- Никола?
Сжечь меня этот огонь, конечно, не мог. Но лучше бы он все-таки сжег меня.
- Девичья фамилия моей матери - Феникс, - спаясничала я. - Имеете предъявить еще что-нибудь?
Когда ноги ее коснулись земли, она предстала в полном воинском облачении. И кольчуга, и маленький шлем - из светящегося серыми отблесками черного материала. Я с сомнением отнеслась к появлению на мне бронежилета (бесы подсуетились?). В руках моей соперницы блеснул меч. Такой же возник у меня.
В новом облике я чувствовала себя до крайности глупо. Мало того что не умею обращаться с оружием, сама сцена была словно украдена из фантастического блокбастера.
Я осторожно повела пальцем по лезвию меча. И с изумлением увидела, что на пальце появилась тоненькая алая полоска. Похоже, эти мечи - не какое-нибудь воображаемое фуфло, они внутренне даже жужжали от нетерпения. Я поняла, что умру, если девица поразит меня своим кладенцом.
За себя надо сражаться.
Мечи соприкоснулись и задрожали. Холодное волнение моего булата передалось и мне.
Черт возьми, это невероятно, но похоже, тело мое хранило навыки, неизвестные мне. А может, Ратмир-меч - я вспомнила его имя! - сам вел поединок; в таком случае мне оставалось лишь положиться на него.
Я полоснула лезвием по месту, где еще секунду назад стояла вторая я.
Во мне начался прилив страшных, первобытных, густых сил. Ненависти. Уверенности в правоте. Самозабвения. Даже погибнув, я должна была победить. Она загнала меня в узкое пространство кирпичной беседки, но я разнесла беседку широким ударом. Она пробовала насадить меня на свою серебристую булавку, но я успевала отбить ее. Она могла бы, наверное, прикончить меня, но ей сам поединок доставлял наслаждение: она хотела проучить, прежде чем убить.
- Я здесь царица, - ласково пропела она после атаки.
- Как тебя зовут? - задыхаясь, спрашивала я.
- Так же, как и тебя.
Я отскочила вовремя, удивительно, что не оступилась. Блеснувшее лезвие ушло в лежащее на земле бревно, как в масло.
Неожиданно мой Ратмир-меч загудел сильнее и сам повел наступление.
- Кто призвал тебя? - вскричала она.
- Никто. Я пришла, как вопрос.
- Откуда ты?
Я увернулась инстинктивно и выкрикнула мне самой неясные слова:
- Из среднего мира.
- Смертная? - от удивления она отступила на шаг.
Глаза ее вдруг полыхнули отраженной ненавистью.
- Пока еще смертная! - Эти слова она прошипела. Как змея.
Она рванулась ко мне. В ту же секунду мой клинок скользнул вперед...
Почти без памяти я упала перед ней на колени. В ложбинке груди скапливалась кровь, окрашивая чешуйку за чешуйкой ее черной разорванной кольчуги.
Я почувствовала, как постепенно, с болью покидаю какое-то узкое и тесное ущелье, где легкие вбирали не чистый светлый воздух, а мутную темную жидкость. Мне надо было наружу, к свету, что бы ни ждало меня там. Я открыла глаза, и меня оглушил свет.
В отстранении от собственных мыслей я шла по тропинкам, устеленным мягкими желтыми иглами. Мне не встречались ни заборы, ни стены. Стены есть в мире до тех пор, пока они существуют в нашем сознании.
Я впивала запахи леса, прелых листьев, росяных трав, тинистый, болотистый запах непросыхающих луж; еще попахивало плесенью и грибами. Я думала, все, что мы делаем, - так же эфемерно, как ценности, добытые во сне. Как мысли, пришедшие во сне, а на поверку оказавшиеся абсурдом. Только что случившееся потрясло меня. С какой частью себя я сражаюсь, кто восстановил меня против меня? Или это неизбежность - отсекать все, что восстает во мне против меня самой?
На мосту через речку-невеличку, на шатких перилах, сидела горбатая тень. Тень болтала ногами над течением струй и тихонько насвистывала себе под нос.
Придерживая рукоять меча, я двинулась через мост. Предательская доска скрипнула под ногой, и ко мне обернулось не то заросшее бородою лицо, не то звериная морда.
- Я всего только леший, ничего страшного, ничего сверхъестественного, вкрадчиво обратилось ко мне лохматое существо. - Присаживайся, пожалуйста. Только не на перила, двоих они не выдержат.
Я опустилась рядом, на бревно. Села, как он, свесив над водой ноги.
Было хорошо. Русалки резвились поблизости. Они пели беззвучные песни, от которых душа наполнялась печалью. Одна из русалок, русоволосая, расшалившись, щекотно ухватила меня влажной ладошкой за пятку. Я рассмеялась.
- Знаешь, что за мост? - спросил леший.
- Нет, - легкомысленно отозвалась я.
- Не родилось еще существо, которое бы могло перейти через него, чтобы доска не скрипнула... - со знанием пояснило дитя фольклора.
- Ну и что?
- Ничего, - вздохнул леший. - Ты одна из немногих, кто взошел на него с той стороны. - Он махнул головой за спину. - Туда все, оттуда почти никто.
Бал вдвоем
В июле родители отправили меня в Италию - развеяться, рассеяться, словом, прийти в себя. Без устали слоняясь по улицам Рима, я неуклонно возвращалась к реальной жизни.
Но однажды, зайдя перекусить в маленькую тратторию "Архимед" на окраине вечного города, я почему-то вспомнила ту московскую кафешку, где разговаривала с Василием, еще не зная, кто он такой. Невольно оглянулась по сторонам, но ничего подозрительного не заметила. Посетители жевали и, скорее всего, не думали ни о чем невероятном.
Заметив, как я верчу головой, подскочил официант с меню. Я растерянно уперлась взглядом в неизвестные названия блюд.
- Мне бы просто какой-нибудь пирог, что ли... С чем-нибудь там...
Официант не понял моего бормотания. И тогда некто произнес длинную фразу по-итальянски. Официант кивнул и умчался на кухню. Через минуту он явился сдымящимся блюдом, которое источало запах отменного русского пирога.
В изумлении я воззрилась на своего соседа, по виду типичного итальянца, и сказала:
- Большое спасибо.
- Пожалуйста, - ответил он по-русски с небрежностью, выдающей отменное знание языка. После мы замолчали и я занялась поглощением своего пирога, продолжая при этом искоса наблюдать за незнакомцем, и думала, что он все же не совсем итальянец, а может, и вовсе не итальянец, да, скорее немец, просто с примесью итальянской крови: тевтонское лицо - нос с горбинкой, резко вылепленные веки, невозмутимо очерченные брови. На вид ему было лет тридцать пять-тридцать семь.
Заметив,что за ним наблюдают, незнакомец слегка кивнул мне и закрылся, как ширмой, газетой. Под столом из-поддлиннойв красную клетку скатерти виднелись только черные туфли.
Меня разобрало любопытство. Не зная, как привлечь внимание незнакомца, я стала выстукивать пальцами по столешнице ритм какого-то вальсочка, игранного в детстве на пианино.
- Что это вы настукиваете? - вдруг спросил он, проворно сложив широкие крылья газеты и обернувшись ко мне.
- Не знаю.
- Не знаете?..
Он говорил совсем без акцента, только интонации звучали какие-то странные.
- Не помню, - совсем растерялась я, - какая-то давняя мелодия...
- Да, - туманно высказался тевтонец и снова завернулся в свою газету.
- Послушайте, - не выдержала я, - может, вы все-таки поговорите со мной?..
Это было идиотизмом и прозвучало по-идиотски, но ведь меня, в конце концов, похоже, нарочно интриговали.
Незнакомец с видимым удовольствием сложил бумажные крылья и развернулся уже вполне, всем своим видом показывая, что отныне он в полном моем распоряжении.
- Спрашивайте, - милостиво разрешил он.
Вдруг стало заметно, что он не слишком-то выбрит, а рубашка свежая, но неглаженая, и правый глаз прищурен. Я слегка испугалась, но народу в траттории было полно, и на улице - день.
- С чего вы взяли, что я хочу вас о чем-то спросить? - произнесла я и ради пущей независимости тоже прищурила глаз.
- Ну, хорошо... -Он пожал плечами. - Тогда я спрошу вас, можно?
- Давайте, - хмыкнула я.
- Как вы находите Рим?
Ничего себе - оригинальный вопрос, еще бы про погоду спросил. И я с некоторой насмешливостью воскликнула:
- О, Рим!.. Вечный город...Потрясающе!..
- Благодарю вас. - Он был столь очевидно польщен, что пришлось усомниться: нет, все-таки итальянец, римлянин. Коренной.
-Не стоит благодарности, - отмахнулась я, - в конце концов, это не вы его сочинили.
- Что? - возмутился он. - Не я! А кто же тогда?
Негодование было столь неподдельным, что у меня по коже пробежал холодок,и я растерянно проговорила:
- Бросьте, неостроумно.
- Вы мне не верите?
- Ни на йоту.
- Ну, хорошо, -усмехнулся он. - Тогда как объяснить вот это?
Он подал мне сделанный четкими, отрывистымилиниями, на какой-то странной бумаге, толстой и желтоватой, карандашный набросок, на которомвиднабыла площадь, угадывалась едва намеченная вывеска траттории и... Я вздрогнула. Справа в углу красовалась моя собственная физиономия, в темных очках, но все же вполне узнаваемая.
Секунд пять в моем мозгу со скрипом ворочались колесики. Наконец машинка выдала перфокарту, где зияли сплошные дыры. Стало ясно: надо немедленно уносить ноги.
