Анна Павловна отвечала ему улыбкой.
Между ними завязался обычный при встрече старых знакомых разговор. Граф расспрашивал ее об отце, давно ли она вышла замуж, давно ли переселилась в эти места.
- Как вы худы и болезненны, Анна Павловна, - сказал, наконец, он, всматриваясь ей в лицо. - Не скучаете ли вы в деревне? Имеете ли вы книги? Есть ли, наконец, у вас рояль? Я помню, вы премило играл", и покойная ваша матушка подозревала в вас решительно музыкальные дарования, - это я очень хорошо помню.
- Рояля у меня нет еще покуда, - отвечала Анна Павловна, сконфузившись.
- Как это не грех, как это не стыдно! Что ж смотрит ваш супруг?
В это время вошел Мановский.
- Вы мало заботитесь, Михайло Егорыч, об удовольствии вашей супруги, продолжал граф, обращаясь к нему. - Отчего вы не выпишете для них рояль?
- Всего вдруг нельзя, ваше сиятельство, - отвечал Мановский, - и то вот, как видите, живем в пустых стенах и с необитой почти мебелью.
- Слишком ничтожное оправдание, - возразил Сапега. - Мы с вами, Анна Павловна, сделаем вот какой заговор против вашего мужа: у меня в доме есть довольно порядочный рояль, ездите ко мне, старику, как можно чаще, занимайтесь музыкой, а мужа оставляйте дома. Соскучится об вас, да и купит вам рояль. Согласны?
- Благодарю вас, граф, - отвечала Анна Павловна.
- Она и без того должна за честь, которую вы ей сделали, быть у вашего сиятельства, - сказал Мановский, - и так как я нисколько не принимаю ваше посещение на свой счет, то она должна ехать одна, а я уж буду иметь честь представиться после.
- Благодарю, - сказал граф, протягивая Мановскому руку. - Вы очень оригинально хотите отметить мне за любовь к вашей супруге.
- Она сама вам отметит за эту любовь, - отвечал с усмешкой Мановский.
- Чем же?
- Тем, что наскучит вам.
- Анна Павловна не наскучит мне! - сказал граф сладким голосом, целуя руку хозяйки.
В зале раздался шум: это были новые гости. В каждый приезд графа между помещиками Боярщины заводился странный обычай. Они приезжали обыкновенно вслед за ним во все дома, которым он делал честь своим посещением, частью для того, чтобы более и более сближаться с знатным туземцем, а частью и для наслаждения его беседой. Новоприбывшие были: толстый Уситков с женой, той самой барыней в блондовом чепце, которую мы видели у предводителя и которая приняла теперь намерение всюду преследовать графа в видах помещения своего седьмого сынишки в корпус. Их сопровождала молодая чета Симановских, недавно женившаяся по страсти. Муж был высокий и необыкновенно худой отставной уланский корнет, m-me Симановская, несмотря на молодость лет, уже замечательно обнаруживающая в себе практические способности, в силу которых тоже решившаяся искать в графе для определения мужа в какую-нибудь доходную службу, без которой он будто бы ужасно скучает. При входе мужчины отдали почтительный поклон Сапеге, а дамы, присевши ему, поместились на диван с хозяйкой.
Всем им граф слегка кивнул головой, и на лице его заметно отразилось неудовольствие: ему было досадно, что Анна Павловна, кроме него, должна будет заниматься с прочими гостями.
Мановский, все это, кажется, заметивший, сейчас же подошел с разговором к дамам, а мужчины, не осмеливаясь говорить с графом, расселись по уголкам. Таким образом, Сапега опять заговорил с Анной Павловной. Он рассказывал ей о Петербурге, припомнил с нею старых знакомых, описывал успехи в свете ее сверстниц. Так время прошло до обеда. За столом граф поместился возле хозяйки. Мановский продолжал занимать прочих гостей.
- Анна Павловна, верно, прежде была знакома с графом? Она, говорят, ему крестница? - спросила его Уситкова.
- Крестница, - отвечал Мановский.
- Михайло Егорыч, - сказал граф, обращаясь к хозяину, - когда же вы доставите мне удовольствие видеть вас и Анну Павловну у себя в доме?
- Я сегодня ночью должен буду ехать в город, ваше сиятельство, отвечал Мановский. - Что касается до жены, то она, я полагаю, завтра же должна отплатить вам визит, чтобы тем хоть несколько извинить невольную мою против вас невежливость.
- Браво! - вскричал граф. - А вы что скажете, Анна Павловна?
Мановская побледнела. Она очень хорошо знала, что слово полагаю на языке ее мужа значит - она приедет. Но завтра! Завтра был день, назначенный ею для свидания с Эльчаниновым.
- Позвольте мне, граф, приехать к вам в понедельник, - сказала она, - я чувствую себя не так здоровою.
- Зачем же откладывать? - возразил Мановский, не любивший исполнять ни малейшего желания жены. - Приличие заставляет, кажется, поторопиться.
- Но, может быть, Анна Павловна действительно дурно себя чувствует, сказал граф отеческим голосом, в душе радовавшийся поспешности мужа.
- Она постоянно не так здорова, потому ей все равно. Она приедет завтра, - отвечал Мановский.
Тоска сдавила сердце Анны Павловны. Что ей было делать, на что решиться! Сначала она думала притвориться больной, но в таком случае нельзя будет выйти в поле, тем более, если муж не уедет. Эльчанинов будет ее дожидаться, он подумает, что она не хотела сдержать обещания. Когда она опять с ним увидится и как ему дать знать? Оставалось одно средство: идти и оставить на месте свидания записку, в которой уведомить Эльчанинова о случившемся и назначить ему прийти туда в понедельник. На этом намерении она несколько успокоилась и снова начала говорить с графом.
Обед кончился. Граф не отходил от хозяйки и не давал ей решительно заниматься с дамами.
- О чем это говорит граф с Анной Павловной? - шепнула, обращаясь к мужу, Уситкова, немного тупая на ухо.
- Не знаю, - отвечал тот.
- Николай Николаич, Николай Николаич, - отнеслась Уситкова к Симановскому, смотревшемуся в зеркало.
Симановский подошел.
- Вы отсюда к нам?
- Жена к вам проедет, а мне надобно в Новинское на панихиду.
- К кому, батюшка? - произнесла с испугом Уситкова.
- Бахулов помер.
- Опекун Клеопатры Николаевны? Скажитe! Царство небесное! Истинно добрый был человек. Что-то теперь Клеопатра Николаевна? Как она была им довольна! Кого-то ей теперь назначат, потому что, надобно сказать, она порядочно порасстроила дочкино состояние: для нее это очень важно, кого ей назначат.
- Да вряд ли не здешнего.
- Кого? Михайла Егоровича?
Симановский подтвердительно кивнул головой.
- Посмотрите, посмотрите, - продолжала Уситкова, показывая глазами на графа, который целовал руку у Анны Павловны.
- Да-с, - отвечал Симановский и взглянул на жену, которая сидела в заметно щекотливом положении около Анны Павловны.
Вскоре после чая граф уехал, а вслед за ним поднялись и прочие гости, глубоко обиженные невниманием Сапеги и предпочтением, которое оказал он Анне Павловне.
- Завтра, часу в двенадцатом, вы поедете к графу, - сказал Мановский, оставшись один с женой, - а я после.
- Хорошо, - отвечала та, - а я теперь, Михайло Егорович, пойду гулять, - прибавила она с невольной боязнью.
- Ступайте, - отвечал Мановский.
Анна Павловна почти вбежала в свою комнату и написала к Эльчанинову записку: "Простите меня, что я не могла исполнить обещания. Мой муж посылает меня к графу Сапеге, который был сегодня у нас. Вы знаете, могу ли я ему не повиноваться? Не огорчайтесь, добрый друг, этой неудачей: мы будем с вами видеться часто, очень часто. Приходите в понедельник на это место, я буду непременно. Одна только смерть может остановить меня. До свиданья".
Спрятавши эту записку за перчатку, она вышла и через несколько минут была на том месте, где в первый раз встретилась с Эльчаниновым. Записка была положена в трещину дерева таким образом, что часть ее была видна.
Воротившись домой, она не видала уж мужа. Он что-то писал в гостиной.
VIII
В воскресенье, часу в третьем пополудни, Эльчанинов снова ехал на своей серой лошади, погруженный в тихую задумчивость. Он предвкушал, так сказать, наслаждения любви, которые готовила для него эта женщина, предмет его страстных мечтаний. Подъехавши к роще, он уже не пошел на этот раз пешком, а объехал ее кругом и, остановясь невдалеке от назначенного места, посмотрел вокруг себя: по-прежнему перед ним расстилалось широкое поле, вдали были видны Могилки, которые на этот раз показались ему еще мрачнее, еще печальнее. Небо покрыто было серыми тучами, которые, как бы перегоняя одна другую, гигантскими массами плыли от севера. Эльчанинов слез с лошади и, привязав ее, подошел к сухому дереву, на котором сидел с Анной Павловной. Еще раз окинул он глазами окрестность и сел; при этом движении его записка юркнула в довольно глубокую трещину, и, таким образом, не сбылись надежды Анны Павловны - известие не дошло по назначению. Прошло полчаса, беспокойство и скука начали овладевать Эльчаниновым: напрасно смотрел он на Могилки, напрасно вставал на дерево, садился на лошадь верхом, даже вставал на седло ногами, чтоб таким образом окинуть взором большее пространство, никого не было видно. Беспокойство и скука все более и более возрастали. "Не больна ли она? - подумал он. - Прошлый раз она могла простудиться, захворать и теперь, может быть, умирает". При этой мысли он решился идти в усадьбу: но если встретится с мужем? "Что же такое! - подумал Эльчанинов. - Я могу сказать, что меня сшибла лошадь и убежала, мог же я ехать невдалеке". С таким намерением он выбрался на большую дорогу, слез с лошади, оборвал поводья, свернул немного набок седло и ударил ее несколько раз арапником. Лошадь понеслась марш-марш по дороге. Эльчанинов, вымарав себе, для большего вероятия, в грязи лицо, платье и руки, отправился в Могилки. Первая представилась ему толстая баба с засученными рукавами, вешавшая на забор белье.
