Жозефина не знала что сказать.
— С ее смертью ушло все прошлое. В каком-то смысле я испытал облегчение. Я подумал, что теперь смогу начать все с чистого листа. Последний, так сказать, неудобный свидетель… Да только вот Кэри Грант никуда не делся. И я по-прежнему все о нем знал из газет. Что он перестал сниматься, что у него контракт с Фаберже, что он рекламирует какую-то косметику, снова женился… В пятый раз!
— И вы больше никого так и не полюбили?
— Нет. Я ушел с головой в работу. Я познакомился с одним человеком, который мне очень помог в плане карьеры. Он посоветовал мне жениться заново. Вроде как одинокие мужчины не внушают доверия. Я женился на Алисе, вот на второй моей супруге. Сам не знаю, как мы умудрились заиметь двух детей. Наверное, чтобы не выделяться. Что мне еще оставалось в жизни, кроме как быть как все?.. У меня двое сыновей, оба такие же гладкие и снулые, как и я. Говорят, они оба в меня. Когда я такое слышу, у меня мороз по коже. Я боялся, что они найдут эту тетрадку. Узнай они, что их отец был влюблен в мужчину… Какой для них был бы удар! Что подумала бы моя супруга, мне, честно говоря, не важно. Какая мне разница, что она думает… Вы замужем?
— Я вдова.
— Ох, простите.
— Ничего. Мы развелись, а потом он погиб. Я тоже не знаю, почему я вышла за него замуж… Я тогда была робкой, зажатой девочкой, дышать и то стеснялась. Мы с вами очень похожи. Поэтому я и хотела написать вашу историю. И мне нужна была ваша помощь. Мне нужно было, чтобы вы мне рассказали, что не вошло в эту тетрадку…
Буассон взглянул на Жозефину и протянул ей руку: холодную, изящную, с длинными тонкими пальцами. Она сжала ее в ладонях, чтобы согреть.
— Поздно, — проговорил он, — к сожалению, слишком поздно.
Жозиана с Младшеньким направлялись к площади Перер. Шаваль назначил им встречу в кафе на площади.
«Я приду с сыном, — предупредила Жозиана. — Ему три года». — «А иначе никак?» — поморщился Шаваль. «Обсуждению не подлежит», — отрезала она.
Они спускались по улице Курсель: Младшенький сидел в темно-синей коляске, Жозиана в великолепной розовой шали шла позади. Она уверенно толкала коляску, и радости ее не было предела.
— Как мы чудесно смотримся! — ликовала она, любуясь отражением в витринах.
— Не забывай, что это сугубо в виде исключения, — буркнул в ответ Младшенький. Он был одет в светло-голубую курточку и хмуро таращился себе на ноги: правый башмак был украшен львенком, а левый — худосочным осьминогом. — Не понимаю, мама, как можно обряжать детей в такое убожество? Это же попирает в них природную эстетическую чуткость!
— Наоборот, это очень развивает. Так они сразу поймут, как оно в жизни: лев и осьминог. Лев может съесть осьминога, но осьминог хитрый и верткий, он может ускользнуть. Один сильный, другой ловкий. Кто кого?
Младшенький не удостоил мать ответом и продолжал:
— Значит, не забывай, как мы решили. Разговори его, на вопросы отвечай уклончиво — ни да ни нет… Пока я настроюсь на его ментальную волну. Тогда я смогу читать у него в мыслях. Ему нечего остерегаться, так что сначала он будет держаться очень открыто, и я спокойно проникну в его сознание. Вот когда он станет излагать тебе свой план, тогда у него нейроны забегают во все стороны, и мне будет гораздо труднее интегрироваться в ход его мыслей. Надо бы, кстати, договориться насчет пароля, когда я настроюсь. Я тебе скажу какое-нибудь детское слово. Давай «та-та-ма-я-бо-бо»?
— Как скажете, товарищ начальник.
— Так. Дальше. Когда я проникну в его мысли, всякий раз, как он начнет завираться, я буду ставить в книжке на полях жирный красный штрих. Ты разговаривай и поглядывай мимоходом.
— Та-та-ма-я-бо-бо. А также гули-гули, не говоря уже про бум-бум. Младшенький! Я так рада! Я просто в восторге, вне себя от счастья, у меня внутри все поет и хлопают хлопушки. Я эрцгерцогиня Гогенцоллерн и везу в коляске своего эрцгерцогенка.
Жозефина наслаждалась этой новой близостью с сыном. Вместе они вступают на тропу войны, чтобы защитить Волчища от грозного врага.
— Отлично. Смотри только, мать, сама не впадай в детство.
Шаваль уже ждал их в кафе. Черные очки, сорочка с небрежно расстегнутым воротом, узкие черные джинсы, черные туфли, тонкая полоска усиков, гладко выбритые щеки. Всем своим видом он излучал благополучие и безмятежность. Он в рассеянности поглаживал шею пальцами с тщательно подстриженными и отполированными ногтями. Интересно, подумала Жозефина, что скрывается за этой самодовольной непринужденностью?..
Она задвинула коляску в угол, взяла сына в охапку и усадила за столик.
— Они в этом возрасте уже разговаривают? — осведомился Шаваль, ткнув в Младшенького пальцем.
— Не целыми предложениями, но говорят. И между прочим, у него есть имя. Его зовут Младшенький.
— Здорово, мужик! — рявкнул тот, уставившись на Шаваля в упор. Как он ни сдерживался, ему тоже не понравилось это снисходительное «они».
— Ничего себе! — вздрогнул Шаваль. — Во дает твой сынок!
— В этом возрасте они повторяют все, что слышат, — пояснила Жозефина и ущипнула сына под столом.
Младшенький завладел книжкой, которую протягивала ему мать, и потребовал цветных карандашей. Каландаши, каландаши! Жозиана принялась рыться в сумке. Он заголосил, чтобы карандаши ему дали немедленно. Хотели, чтобы он вел себя как младенец, — пожалуйста! Дети сейчас пошли такие невоспитанные… Женщина за соседним столиком бросила на Жозиану недобрый взгляд: хорошо же ты, голубушка, воспитываешь ребенка! Та поспешно протянула Младшенькому карандаши, и он наконец унялся.
Воцарилось неловкое молчание. Шаваль брезгливо поглядывал на малыша. Жозиана считала секунды, и ее понемногу охватывало нетерпение.
— Ну, ты долго еще будешь ждать, чтобы заказать мне что-нибудь? Пока стакан не запылится?
— Что тебе заказать? — Перед Младшеньким Шаваль явно чувствовал себя неуютно.
Странно на него смотрит этот пацан. Так и всверливается в него глазами, как дрелью.
— Мне чаю, а Младшенькому апельсиновый сок.
— Разведет тут грязь…
— Ничего подобного, он пьет аккуратно.
— Слушай, это нормально, что он такой красный?
— Он рисует, сосредоточился…
Младшенький между тем изо всех сил старался проникнуть в мысли Шаваля. Он уже пробрался через свод и теперь уперся в septum lucidum — тонкую перегородку, состоящую из двух параллельных пластин, которая разделяет переднюю часть полушарий мозга. Он весь напрягся и тужился, как будто сидел на горшке.
— А почему он рыжий? Это тоже нормально?
— Просто это переодетый клоун. Ты еще не заметил? — вспылила Жозиана. — Есть Белый, а это Рыжий. Видишь, у него и волосы рыжие, и щеки красные, и нос… А если его включить в розетку, он еще и мигает лампочками. Мы его на елку вешаем вместо гирлянды. И сдаем иногда на дни рождения. Не хочешь? Тебе могу со скидкой.
— Извини-извини, — смешался Шаваль, — я просто не привык иметь дело с детьми.
— Вот ты мне скажи, это нормально, что у тебя под носом присохшие экскременты?
— Это не экскременты, это усы!
— Так вот, Младшенький — не клоун, это мой сын, любимый сын, так что заткнись! Если ты так и будешь задирать со всеми нос и смотреть на людей свысока, даром что сам от горшка два вершка, помяни мое слово — в рай ты не попадешь!
— Ну и ладно. Не туда, так в другое место.
Младшенького эта словесная баталия более чем устраивала: пока мать подначивала Шаваля, он проник сквозь прозрачную перегородку и мозолистое тело и наконец установил прямую связь с мозгом Шаваля.
— Та-та-ма-я-бо-бо! — завизжал он.
Жозиана поправила кончиками пальцев прическу, облизнула губы, завернулась поплотнее в розовую шаль и спросила:
— Так зачем ты хотел меня видеть? Посмотреть на моего сына?
— Не совсем, — тонко улыбнулся Шаваль. Левая щека у него некрасиво оттопырилась. — Я не забыл, как ты всегда умудрялась находить для «Казамии» новые проекты. Скажу тебе откровенно, Жози…
«Жози»… У Жозианы в голове что-то щелкнуло. Это сигнал: он хочет ее задобрить. Это ласковое прозвище он, бывало, нашептывал ей в офисе у кофейного аппарата, чтобы заключить ее в объятия.
Младшенький черкнул на полях красным карандашом.
— Я бы совсем не прочь вернуться в «Казамию». Мне кажется, Марселю нужен надежный помощник. Он один уже не справляется. Работает на износ.
Жозиана молчала, как советовал Младшенький. Пусть Шаваль выговорится.
— Ему нужен представительный, свободный и знающий человек, с опытом в коммерции, всегда наготове. Это редкость. И эта редкость — я!
— И ты хочешь, чтобы я склонила его в твою пользу?
— Я хотел просто узнать, как ты на это смотришь.
— Надо подумать, — осторожно ответила Жозиана, подливая себе чаю. — Не сказала бы, что питаю к тебе очень теплые чувства.
