— Я вижу, Чориль-хан и впрямь не побоялся лечь под колеса моих колесниц!
Один ли он явился на помощь булгарской собаке, которую я отстегаю ремнем? Или привел с собой кого-то еще?
Толмач перевел, и Сигурд усмехнулся снова:
— Наши копья ты станешь считать перед боем. А мы твои — после боя, в траве…
Мохо откинул голову и прищурился. Словенский воин наверняка представлял свою участь. Но не боялся ее… Царевич не глядя тряхнул в воздухе опорожненной чашей. Слуга поспешно наполнил ее и вновь вложил в хозяйскую руку. И с испугом в глазах застыл в ожидании дальнейших приказов. Если бы Сигурд удосужился хоть раз взглянуть на этого слугу, возможно, он признал бы в нем Любима.
Сигурд сказал что-то, и Мохо нетерпеливо повернулся к толмачу.
— Он говорит, — перевел тот с низким поклоном, — что сколько-то дней назад к ним в руки попал воин моего повелителя… Этот воин умер, назвав им лишь свое имя, чтобы они знали, чью храбрость вспоминать. Его звали Барджиль.
Пленник говорит, что будет несправедливо, если он откроет моему повелителю больше, чем открыл им Барджиль…
Шад, уже раздумывавший, какие приказания отдавать, при этих словах вскочил подобно пружине. Чаша покатилась под ноги страже.
Он сказал Сигурду, обойдясь на сей раз без толмача:
— Ты не менее мужествен, чем Барджиль, пирующий ныне в юрте храбрецов!
Но твой хан меньше ценит отвагу воина, чем я, и ты в этом убедишься. Отныне ты ездишь с моими лучшими всадниками. Я сказал!
Сигурд стоял перед ним ободранный и мокрый… Вот теперь земля под ним покачивалась вполне ощутимо. И жестокая боль разгоралась в кистях рук, освобожденных от слишком тесных пут. Он наконец заметил Любима: тот показался ему медузой, выброшенной на скалы…
— У меня есть вождь, — сказал он царевичу. — И не на тебя я его променяю.
Он шагнул вперед и рухнул, зарывшись лицом в жухлую траву. Копья аль-арсиев мгновенно взвились на защиту царевича, но замерли на полпути, потом медленно опустились обратно.
Алп-Тархан проговорил, посмеиваясь в усы:
— Теперь ты можешь бросить его шакалам. Или отпустить, это будет достойно. Поверь, толку с него не будет.
Но тут к ним подошел еще один человек, и стража почтительно перед ним расступилась. Он сел рядом с Алп-Тарханом на правах равного, и воины его свиты встали у него за спиной. Они возвышались над хазарами, точно сосны над ольховым подлеском.
— Не больно сговорчив, как я погляжу, — поглядев на Сигурда, проворчал вновь пришедший. Он говорил по-хазарски плохо, с сильным акцентом. А голос у него был надсаженный и скрипучий.
— Жаль, что тебя не было здесь раньше, — сказал полководец и дружески протянул ему подушку. — Ты послушал бы, как разговаривают в плену те самые воины, с которыми будут драться твои славные молодцы.
Пришелец внимательно разглядывал Сигурда. Когда его перевернули на спину, он прищурился и проговорил:
— Действительно жаль… Тор свидетель, вы ничего от него не добьетесь.
Было бы неплохо, если бы его отдали мне…
Несколькими днями позже, темным вечером, младший сын Можжевельника подъехал к лагерю халейгов на хазарском коне. Сторожевые признали его и окликнули:
— Будь здоров, Олавссон! — сказал один. — Похоже на то, что ты и в седле так же проворен, как у руля. Какая красавица тебя принимала?
Другой предупредил:
— Халльгрим хевдинг навряд ли тебя похвалит, А третий попросту стащил его с лошади и так стиснул могучими руками, что хрустнули кости, потому что это был Бьерн.
Сигурд высвободился и спросил без улыбки, устало:
— Хевдинг где?.. У меня новости для него…
***
Он ушел в сторону палатки Виглафссона, так и не рассказав им о своих приключениях. Сторожевые было обиделись, а Бьерн собрался бежать обрадовать отца, когда со стороны лагеря показались пятеро всадников. Передним ехал Сигурд. За ним — сыновья Ворона, все трое. И последним — Торгейр.
Халльгрим сказал Бьерну:
— Я скоро вернусь.
…Вот так они и встретились опять. Далеко, далеко от родного берега. В чужой стране. У степного костра…
Гудмунд херсир поднялся навстречу старшему Виглафссону:
— Здравствуй… Наша удача велика! Я рад, что у гарда-конунга служишь именно ты, а не кто-то другой!
Он смотрел на рослого Халльгрима снизу вверх. Он совсем не изменился за это время. Только в бороде прибавилось седины. Халльгрим сказал ему:
— Здесь у меня есть кое-кто, кого тебе, я думаю, захочется обнять больше, чем меня.
Он отодвинулся в сторону, и Торгейр молча шагнул вперед. Даже в свете костра было видно, какая бледность покрыла его лицо.
Как ни хорошо умел Гудмунд херсир сдерживать свои чувства, это оказалось слишком даже для него. Он пошатнулся, как от удара. Потом бросился вперед и схватил сына за локти:
— Торгейр! Мой Торгейр!
— Отец, — сказал Торгейр и положил голову на его плечо. Восемь зим они не видели друг друга.
— Теперь я никуда тебя не отпущу, — сказал Гудмунд. — Ты будешь со мной.
Не для того я тебя разыскал, чтобы вновь потерять!
Они сидели вокруг костра: Халльгрим, Хельги, Эрлинг. И те двое, отец и сын. Сигурд и Гудмундовы люди сторожили коней.
— Не годится мужам спешить, — начал Халльгрим. — Но Олавссон говорил, у тебя к нам дело…
Гудмунд не сразу смог собраться с мыслями.
— Сколько тебе заплатил гарда-конунг, Халльгрим? — спросил он наконец.Я к тому, что навряд ли он богаче конунга хазар. Этот заплатит тебе вдвое больше, если ты станешь служить у него!
Сыновья Ворона переглянулись… Хельги сказал:
— Я еще никогда не торговал своим мечом.
Толстая жила напряглась у него на лбу. Эрлинг ответил спокойнее:
— Торлейв конунг не обещал нам ничего, кроме нашей доли добычи.
Халльгрим отозвался последним:
— В Стейннборге осталась жить моя жена.
Торгейр промолчал… Гудмунд засмеялся:
— Свою жену ты получишь обратно, когда Стейннборг будет взят. И еще жену конунга в придачу, если тебе повезет!
Хельги не выдал себя ни звуком, а ведь молчание наверняка далось ему тяжело. Халльгрим глядел в костер… Потом он проговорил неторопливо:
— Я был бы рад идти с тобой, Гудмунд Счастливый, по одну сторону стены щитов. Но я был рядом с Торлейвом конунгом на тинге стрел… Однажды мне показалось, будто мой сын пожелал нас поссорить. И у меня нет больше сына, Гудмунд. Я не оставлю Торлейва за все золото конунга хазар. И даже если этот конунг сам придет меня просить. Хотя тебе, конечно, лучше знать, насколько он богат…
Он редко произносил такие длинные речи. Гудмунд вздохнул и проговорил с горечью:
— Не такой виделась мне эта встреча, сын Хравна! Однако теперь я вижу — ты вырастил себе иную судьбу. Я же хоть и не приобрел новых воинов для своего конунга, но зато вернул себе сына…
