- Что вы делаете? - спросил он.
Мановский, не отвечая ни слова, погасил свечу и опять лег на постель.
Эльчанинов видел необходимость повиноваться.
"Этакая скотина", - думал он, и досада и тоска не давали ему спать.
Прошел уже целый час в мучительной бессоннице, как вдруг ему послышалось, что товарищ его начинает приподниматься. Эльчанинов напряг внимание. Задор-Мановский действительно встал с постели, тихими шагами подошел к двери, отпер ее и вышел; потом Эльчанинову послышалось, что замок в дверях щелкнул.
- Что вы делаете? - воскликнул было он. Ответа не было. Эльчанинов встал с постели и подошел к двери: она была действительно заперта снаружи. "Что это значит?" - думал он и, решившись во что бы то ни стало разгадать загадку, подошел к окну, которое было створчатое, и отворил его. До земли было аршина три, следовательно, выпрыгнуть было очень возможно. Одевшись на скорую руку, Эльчанинов соскочил на землю и очутился в саду. Ночь была темная. Почти ощупью пробрался он на главную аллею и вошел на балкон, выход на который был из гостиной, где увидел свечку на столе, Клеопатру Николаевну, сидевшую на диване в спальном капоте, и Мановского, который был в халате и ходил взад и вперед по комнате. Эльчанинов приложил ухо к железной форточке в нижнем стекле и стал прислушиваться.
- Я вас прошу об одном, чтобы вы ушли, потому что он может проснуться и прийти сюда же, - говорила Клеопатра Николаевна умоляющим голосом.
- Не придет: я его запер, - отвечал Мановский. - А мне надобно с вами переговорить.
- Ну, говорите же по крайней мере, я вас слушаю, - отвечала Клеопатра Николаевна и кокетливо завернулась в платок.
Эльчанинову показалось отвратительным это движение.
- А говорить то, что я из-за вас в петлю не полезу. Если вы ко мне так, так и я к вам так. Считать тоже умеем. Свою седьмую часть вы давно продали. Всего семьсот рублей платят за девушку в институт. Прочие доходы должны идти для приращения детского капитала, следовательно... - говорил Мановский.
- Это ужасно! - воскликнула Клеопатра Николаевна, всплеснув руками.
Первым движением Эльчанинова было вступиться за бедную женщину и для того войти в гостиную и раскроить стулом голову ее мучителю. С такого рода намерением он соскочил с балкона, пробрался садом на крыльцо и вошел в лакейскую; но тут мысли его пришли несколько в порядок, и он остановился: вся сцена между хозяйкой и Мановским показалась ему гадка. Подумав немного, он вынул из кармана клочок бумаги и написал: "Я все видел и могу только пожалеть об вас; вам предстоит очень низко упасть. Удержитесь". Разбудив потом лакея и велев ему отдать письмо барыне, когда она проснется, спросил себе лошадь и через четверть часа скакал уже по дороге к своей усадьбе.
IX
В то же самое воскресенье, в которое, по воле судеб, моему герою назначено было испытать столько разнообразно неприятных ощущений, граф, начавший ждать Анну Павловну еще с десяти часов утра, ходил по своей огромной гостиной. В костюме его была заметна изысканность и претензия на моложавость: на нем был английского тонкого сукна довольно коротенький сюртучок; нежный и мягкий платок, замысловато завязанный, огибал его шею; две брильянтовые пуговицы застегивали батистовую рубашку с хитрейшими складками. Жилет был из тонкого индийского кашемира; редкие волосы графа были слегка и так искусно подвиты, что как будто бы они вились от природы. Пробило двенадцать. Граф начинал ходить более и более беспокойными шагами, посматривая по временам в окно.
Тихими шагами вошел Иван Александрыч, с ног до головы одетый в новое платье, которое подарил ему Сапега, не могший видеть, по его словам, близ себя человека в таком запачканном фраке. Граф молча кивнул племяннику головой и протянул руку, которую тот схватил обеими руками и поцеловал с благоговением. Улыбка презрения промелькнула в лице Сапеги, и он снова начал ходить по комнате. Прошло еще четверть часа в молчании. Граф посмотрел в окно.
- Что, если она не приедет! - сказал он как бы про себя.
- Приедет, ваше сиятельство, непременно приедет, - подхватил Иван Александрыч.
- А ты почему знаешь?
- А уж знаю, ваше сиятельство, непременно приедет.
- Ничего ты не знаешь.
В это время вдали показалась шестериком карета.
- А что, ваше сиятельство, это что? - воскликнул Иван Александрыч, смотревший так же внимательно на дорогу, как и сам граф.
- А что такое? - спросил Сапега, как бы боясь обмануться.
- Это-с карета Задор-Мановского, вот и подседельная ихняя, - я знаю.
- Будто? - сказал граф; глаза его заблистали радостью. - Поди, Иван, скажи, чтобы люди встретили.
Иван Александрыч выбежал.
- Милочка моя, душечка... ах, как она хороша! Глазки какие! О, чудные глазки! - говорил старик, потирая руки, и обыкновенно медленные движения его сделались живее. Он принялся было глядеть в зеркало, но потом, как бы не могши сдержать в себе чувства нетерпения, вышел в залу. Анна Павловна, одетая очень мило и к лицу, была уже на половине залы.
- Милости просим, моя бесценная Анна Павловна, - говорил старик, протягивая к ней руки.
Мановская поклонилась.
- Ручку вашу, ручку... или нет, я старик, меня можно поцеловать... поцелуйте меня!
- Извольте, граф, - отвечала с улыбкой Анна Павловна.
Они поцеловались. Граф под руку ввел ее в гостиную. Иван Александрыч остался в зале (при гостях он не смел входить в гостиную). В этой же зале, у дверей к официантской, стояли три лакея в голубых гербовых ливреях.
- Иван Александрыч, Иван Александрыч! Кто эта барыня? - спросил один из них.
Иван Александрыч ни слова не отвечал: он очень обижался, когда с ним заговаривали графские лакеи.
- Иван Александрыч! Что вы, сердиты, что ли? А еще старый приятель, продолжал насмешник, и лакеи захохотали.
Сконфуженный и раздраженный, Иван Александрыч глядел в окно.
Между тем граф усадил свою гостью на диван и сам поместился рядом.
- Ах, если б вы знали, с каким нетерпением я вас ждал! - начал он.
- Благодарю, граф.
- И... только-то?
Анна Павловна ничего не отвечала.
- Я вас очень люблю! - продолжал старик, ближе подвигаясь к Анне Павловне. - Дайте мне еще поцеловать вашу ручку: вы все что-то печальны... Скажите мне, любите ли вы вашего мужа?
Анна Павловна вспыхнула.
- Всякая женщина должна любить своего мужа, - сказала она.
- Нет, вы скажите мне откровенно, как другу вашего отца, как человеку, который дорожит вашим счастьем и который готов сделать для вас все.
- Я люблю моего мужа, - отвечала молодая женщина, не решившаяся быть откровенной.
- Нет, вы не любите вашего мужа, - возразил Сапега, внимательно смотря на свою гостью. - Вы не можете любить его, потому что он сам вас не любит и не понимает.
- Кто вам сказал это, граф?
- Мои собственные наблюдения, милая Анна Павловна. Будьте со мною откровенны, признайтесь мне, как бы вы признались вашему отцу, который, помните, любил меня когда-то. Скажите мне, счастливы ли вы?
Анна Павловна начала колебаться: ей казалось, что граф говорил искренне, и слезы невольно навернулись на ее глазах.
- Я вижу, вы не любите мужа, и он вас не любит, - продолжал граф, едва скрывая внутреннее удовольствие.
Анна Павловна не могла долее воздержаться и зарыдала.
- Бедная моя, - говорил граф, - не плачьте, ради бога, не плачьте! Я не могу видеть ваших слез; чем бесполезно грустить, лучше обратиться к вашим друзьям. Хотите ли, я разорву ваш брак? Выхлопочу вам развод, обеспечу ваше состояние, если только вы нуждаетесь в этом.
- Граф, - возразила молодая женщина, - я должна и буду принадлежать моему мужу всегда.
Сапега увидел, что он слишком далеко зашел.
- По крайней мере позвольте мне участвовать в вашей судьбе, облегчать ваше горе, и за все это прошу у вас ласки, не больше ласки: позвольте целовать мне вашу ручку. Не правда ли, вы будете меня любить? Ах, если бы вы в сотую долю любили меня, как я вас! Дайте мне вашу ручку. - И он почти силой взял ее руку и начал целовать.
Внутреннее волнение графа было слишком явно: глаза его горели, лицо покрывалось красными пятнами, руки и ноги дрожали.
Анна Павловна заметила это, и неудовольствие промелькнуло по ее лицу. Она встала с дивана и села на кресло.
- О, не убегайте меня! - говорил растерявшийся старик, протягивая к ней руки. - Ласки... одной ничтожной ласки прошу у вас. Позвольте мне любить вас, говорить вам о любви моей: я за это сделаюсь вашим рабом; ваша малейшая прихоть будет для меня законом. Хотите, я выведу вашего мужа в почести, в славу... я выставлю вас на первый план петербургского общества: только позвольте мне любить вас.
Негодование и горесть изобразились на кротком лице Анны Павловны.
- Умоляю вас, граф, не унижайте меня; я несчастлива и без того! сказала она, заливаясь слезами, и столько глубоких страданий, жалоб и моления, столько чистоты и непорочности сердца послышалось в этих словах, что Сапега, несмотря на свое увлечение, как бы невольно остановился.
