«…по-моему, все сейчас настолько скверно, как никогда еще не было… «Октябрь» вернул М. М. рукопись с крайне вежливой телеграммой, извещающей, что, «к большому сожалению, рассказы для журнала не подошли…» Это было для него таким страшным ударом, что я боюсь, ему от него не оправиться… В последний свой приезд в Сестрорецк он прямо говорил, что, кажется, его наконец уморят, что он не рассчитывает пережить этот год… Особенно потрясло М. М. сообщение ленинградского «начальства», что будто бы его вообще запретили печатать независимо от качества работы… По правде сказать, я отказываюсь в это поверить, но М. М. утверждает, что именно так ему было сказано в л[енинград]ском Союзе. Он считает, что его лишают профессии, лишают возможности работать, а этого ему не пережить… выглядит он просто страшно, худой, изможденный, сердце сдает до того, что по утрам страшно опухают ноги, ходит еле-еле, медленно, с трудом… Из Москвы передали через Прокофьева, что там ждут от М. М. какого-то письма в Союз с копией в ЦК… О том, что написать нужно, М. М. и сам давно думал и не написал до сих пор, во-первых, потому, что вначале мешало ужасное физическое и моральное состояние, в котором он находился… во-вторых, когда здоровье немножко подправилось, он решил, что должен ответить своей работой, и все силы, все нервы, весь мозг вложил в свою книгу, кот. писал для «Октября «… И вдруг – такой ужасный, неожиданный удар! …Вообще все было бы совершенной катастрофой, если б не одно обстоятельство, за что должно принести глубокую благодарность дорогому В[ениамину] Александровичу]. – Благодаря его хлопотам, М. М. получил наконец предложение от автора (забыла фамилию) на большой осетинский перевод. К сожалению, дело затянулось с оформлением договора… И ужаснее всего вся дикая несправедливость, нелепость выдвинутых против него обвинений и невозможность реабилитировать себя!..
Остальные дела тоже не веселят, но все меркнет перед страхом за жизнь М. М. и перед огромной жалостью к нему, так жестоко и несправедливо обиженному. Загублена человеческая жизнь, загублен большой своеобразный талант и это просто трагично!..» (См. «Случай Зощенко», с. 80.)
59 В свой дневник Корней Иванович вклеил мое письмо к нему из Ленинграда о том, как я побывала у Зощенко: «…он похож на Гоголя перед смертью. А при этом умен, тонок, великолепен.
Получил телеграмму от Каверина (с сообщением, что его «загрузят работой») и через два дня ждет В. А. к себе.
Говорит, что приедет – если приедет – осенью. А не теперь. Болен: целый месяц ничего не ел, не мог есть. Теперь учится есть.
Тебя очень, очень благодарит. Обещает прислать новое издание книги «За спичками».
Худ страшно, вроде Жени. «Мне на все уже наплевать, но я должен сам зарабатывать деньги, не могу привыкнуть к этому унижению "». (Там же, с. 80.)
60 …он не выдержал второго тура… – под словами «второй тур» Ахматова подразумевала травлю, которой подвергся Зощенко после своего ответа английским студентам (см. 58). Как катастрофу, которая доконала Зощенко, восприняли современники июньское собрание ленинградского Союза Писателей, где Михаил Михайлович не только выслушал грубые нападки, но имел смелость и ответить на них. Сохранилось немало воспоминаний об этом собрании, устных и письменных. Суть крамольного ответа М. Зощенко сводилась к тому, что о литературных трудах своих судить он не волен, но никто не смеет от него требовать, чтобы он признал себя негодяем.
«В президиуме Кочетов и другие члены правления, а также вызванный на подмогу К. М. Симонов. Докладчик – профессиональный литубийца В. П. Друзин, – вспоминает Ирина Кичанова-Лифшиц. – Он клеймит Зощенко – как он посмел не согласиться с постановлением ЦК! М. М. выходит на трибуну, маленький, сухонький, прямой, изжелта-бледный. «Чего вы от меня хотите? чтобы я сказал, что я согласен с тем, что я подонок, хулиган, трус? А я русский офицер, награжден георгиевскими крестами. Моя литературная жизнь окончена. Дайте мне спокойно умереть». Сошел с трибуны, направился к выходу. Все смотрели в пол. В двух концах зала раздались аплодисменты: аплодировали я и Меттер… Встал Симонов: «Тут товарищ Зощенко бьет на жалость»». (См. в кн.: Ирина Кичанова-Лифшиц. Прости меня за то, что я живу. New York: Chalidze Publcations, 1982, с. 83–84.)
О том же собрании вспоминает и А. Я. Гинзбург в книге «Человек за письменным столом» (А.: Сов. писатель, 1989):
«Вот подлинная структура события, его костяк: абсолютная сила сочла нужным применить к такому-то первые попавшиеся – из своего словарного запаса – слова, пригодные в качестве сигналов уничтожения. По заведенному ритуалу такой-то должен был выслушать и покаяться. И тогда непогрешимая сила, которая объявила его подонком и изменником, быть может, объявит его человеком, признавшим свои ошибки. Всем участникам этой опасной игры известны ее правила, и они бешеным раздражением встречают любую попытку разбудить значение попутно употребляемых слов. Для них это бестактность и глупость – по меньшей мере» (с. 210).
И еще:
«На… вопросы английских туристов Зощенко ответил, что он не может признать правильным сказанное о нем в постановлении. Это сочли криминалом, и местные организации решили возобновить травлю. Зощенко пытался объяснить: обладающий человеческим достоинством не может согласиться с тем, что он подонок, трус и предатель своего народа. Не может. Это было логично и наивно, потому что совсем не о том шла речь. Писатель – зодчий оттенков слова – хотел договориться с теми, для кого слова не имели не только оттенков, но и вообще никаких значений. Слова стали чистым сигналом административного действия» (с. 210).
И еще:
«То, что он говорил, дышало неосуществленным самоубийством» (с. 211).
61 В БСЭ (изд. 3-е, 1954, т. 30, с. 265) была помещена статья «О журналах «Звезда» и «Ленинград»», то есть о знаменитом постановлении ЦК от 14 августа 1946 г. Привожу отрывок:
«Центральный комитет партии указал в этом постановлении на серьезные ошибки, допущенные редакциями журналов «Звезда» и «Ленинград», которые предоставляли свои страницы для чуждых в идейном отношении произведений. Грубой ошибкой явилось опубликование идеологически вредных рассказов М. Зощенко и стихов А. Ахматовой».
62 В то время большим успехом пользовались среди читателей две пародии Наталии Ильиной, напечатанные в «Литературной газете»: одна (22 октября) о колхозных очерках – «Наставление для очеркиста» и вторая (3 декабря) – «Рецепт составления рассказов на воспитательную тему».
63 А. А. имеет в виду стихотворение Есенина, написанное в 1920 году. Привожу начало:
По-осеннему кычет соваНад раздольем дорожной рани.Облетает моя голова,Куст волос золотистый вянет.
Полевое, степное «ку-гу»,Здравствуй, мать голубая осина!Скоро месяц, купаясь в снегу,Сядет в редкие кудри сына.
«К числу поэтов, которых Ахматова никак не хотела признать, принадлежал Есенин, – свидетельствует Вяч. Вс. Иванов в своих воспоминаниях. – … «Я начинаю читать и опять наталкиваюсь на очень плохие стихи», – говорила Анна Андреевна». («Беседы с Анной Ахматовой» – сб. «Воспоминания», с. 495.) О нелюбви Ахматовой к Есенину пишет и С. В. Шервинский в своих мемуарах «Анна Ахматова в ракурсе быта» (там же, с. 286).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
