— Ему нужен представительный, свободный и знающий человек, с опытом в коммерции, всегда наготове. Это редкость. И эта редкость — я!
— И ты хочешь, чтобы я склонила его в твою пользу?
— Я хотел просто узнать, как ты на это смотришь.
— Надо подумать, — осторожно ответила Жозиана, подливая себе чаю. — Не сказала бы, что питаю к тебе очень теплые чувства.
— Я прекрасно понимаю, что без твоего согласия Марсель никогда не возьмет меня обратно.
— Откуда мне знать, Шаваль, что ты теперь другой человек? Помнится, когда ты переметнулся к конкурентам, то топил нас, как последняя сволочь.
— Я теперь правда другой человек. Я честен. И теперь я не бросаюсь людьми.
Младшенький прочертил три красных штриха, яростно давя на карандаш.
— Я теперь отношусь к людям бережно, с уважением.
Красным! И еще, и еще!
— Я очень люблю твоего мужа…
— Никто тебя не просит его любить.
— Я просто не хочу, чтобы с ним случилось что-нибудь дурное.
Красным, красным, красным.
— Даже просто по недосмотру, понимаешь? Например, не дай бог, конечно, случится у него инфаркт от переутомления. Он слишком много вкалывает. Мне бы этого очень не хотелось!
Красная метка и еще одна. У Младшенького побелели пальцы, так он сжимал карандаш.
— Так вот. Помоги мне устроиться на это место, а я тебе обещаю, что позабочусь о нем, сниму с него массу хлопот, сохраню тебе его в целости. Чем не честная сделка?
Жозиана теребила пакетик чая: прижимала его ложечкой к стенке чашки, отпускала, сворачивала, разворачивала.
— Я подумаю.
— А если хочешь еще больше мне помочь, помоги подыскать хороший проект. Вспомни, какой у тебя был нюх на это дело!
— Лучше всего я помню, что ты каждый раз присваивал себе, что бы я ни нашла. Ну и дура же я была!..
— Помоги мне в последний раз, пожалуйста. Мне нужна твоя помощь. А уж я тебе сторицей отплачу!
Красный штрих и еще, и еще. Младшенький уже исчеркал красным все поля.
— Да вот видишь ли, мне-то твоя помощь не нужна, Шаваль. Не те сейчас времена. Я жена Марселя.
— Вы женаты?
— Нет, но все равно что женаты.
— Мало ли, встретит какую-нибудь девчонку — и поминай как звали.
Жозиана ядовито расхохоталась:
— Размечтался!
— Зря ты так уверена.
— Со мной такого никогда не случится. Я не Анриетта.
— При чем тут Анриетта? — Шаваля передернуло. — С чего ты мне вдруг про Анриетту?
Красным, красным, красным. Младшенький свирепо черкал по книжке, пуская слюни. Красные штрихи выходили жирные, как от губной помады. Дама за соседним столиком смотрела на него с нескрываемым любопытством. «Смотри, — шепнула она своему спутнику, — какой удивительный ребенок! Рисует и пускает слюни, и рисует-то только красные штрихи!..»
— Я просто сказала, что я не Анриетта.
— Анриетта не имеет ко мне никакого отношения, при чем тут она? — Шаваль суетливо потер усики.
Красным, красным, красным.
— От нее-то Марсель ушел. Еще бы! Злыдня, гадюка ядовитая, сухая, как жердь, заперта на все засовы. Сущая ведьма на метле! А я нежная, добрая, любящая, пышная, сладкая… Как заварное пирожное. Так что никуда он от меня не денется. Элементарно, Шаваль.
— Хорошо-хорошо, — успокоенно вздохнул Шаваль, — но давай все-таки о деле. Подумай хорошенько. Подумай о здоровье Марселя. Забудь, чем я тебе досадил. О прошлом надо уметь забывать, надо смотреть в будущее…
Он провел рукой по волосам, погладил себя по груди в пройме воротника. Жозиана наблюдала за ним слегка насмешливо. Теперь он от нее зависит. Он целиком и полностью в ее власти. Какая сладкая месть, какой реванш! Для затюканной девчонки, которую он в свое время третировал…
— Нам надо действовать сообща. Надо спасти Марселя. — Во взгляде Шаваля читалась подлинная мука, так он тревожился за Марселя. — Знаешь, с годами я понял, что за человек твой муж…
Младшенький зачастил карандашом пуще прежнего. Странно, подумал Шаваль, не иначе у пацана не все дома. С другой стороны, чему удивляться, раз отец у него старая развалина. Не ребенок, а так, жертва аборта. То ли дело его фея, его долгоногая богиня с золотыми искрами в глазах, с мягкими локонами, с гибкой талией, исполненная неистовства, с лоном жарким и глубоким…
Тут Младшенький поднял голову и, не спуская глаз с Шаваля, произнес одно-единственное слово:
— Гортензия?
И мозг Шаваля словно слетел с тормозов. На него нахлынула горячая, терпкая волна и затопила все уголки и складки. Серое вещество воспламенилось. Лобный и затылочный рога затрепетали, оболочки налились кровью. Весь мозг был словно объят огнем. Младшенький испугался, что грифель у него в руках сейчас растает, и бросил карандаш на стол. Источников жара было определенно два: Анриетта и Гортензия. Но если при упоминании Анриетты активизировалась зона, отвечающая за страх, тревогу, мурашки по коже, то имя Гортензии включило центр удовольствия, физического наслаждения, сладострастия. Шаваль боится Анриетты и сгорает от страсти к Гортензии.
Воодушевленный успехом расследования, Младшенький сосредоточился изо всех сил и перешел в третью зону наслаждения. Здесь его ждал образ Гортензии в причудливом искажении: словно с картины Фрэнсиса Бэкона. Упругие маленькие груди, твердый живот, длинные ноги и гипертрофированных размеров лоно — как длинный красный шланг со множеством изгибов, который свивался и развивался; в нем плавали крошечные алые губки-пружинки. Гортензия, вид изнутри. Так, значит, Шавалю этот вид хорошо знаком! Так знаком, что отпечатался у него в памяти, как выжженный каленым железом. Младшенького пробрала судорога отвращения. Быть не может! Чтобы его любимая Гортензия якшалась с этим отребьем, с этой похотливой мразью?!
С громким криком Младшенький рухнул головой на стол и со стоном принялся бить себя кулаком в лоб и царапать щеки. Жозефина перепугалась не на шутку. Она обняла сына и стала укачивать его, приговаривая: «Что такое, маленький мой, что с тобой?..» Но Младшенький от расстройства не мог вымолвить ни слова. Он только вскрикивал, отбивался и повторял: «Нет! Нет!» Жозиана вскочила, похлопала его по спине, подула на волосы, промокнула виски платком… Но все без толку. Ребенок только что не бился в конвульсиях, задыхался, по щекам у него градом катились слезы. Жозиана поспешно распрощалась с Шавалем, усадила сына в коляску и заторопилась прочь.
Младшенький хватал ртом воздух. На сей раз он безропотно снес, что его везли в коляске, как тюк: ноги у него были совершенно ватные.
На перекрестке площади Перер с авеню Ньель Жозиана завернула за угол и только тогда склонилась к сыну.
— Что случилось, ненаглядный мой? Что ты там такое увидел, что на тебе аж лица нет?
— Мама, — запинаясь, выговорил Младшенький, — мама, скорее дай телефон, надо позвонить Гортензии!
— Гортензии? Зачем? При чем тут она?
— Мама, прошу тебя, не спрашивай ни о чем. У меня и так сердце истекает кровью.
— Успокойся, радость моя. Не надо так терзаться.
— Не могу, мама, мне очень худо. Я весь дрожу.
— Да что такое, солнышко, родной мой?
— Ох, мама… Я увидел Гортензию в мыслях Шаваля!
— Гортензию?..
— Да, ее лоно в виде длинного красного шланга. Он трогал ее, проникал в нее своим мерзким отростком… Как я его ненавижу!
— Успокойся, сынок, пожалуйста. Это было очень давно.
— Вот именно. Она была совсем девочка, невинная, нежная. Как она могла на это пойти?!
— Не знаю, родной. С кем не бывает натворить что-нибудь, за что потом стыдно… Возможно, она хотела доказать самой себе, что сумеет покорить настоящего взрослого мужчину?
— Когда это было? Ты помнишь?
— Еще до того, как ты родился.
Младшенький распрямился, в глазах у него блеснула безумная надежда.
— Так тогда она еще не была знакома со мной!
— Ну конечно.
— Вот оно что… Сегодня она бы так не поступила!
— Само собой. А знаешь, что я хорошо помню? Она его выжала до капли. Он потом уже толком не оправился. Мозги у него стали что твой пластилин… А кстати, солнышко, скажи, что еще ты разглядел в голове у этого… ничтожества?
— Это опасный человек, мама, — уже вполне уверенно заговорил Младшенький. — Что-то он мухлюет. Он плетет против папы какую-то интригу вместе с Анриеттой. Какие-то махинации с секретными цифрами. Вообще он орудует на два фронта. Хочет вернуться в компанию, составить себе положение, а в то же время строит заговор с Анриеттой. В одном темном уголке его мозга я разглядел какую-то денежную историю вроде кражи со взломом, коды, банковские счета, пищалка…
— Пищалка?! — воскликнула Жозиана.
— Именно, пищалка. И еще джеллаба.
— Какая еще джеллаба? Он что, входит в «Аль-Каиду»?
— Вот чего не знаю, мама, того не знаю.
