упокоит Господь их души, даром что их бренные останки так никому найти и не посчастливилось, – заклинаю, отведайте наливки!
Противостоять благожелательной настойчивости старика было положительно невозможно. Осбрайт глотнул из бутылки. Тепло, тотчас разлившееся по замерзшим жилам, и вспыхнувший на щеках румянец свидетельствовали, что сестра Радигонда нимало не преувеличила достоинства своего подарка. Теперь брат Петер уговаривал гостя подкрепиться простой пищей, выложенной перед ним. Поняв, что монах не признал в нем Франкхайма, Осбрайт решил вовлечь его в разговор, дабы легко и быстро выяснить обстоятельства, предшествовавшие печальному действу, которое он недавно наблюдал. И вот, подкрепившись кое-чем из поданных хозяином закусок, он без труда подвел разговор к похоронам и их причине. А отец Петер, почитая своего собеседника за человека заезжего, приведенного в часовню одним только любопытством, не колебался отвечать на все вопросы без утайки и исчерпывающим образом.
– Расскажу вам все, что знаю, господин рыцарь, – молвил старик. – А знаю я поболе многих. Верно, вы диву даетесь, откуда я столько узнал. Но заметили ль вы на похоронах юного пажа, который рыдал так громко, что было слышно даже сквозь гром органа? Его звать Ойгеном, он графинин паж, и, между нами говоря, по слухам, приходится графу более близким родственником, чем допускают закон и религия. Но граф желает держать это в секрете, а потому я ни словечка не скажу на сей предмет. Так вот, Ойген очень набожный юноша, он часто приходит сюда, часами кряду молится перед образом Богородицы и тратит все свои скромные деньги на мессы, в чаянии вывести душу своей бедной грешной матери из чистилища. Он не раз и не два приводил ко мне в келью маленького Йоселина, того самого убиенного бедняжку, и однажды он рассказал мне все в точности так, как я теперь вам сказываю. Вам следует знать, господин рыцарь, что лет эдак двадцать тому старый граф Франкхайм по имени Иероним завещал свои огромные владения…
– Прошу вас, святой отец, – нетерпеливо перебил Осбрайт, – переходите сразу к убийству, опустите про завещание.
– Опустить про завещание?! – вскричал брат Петер. – Помоги нам, Боже! Да вы с таким уже успехом можете попросить меня рассказать про грехопадение, не упоминая про яблоко. Завещание-то и стало причиной всех бед. Ну а кроме того, господин рыцарь, я должен поведать историю на свой лад, иначе и вовсе ничего поведать не сумею. Так вот, у графа Иеронима был единственный ребенок, дочь, а поскольку главной его страстью была фамильная гордость (которой, впрочем, у нынешнего графа – цельная бочка, тогда как у старого сравнительно с ним была лишь капля), он положил отдать руку дочери и свои обширные владения наследнику следующей очереди. К несчастью, означенный наследник, не ведая о намерениях графа, уже обручился с другой. Рудигер из Западного Франкхайма и его двоюродный брат Густав из Орренберга, одинаково малоимущие и связанные с Иеронимом одинаковым родством (хотя Рудигер принадлежал к более древней ветви), оба добивались благосклонности Магдалены, богатой наследницы Гельмштадтов, и она сделала выбор в пользу первого. Ну и вообразите, в каком затруднении оказался старый граф! Как тут было поступить? Фамильная гордость не позволяла Иерониму лишить франкхаймского наследства того, кто станет правящим графом после него, но, с другой стороны, отцовская любовь не позволяла ему совсем обделить ни в чем не повинную дочь. Дабы примирить эти две противоборные страсти, он завещал все наследственные владения графу Рудигеру, а своей дочери, благородной Ульрике, оставил все личное имущество и несколько купленных поместий немалой стоимости, вкупе с разрешением отдать свою руку и состояние любому, кого она сама выберет. Выбор Ульрики пал на Густава Орренбергского, который был слишком жаден до богатства, чтобы упустить такую выгодную партию. Хотя он так и не простил благородной Магдалене отказа и в сердце своем затаил злобу против нее и своего удачливого соперника.
– Неужели? Точно ли это?
– О, совершенно, совершенно точно! Да сам граф Рудигер не раз это говорил! Правда, Густав всегда вел себя очень хитро и всячески тщился поддерживать с ним дружбу. Однако Рудигер слишком умен, чтобы поддаться на обман, и быстро догадался, что своими медовыми речами да мягкими повадками Густав просто усыпляет его бдительность а сам только и ждет удобного случая повредить ему без ущерба для себя.
– Но выдавал ли Густав какими-либо поступками свои дурные намерения?
– О Пресвятая Дева! Нет, разумеется! Бдительность милорда не давала такой возможности! Да, семейства все еще сохраняли видимость добрых отношений и даже навещали друг друга! Но Рудигер никогда не ездил в замок Орренберг иначе чем хорошо вооруженный да в сопровождении надежных слуг, и он всегда держал ухо востро. А Густав при ответных посещениях по виду и поведению милорда ясно понимал, что тот насквозь зрит его черные замыслы, вот и не осмеливался привести их в исполнение. Но ах, дырявая моя голова! Я же забыл сказать, что у них была причина вражды и повесомее, чем соперничество за сердце Магдалены. Вам следует знать: когда граф Иероним узнал, что выбор дочери пал на Густава, который наследует титулы Франкхайма после Рудигера, он задумался о том, как бы покрепче упрочить союз своего славного имени и своих обширных владений. И вот в одном из пунктов завещания он прописал, что если либо Густав, либо Рудигер умрет, не оставив потомства, то имущество одного из них перейдет к другому в полном объеме. Ко времени кончины старого графа ни у одного, ни у другого детей не имелось, а год спустя Рудигер опасно захворал. Два дня он лежал в полном бесчувствии, и лекари уже полагали его не жильцом на белом свете. Слух об этом разнесся далеко окрест, и – о! – как же спешил Густав завладеть замком и всеми землями Франкхайма! Он примчался сюда, объятый ликованием, но – увы и ах! – обнаружил, что наш добрый повелитель все еще пребывает в царстве живых, ну и убрался восвояси с отвислой челюстью. Разразись в замке Орренберг чума, она не вызвала бы там большего горя, чем весть о выздоровлении Рудигера.
– Вот как! И кто же сказал вам такое, преподобный?
– О! Да во всем Франкхайме так говорили, ни разу не слыхал, чтобы кто-нибудь высказался иначе! Так вот, господин рыцарь, едва Густав оправился от этого разочарования, как его постигло другое. Графиня Магдалена понесла и в должный срок благополучно родила прекрасного мальчика, коего окрестили Осбрайтом. Узнав об этом, Густав сделался бледней смерти!
– Откуда вы знаете? Вы сами его видели?
– Упаси меня святой Златоуст![74] Никогда я не видел лицемерного
