Поднялись путники на крутое крыльцо, постучали. Тронул Баркаял тяжелую дверь дубовую. Не поддалась она - петли заржавели. Поднатужился, толкнул дверь - со страшным скрипом раскрылася...
Вошли в горницу притихшие, хмурые. Нежилой дух. Понизу погребной сыростью тянет.
- Есть кто живой? - проорал дежурное кот Василий.
Ответом - та же дежурная тишина.
Ингигерда шепнула что-то своей вороне. Та снялась, покружила, влетела в прореху между бревен. Неведомо, что увидела Ингигерда оттуда, сверху, вороньими глазами, а только проговорила:
- Помер, стало быть, здешний хозяин...
- Так он же бессмертный? - удивился кот.
- Дожили. Бессмертным ни на Земле, ни в иных мирах не осталось места, горько усмехнулся Лукоморьев. - Отчего ж помер дедка?..
- А кто знает? - отвечала Ингигерда. - От жизни, должно быть.
- Может, его какой богатырь завалил? - предположил кот.
- Это какой богатырь?
- Ну, Дункан МакЛауд, скажем...
- Не родился еще такой Дункан, чтоб с нашим Кощеем справиться.
- Патриотка квасная, - хихикнул клон.
- Так и уйдем ни с чем?
- Стойте. Я знаю, у Кощея блюдечко было, - оживился кот, - а по нему яблочко наливное каталося. Если бы его найти, спросить, что с девицей. Перерыть здесь все...
- Не обидится хозяин-то? - с сомнением спросил Баркаял.
- А чего ему обижаться, - обернулся кот Василий. - Фараоны не обижались, когда их пирамиды разоряли.
- Ты прости нас, хозяин, - все же сказал в потолок Баркаял. - Шли мы к тебе за советом. Нужно нам царевну найти...
За таким ласковым словом появилось на столе блюдце, а на нем яблочко...
Ой ты, яблочко, ой ты, сочное,
Бок твой красненек, другой желтенек,
Светом солнечным наливаешься,
Чистым дождиком умываешься,
Послужи теперича, милое,
Расскажи, о чем попрошу тебя...
Покатилось яблочко по тарелочке вслед за голосом Ингигерды.
Расскажи ты, где королевишна,
То ли спит она непробудным сном,
То ли в речке она русалкою
Водяному царю потешница,
У лесного ль царя-хозяина
Во сосновом бору прислужница...
Отразились на дне тарелочки не холодные водяные струи, не свечи сосен. Отразилась каменная церковь, созданная самим временем, - скала, а в скале пещера...
А в конце дороги той...
Сегодня мой утренний мозг напрочь отказывался верить в существование чертовщины.
"Хватит, - твердо сказала одна моя часть. - Достаточно с тебя этих сказок и выдумок. Надо жить в действительном мире, только в нем можно реализовать себя".
Моя вторая часть, испуганная этим внезапным прозрением, что-то залепетала в свое оправдание, но, устыдившись, смолкла. В голове мелькнула невнятная фраза из учебника по психологии: "Человеческое сознание характеризуется тем, что в первую очередь диалогично". Чем оно характеризуется во вторую очередь, осталось неясным.
Как бы то ни было, я почувствовала облегчение. Наконец-то я пребывала в полной уверенности: сквозь закрытую дверь ко мне никто не войдет. Мир прост, понятен и внятен. Он тверд, осязаем, шершав, мягок, сух и мокр, если так можно сказать и если дотронуться до моих щек... Я вытерла слезы. И прямо сквозь стену в комнату вломился гном-хранитель.
- Простите, госпожа, что вторгаюсь в ваш сон...
- Вон! - страшно закричала я.
Ойкнув, гном шарахнулся к стене и пропал.
Я же осталась тупо глядеть на стенку. Подошла, дотронулась: мир тверд и шершав. Бетонная стена - это вам, граждане, не иллюзия. Я могу попробовать пройти сквозь стену. Но для этого шага нужно отказаться от здравого смысла. И стена вернет его.
Гном был моей галлюцинацией.
"Может быть, я сама - галлюцинация?" - спросила я изнутри хваленое человеческое сознание. Оно, проникнувшись идеей диалогичности, отвечало двояко: "Не знаю, какое сегодня число. Кажется, десятое. Может, не десятое. Какая разница, какое сегодня число".
Я устроилась у подоконника, прихватив лист бумаги, поудобнее утвердила между пальцами шариковую ручку. Надо разобраться с реальностью. Надо подробно, не пропуская ничего, изложить произошедшее за последние месяцы. Это хоть в какой-то мере отделило бы реальность от всего остального.
