Перчатки носили вязаные, из фильдекоса, в более теплое время – из лайки и замши. Среди богатых людей и в высшем кругу не принято было появляться на улице без перчаток. Особенно славились английские перчатки фирмы «Дерби» из хорошей кожи, с большой прочной кнопкой. Женщины на балах и приемах надевали белые шелковые или лайковые перчатки, длинные, выше локтя. Мужчины – если они в форме – замшевые, в штатском – лайковые...
Праздник воздухоплавания, 300-летие дома Романовых, 1910–1913 годы
А. Сумской, Николай II, «Гражданин», Абрам Лейферт, Александр Бенуа
Предвоенные годы в Петербурге заполнялись не только непрекращавшимися волнениями среди рабочих и богемными «чудачествами», но и галереей пышных торжеств, венцом которых стало празднование 300-летия дома Романовых в 1913 году. Открыл эту череду гуляний в 1910 году первый всероссийский праздник воздухоплавания.
О покорении воздушной среды в Петербурге заговорили еще в 1802 году, когда итальянский профессор Черни поставил в городе первый опыт воздухоплавания. В «Санкт-Петербургских ведомостях» появилась язвительная заметка следующего содержания: «Что, брат, задумался и что закручинился? Или злая участь ввергает тебя в пучину горести? На что отдаваться слабым и пустым воображениям? Шар твой не полетел, бочка лопнула: ну так что же? Эта ошибка не велика; иногда и философы ошибаются в своем мнении, а ты хоть и профессор, но также человек, и человек не без дела. Ты беспокоишься, что публика только потревожена была твоими утвердительными афишами. Но и то ничего: мы зато на счет твой довольно посмеялись и без застенчивости сказали что-нибудь – понимаете ли? И это ничего, все пройдет. Знаешь ли, любезный, что и парижские учители, приезжающие в Россию, бывали учениками. И это ничего. Век живи и век учись. Итак, я уверен, что твой шар не полетел не от чего другого, как от твоей жестокой строгости к физике, которая столь тобою наблюдена, что всю цель и силу потеряла. Что принадлежит до собранного тобою интереса, то это не худо: без денег человек враг отечеству. Впрочем, свидетельствую вашим высоким наукам свое почтение».
В следующем году совершил показательный полет французский воздухоплаватель-изобретатель Андре-Жак Гарнерен. С середины XIX столетия полеты воздушных шаров сделались непременной частью летних сезонов; в 1870 году состоялся первый военный полет – шар с водородом поднялся со двора Павловского военного училища. В 1910 году шар «Треугольник», экипаж которого составляли подполковник Генштаба С. И. Одинцов и его напарник В. В. Кузнецов, за сорок часов преодолели расстояние от Петербурга до хутора Вершинина близ Таганрога.
Шло время, техника совершенствовалась, в России стали появляться первые аэропланы, которыми управляли иностранные пилоты. (Кстати сказать, слова «летчик» и «самолет» появились в русском языке с легкой руки двух поэтов Серебряного века, Велимира Хлебникова и Игоря Северянина соответственно.) Был создан Петербургский императорский аэроклуб (1908), группу пилотов, среди которых были Н. Е. Попов, М. Н. Ефимов, С. И. Уточкин, В. А. Лебедев, направили на обучение во Францию. В апреле 1910 года в Петербурге прошла Международная авиационная неделя, а осенью того же года состоялся праздник воздухоплавания на Коломяжском скаковом ипподроме, который с 1908 года использовался для испытаний летательных аппаратов. На этом празднике поручик Е. В. Руднев установил три всероссийских рекорда – по продолжительности полета (2 часа 24 мин.) и набору высоты (1350 метров) и поднял в воздух двух пассажиров, также сделал два круга над Исаакиевским собором, а в конце соревнований совершил первый в истории России междугородный перелет по маршруту Петербург – Гатчина: «Оделся потеплее и велел сделать то же самое механику Плотникову... Боковой ветер сильно сносил аппарат. Вскоре под крылом “Фармана” проплыло Красное Село, Тайцы. Подлетая к лесу, аппарат попал в очень опасный слой воздуха, его стало качать, и я с большим трудом справился с управлением. Было очень холодно, еще над взморьем пальцы левой руки начали застывать, а у Лигово почти закоченели. У меня даже мелькнула мысль – выбрать ровную площадку и совершить спуск, но впереди уже виднелось спасительное военное поле Гатчины. Ровно 56 минут потребовалось нам, чтобы покрыть расстояние в 60 верст». Коллега Рудневалейтенант Г. В. Пиотровский первым в истории пролетел над морем, из Петербурга в Кронштадт.
Капитан Л. М. Мациевич взял в показательный полет пассажиром председателя Совета министров П. А. Столыпина. Увы, это оказался последний успешный рейс одного из первых русских пилотов – в тот же день капитан Мациевич трагически погиб.
Журналист А. Сумской посвятил летчику и его похоронам проникновенный очерк.
То настроение, тот ужас, какой пережила многотысячная толпа при падении 24 сентября сего года авиатора Льва Макаровича Мациевича с высоты 500 метров, передать сейчас словами нет возможности. Такие моменты не передаются. Они только чувствуются нервами, сердцем. Чувствуются еще потом долго, болезненно, но передать их в точности нельзя... И потому то, что я передам, будет, может быть, только слабым рефлекторным отблеском действительного.
В первый момент, когда аэроплан кувыркнулся носом вниз и от него отделилась человеческая фигура, толпа невольно болезненно вскрикнула, как один человек, ахнула и замерла, с ужасом следя, как авиатор, перевернувшись в воздухе несколько раз, с быстротой ядра, пущенного из пушки, падал вниз.
Ужас случившегося, сознание развязки и того, что помочь падающему нет сил, нет возможности, тяжелым камнем придавили всех на мгновение и сковали волю... Но еще момент – и толпа вздрогнула и побежала, гонимая ужасом и инстинктом, к тому месту, где упал авиатор. И то, что она, эта толпа, увидела, прибежав на место катастрофы, вызвало новый крик ужаса и горя... Авиатор был мертв... Он лежал ничком, зарывшись головой в землю...
Но вот явился доктор... распорядители... взяли... понесли... Толпа, рыдая, двинулась за печальной процессией к карете «скорой помощи». Уложили и увезли... Аэродром понемногу начал пустеть...
Роковая весть о гибели Льва Макаровича Мациевича с быстротой молнии разнеслась по городу, и уже к вечеру знали почти все о его трагической кончине.
Утром 25 сентября все газеты были переполнены статьями о роковом полете Льва Макаровича и тех причинах, которые могли вызвать такую трагическую развязку. Некоторые распространенные газеты в первый же день посвятили памяти погибшего прочувственные статьи, с выяснением заслуг покойного как авиатора, инженера, общественного деятеля и человека. Это сразу же дало определенный облик погибшему и создало в массах соответствующее настроение. Массы почувствовали, что они потеряли в лице покойного не только авиатора и инженера, а что вместе с ним со света ушел еще один стойкий и честный общественный деятель, ушел практик – борец за идеалы лучшего будущего, ушел чудный человек, каких в жизни так мало... И это объединяло всех около дорогого имени, около своего родного человека. Имя Мациевича в этот день было у всех на устах.
В час дня на панихиде в Казанском соборе, кроме семьи покойного, друзей и представителей от разных казенных ведомств, была масса молящихся студентов, курсисток, учеников средних учебных заведений и народных школ и просто народа, без отличительных признаков социального положения. Пришли почтить память погибшего все те, кто видел в покойном олицетворение чего-то бодрого, смелого, красивого, родного... Пришли помолиться за него и поплакать вместе с близкими ему людьми...
После панихиды молящиеся долго не расходились с Казанской площади, все чего-то ждали, разбившись на группы и обсуждая происшедшее на все лады. Все удручены... подавлены... всем, очевидно, хочется услышать что-либо определенное о причинах трагедии. И потому офицеров – летчиков и моряков – окружают целые толпы людей, засыпая их вопросами. Но увы... Никто из них ничего не может сказать определенного, так как причина падения была и остается и посейчас невыясненной. Это тайна, которую унес с собою в могилу погибший. (Мациевич пытался поднять самолет на максимально возможную высоту. – Ред.)
Настроение с каждым часом росло. Все новые и новые группы людей подходили к Казанскому собору. Получался какой-то своеобразный митинг печали, в котором центральное место занимали офицеры. К вечеру это настроение еще расширилось и окрепло в массе.
Уже к 8 часам вечера часовенка военного клинического госпиталя, где покоился прах усопшего, была буквально переполнена молящимися. И сотни, а может быть, и тысячи людей стояли за часовней на улице, ожидая очереди поклониться дорогому человеку. Одна за другой прибывали депутации от разных казенных и общественных учреждений и групп, друзья и просто частные лица, возлагали на гроб венки и цветы. Гроб положительно утопал в цветах.
