— Видите ли…
— Пожалуйста, мсье Буассон, просто подпишите, и все.
Она смотрела на него в упор. Так вот он какой, этот Скромный Юноша, который мчался к метро, сам не свой от счастья… который прикасался губами к усикам Женевьевы, прогуливал занятия, пил с Кэри Грантом шампанское, подарил кашемировый шарф человеку, который живет в теплой стране, и умолял его, чтобы тот взял его хоть шофером, хоть секретарем…
Буассон провел ее в гостиную. Большая, просторная, унылая комната, тяжеловесная мебель с витыми узорами. За стеклами буфета Жозефина разглядела ровные ряды фужеров. Прямые кресла с неудобными спинками, на лакированном паркете — турецкий ковер. В комнате было холодно и невесело. На диване лежала раскрытая газета. Горела всего одна лампа. Должно быть, он как раз читал, когда она позвонила в дверь.
— Моя супруга поехала к сестре в Лилль. Я один. Обычно у нас не такой беспорядок…
— Да какой же это беспорядок! — воскликнула Жозефина. — Видели бы вы, что творится у меня!
Буассон даже не улыбнулся. Сразу спросил, чем может помочь Ифигении. Внимательно выслушал Жозефину и сказал, что консьержкой он вполне доволен. Ее экстравагантными прическами — меньше. Тут он слегка улыбнулся, словно повторил это за кем-то, а сам не был уверен. Консьержка могла бы выглядеть поскромнее, а не красить волосы то в красный, то в зеленый, то в синий, то в желтый… Но в целом никаких претензий. Где ставить подпись? Жозефина протянула петицию. Буассон просмотрел фамилии, приписал свою. Отдал Жозефине ручку. Проводил ее к дверям.
— Большое спасибо, мсье Буассон. Вы поможете нам восстановить справедливость.
Он промолчал и потянулся к ручке двери.
Сейчас или никогда, решила Жозефина. Его жены нет дома. Можно поговорить.
— Мсье Буассон, можно, я отвлеку вас еще на минутку?
— Я собирался разогревать ужин. Супруга наготовила еды…
— Это очень, очень важно.
Он бросил на нее удивленный взгляд.
— В доме еще что-то неладно?
— Нет. Это… довольно деликатное дело. Прошу вас, выслушайте меня. Для меня это важно.
Буассон сконфуженно улыбнулся. От такой настойчивости ему было не по себе.
— Мы с вами даже не знакомы…
— Зато я вас знаю.
Он удивленно вскинул голову.
— Мы, кажется, столкнулись на днях в аптеке. Это были вы?
Жозефина кивнула.
— Если вы это называете знакомством…
— Но я вас знаю! Гораздо лучше, чем вы думаете.
Он на секунду заколебался, потом жестом пригласил ее обратно в гостиную. Указал на кресло. Сам с какой-то едва ли не осторожностью опустился на жесткий прямой стул. Скрестил руки на коленях и объявил, что готов ее выслушать.
— Так вот, — начала Жозефина и почувствовала, что заливается краской.
Она принялась рассказывать все подряд. Про Зоэ, как девочка расстроилась, что потеряла черную тетрадку, как она, Жозефина, отправилась искать ее по всем мусорным бакам и как ей случайно подвернулась другая тетрадь. Буассон поднес руку к губам и закашлялся сухим отрывистым кашлем, который словно раздирал ему бока. Он схватил со столика стакан воды, отпил несколько глотков, вытер губы белым платком и сделал ей знак продолжать.
Он едва мог усидеть на стуле и дышал прерывисто, судорожно.
— У вас получился просто изумительный рассказ, мсье Буассон. У меня было чувство, будто я сама там нахожусь и вижу все своими глазами. Я слушала ваш разговор… Вы даже не представляете, до чего меня все это растрогало!
— Полагаю, вы существенно преувеличиваете.
— Это было настоящее потрясение. Согласитесь, не самая заурядная история.
— Так вы за этим хотели меня видеть? Посмотреть, каков я из себя?
— Нет, каковы вы из себя — я и так могла себе представить. Мы же иногда встречаемся в подъезде.
— Верно. И в аптеке вы на меня смотрели во все глаза. Мне было неловко.
— Прошу прощения.
— Об этой истории, мадам Кортес, никому ничего не известно. Никому. И мне бы очень хотелось, чтобы так оно было и впредь.
— Я вас не выдам, мсье Буассон. Я просто хотела вам сказать, что история просто замечательная… И что она мне очень много дала.
Буассон посмотрел на нее вопросительно.
— Но ведь это печальная история.
— Смотря как к ней подойти.
Он невесело усмехнулся.
— Это прекрасная история. Прекрасная дружба, — с жаром проговорила Жозефина.
— И продлилась она три месяца.
— Прекрасная дружба с необыкновенным человеком.
— Это правда. То был необыкновенный человек.
— Такое в жизни выпадает немногим.
— И это правда.
Жозефина почувствовала, что она на верном пути. Воспоминания смягчают человека.
— Я был очень молод…
— Я хотела еще кое-что у вас попросить, мсье Буассон.
— Послушайте, мадам Кортес, вы не находите, что это довольно бесцеремонно? Сначала вы врываетесь ко мне под предлогом какой-то петиции…
— Это не предлог. Ифигения действительно может оказаться на улице.
— Хорошо, но сейчас-то ей это уже не грозит, не так ли? Раз я подписал и все жильцы корпуса А тоже. Остается формально уладить все с управдомом на следующем собрании. Кажется, это уже скоро, не так ли?
Он все время повторял: «Не так ли?» — чуть ли не в каждой фразе.
— Да, через две недели.
— В таком случае, с вашего позволения, я с вами распрощаюсь, мадам Кортес. Прошу, не настаивайте. Я очень устал, у меня был тяжелый день…
Он снова закашлялся, не договорил и поднес платок к губам. Отпил еще воды. Жозефина подождала, пока он отдышится, и спросила:
— Можно, я зайду завтра?
— Прежде всего отдайте мне этот дневник. На сей раз я его сожгу.
— Ой нет! Не надо!
— Позвольте, мадам Кортес, как-никак это мой дневник. Что хочу, то и делаю.
— Теперь это уже не только ваш дневник, раз я его прочла.
— Вы забываетесь, мадам Кортес. Я со всей возможной вежливостью прошу вас удалиться… И обещайте, что вернете мне дневник. Я намерен распорядиться им по своему усмотрению.
— Мсье Буассон, прошу, не делайте этого. Для меня это вопрос жизни и смерти.
Он иронически изогнул бровь.
— В самом деле? Какие слова…
— Уверяю вас, этот дневник перевернул мою жизнь. Это не пустые слова.
— Я утомлен, мадам Кортес, очень утомлен. Я хочу поужинать и лечь спать.
— Обещайте, что разрешите мне прийти еще раз. Мне нужно попросить вас об огромном, величайшем одолжении…
— Еще какая-нибудь петиция?
— Нет, нечто совершенно особенное.
— Слушайте, мадам Кортес, я уже устал вам повторять. Я же подписал вашу петицию, чего вам еще нужно? Уходите!
— Не могу.
— Что значит не могу?
Теперь Буассон был явно раздражен, и ему хотелось поскорее отделаться от непрошеной посетительницы. Он поднялся со стула и красноречиво указал Жозефине на дверь.
— Если вы меня выставите, я просто умру.
— Прекратите меня шантажировать.
— Честное слово!
Он беспомощно воздел руки и собрался было возразить, как вдруг скрючился пополам в новом приступе кашля. Он пошатнулся, ему пришлось сесть. Он ткнул пальцем в склянку на столике и выдавил: «Тридцать капель, накапайте мне тридцать капель в стакан воды». Жозефина взяла флакон, отсчитала тридцать капель и подала ему стакан. Рядом с флаконом лежал рецепт: длинный список лекарств.
Буассон допил воду и в полном изнеможении протянул ей стакан.
— Пожалуйста, уходите. Вы бередите ужасные воспоминания. Мне это вредно.
— С тех пор как я прочитала этот дневник, не было дня, чтобы я не думала о нем, о вас… Я живу с вами, как вы не понимаете?! Я не могу уйти, пока с вами не поговорю. Если хотите, не отвечайте или отвечайте знаками.
Он выглядел таким бледным и слабым, что, казалось, это не человек, а безжизненная восковая фигура.
— Мсье Буассон, ваш дневник действительно изменил мою жизнь, я не преувеличиваю… Тише, не говорите ничего. Я сама вам объясню.
И она стала рассказывать. Тот день в Ландах, когда она едва не утонула, и как она выбралась, но осталась потом калекой на всю жизнь: вечная неуверенность в себе, страх сделать что-то не то, шаткость, неустойчивость… Она рассказала ему об Антуане, Гортензии, Зоэ, Ирис, и как Ирис погибла…
— Я слыхал, что один из подозреваемых раньше жил в этой квартире, — пробормотал Буассон, держась за грудь.
— Так и есть.
Она продолжала. Мать, Ирис, как глушила ее красота Ирис… Она считала себя червем и не допускала мысли, что может твердо стоять на ногах… И только благодаря его дневнику она наконец осознала, что на берег она в тот день выбралась сама. Как Арчибальд Лич стал Кэри Грантом — сам. Она рассказала ему про свой первый роман, про книгу под названием «Такая смиренная королева».
— Даже про мою собственную книгу я не хотела поверить, что это я ее написала.
