В этом месте не было крутого обрыва: всадники резво вылетали наверх и сразу строились для боя. Уже плясал под ханом Кубратом рыжий, как хорошее золото, скакун. Пылало в солнечных лучах хвостатое знамя!
Гребцы, вагиры и халейги, покидали корабли и бегом спешили за булгарами.
Охранять корабли не оставили никого. Перемогут хазар и возвратятся, ничего с ними не будет. А не перемогут — не все ли равно!
Старый Олав соступил на берег во главе четверки сыновей. Узорчатые ножны хлопали по бедру.
— Не ходил бы ты, отец, — сказал Бьерн. Гуннар добавил:
— Халльгрим тебя не похвалит.
Взрослые мужи, перед отцом они все еще были мальчишками. И даже теперь отваживались лишь на совет.
Олав обвел их глазами. Не всякая седая борода могла похвалиться таким потомством… Бьерн, Гуннар, Сигурд. И приемыш Гудред Паленый, внук великого Лодброка, со своей каменной секирой в руке… Статные, сильные, голубоглазые… живые.
— Халльгриму, — сказал Олав, — я дал кормщиков не хуже, чем я сам.
Он закинул за спину щит, что был знаком еще с ударами Рунольва Скальда.
И зашагал вверх, на зовущий голос рога. Старшим над воинами с кораблей Халльгрим поставил Торгейра Левшу. А вагирами повелевал Дражко, Олегов боярин.
Давняя, застарелая ярость направила булгарский удар! Выплескивалась обида, поколениями жившая у каждого очага. Навеки оставленная великая степь.
Глаза женщин, уведенных в гаремы Атыла!
Нет страшнее противника, чем воин, знающий, что заслоняет собственный дом.
Хан Кубрат несся в битву первым, и обнаженная сабля светилась у него в руке. Сколько ни уговаривали его распоряжаться боем из безопасного места — не послушал. Скакали следом отважные братья. Сидели в юрте смышленые сыновья. Не останется пустым ханское седло.
Над гудевшей землею неслись они в спину хазарам, завязшим, как в болоте, в пешем войске врага… В густой пыли бежали за всадниками воины с кораблей. Не всех же порубят булгары, останется и им!
Мохо-шад разглядел летевшую опасность и понял, что не успеет развернуть свое войско и встретить Кубрата как следовало. Он уже бросил в бой все, что имел. Думал смести, затоптать пешее ядро словен, а вышло — погорячился… И не было рядом Алп-Тархана, умевшего столь многое предусмотреть!
Вот тогда-то и достиг его ушей слитный, леденящий крик, от которого когда-то вздрогнули в Барсучьем Лесу бесстрашные юты… Это князь Чурила Мстиславич надвинул урманский шлем на глаза и рукой в рукавице выхватил меч:
— Вперед!
Его вятшая, старшая дружина — бояре — с самого начала битвы дралась в полках: пример для простых ратников и присмотр. Но стояло за князем достаточно юных отроков и могучих мужей, чтобы опрокинуть хоть кого! Кременецкие и круглицкие — вместе. Все в кольчугах, с грозными мечами, ринулись они за князем. Попробуй останови…
Железные челюсти были готовы сомкнуться, перекусить пополам хазарское войско. И показалось царевичу Мохо, будто в небе над ним померкло светлое солнце, а под ногами заколебалась земная твердь.
И то добро — не видел своей невесты круглицкий князь Радим!
Пласталась в беге злющая кобылица. Всякий, кто не знал, только принял бы Нежелану за безусого отрока, не по-мужски легкого в кости. Воины постарше все норовили заслонить поляницу — кто щитом, кто собственным телом, залубеневшим от шрамов… Да поди за ней угонись!
Вот приметила хазарина, с поднятым копьем спешившего наперерез. В черту сдвинулись у переносья соболиные брови. Гибким девичьим телом увернулась от удара.
Свистнул в руке беспощадный клинок. И что ветром выдуло из седла черного степняка!
Стрела на излете клюнула ее в ногу, но застряла, не пробив сапога. Прямо перед собой Нежелана увидела спешенного хазарина, со всех ног улепетывавшего прочь… И погналась, занося меч. Но шарахнулась кобылица — и Нежелана впервые промахнулась, не сняла с плеч вражью голову, только сбила с нее шлем.
Русые вихры вместо хазарских черных кос оказались на той голове! Упал, беспомощно заслонился руками… И из-под этих рук глянул на нее глазами родного брата.
— Любим!
Не стала марать меча о труса. Мигом расправила тугие кольца аркана, свернутого у седла. Метнула, ударила пятками кобылицу — и поволокла брата по земле, по кровавым телам. Словенина — к словенам в полон!
Дружина — она дружина и есть. Куда князь, туда все княжьи. Скатится его голова, и они свои сложат неподалеку. Шел за князем меченоша Лют… Но что поделаешь, если судьбе было угодно провести его по тому самому месту, где он в последний раз видел отца!
Не ведал отдыха меч у Люта в руках. А глаза, непослушные, помимо воли все рыскали по сторонам — не видать ли боярина?
И ведь разглядел. Повернулся в ту сторону, где гуще лежали мертвецы, и признал край втоптанного в землю плаща.
Ни разу не называл Лют Вышатич отца — отцом… Не назвал и тут. Но некая сила вынула его из седла. Бросила наземь, на колени. Видга кружил рядом на Воронке, охранял.
Обдирая пальцы, Лют расстегнул на боярине железный ворот кольчуги.
Сдвинул со лба, с седых кудрей, просеченный шлем… Открыл глаза Вышата… увидел сына… хотел что-то сказать, да не смог. Лишь выпустил из ладони Береженый меч, нашел руку Люта и сжал.
И — угас…
Лют прикрыл его хазарскими щитами, благо их достаточно валялось вокруг.
И пустился вдогон князю, чей урманский плащ мелькал уже далеко…
Третьяка-новогородца никто в битву не звал. Он пошел сам, напросившись на корабль к Торгейру Левше. Толи чем приглянулся ему калека халейг, то ли надеялся вернее встретить его отца… На корабле Третьяк греб за двоих. А когда побежали на берег — обогнал всех, подоспев к схватке едва не вперед конных булгар.
Он не буйствовал с того самого дня, когда его подобрали отроки. Но тут безумие снова его оседлало! Кинулся в самую гущу, отбросив топор, которым его вооружили. Содрогайся, кто не видел, как дерется бешеный берсерк. Со звериным криком намертво стиснул пальцами чью-то загорелую шею… И пал тут же, пронзенный несколькими копьями враз.
Торгейр не успел его защитить.
Люди Эрлинга Виглафссона шли за ним с тою же яростной силой, что когда-то по палубе Рунольвова корабля… Эрлинг Приемыш не любил воинственных слов. Никто никогда не слыхал, чтобы он называл себя викингом. Но ни один враг не мог похвалиться, будто видел, как выглядела его спина!
Все бешеней делалась битва.
До предела разгорелся костер, в который с обеих сторон было брошено равное количество дров. Эрлинг давно уже потерял из виду Халльгрима. Сражение не давало ему времени гадать, дрался ли еще его старший брат или уже погиб.
