— Ну что еще?
Не отвечая, она перебралась к нему на колени, чуть приоткрыв рот и глядя упорно, не отпуская взгляда. Он хотел столкнуть ее, положил ладони ей на бедра, да там и оставил. Глаза Виты, утратив синеву, мерцали жестко-зеленым, как у голодной кошки.
— Если ты хочешь уйти — уходи. Но только утром…
— Не тебе это решать. Давай слезай, — его ладони скользнули по ее бедрам назад. — Я не хочу прощаться с тобой очередной оплеухой.
Она приподнялась и прижалась к нему так, что немедленно вскочить и уйти после этого можно было бы только будучи деревом или каменной статуей. Разум пускал предсмертные пузыри, утопая в желании, погружаясь на самое дно, а дно было очень и очень далеко от поверхности. Пальцы Виты скользили по его лицу, волосам, затылку, губы улыбались рядом с его щекой, касаясь ее.
— Колючий, — шепнула она. — Я не боюсь. Хочу проснуться рядом с тобой.
— С ума сошла, — хрипло сказал Схимник, а его пальцы тянули вверх подол ее халата. — У тебя просто стокгольмский синдром. Пройдет…
— До утра, — пробормотала Вита, неохотно оторвавшись от его губ, но он потянулся следом, разбивая ее фразы на отдельные рваные возгласы. — Надоело!.. Утром… разойдемся… тихо…мирно… Зачем нам… себя изводить?!.. Это, в конце концов… вредно для… здоровья!.. Мы…м-мы… взрослые люди… и если…
— Отпусти меня!.. — произнес Схимник с безадресной злостью, оторвал от себя ее руки и приподнял, чтобы оттолкнуть, потом повалил Виту поперек кровати, и она нетерпеливо и с каким-то отчаянием вздохнула, притягивая его к себе, и дальше во всем присутствовал этот легкий привкус отчаяния — того, с каким человек, боящийся высоты, в конце концов обреченно машет рукой с возгласом «А гори оно все синим пламенем!» и прыгает с вышки вниз — туда, где чудовищно далеко поблескивает вода, и в полете приходят уже совсем другие ощущения, а вода может покорно-принимающе расступиться под телом, не причинив ему вреда, а может оказаться твердой, как камень, но это все будет потом, потом…а пока летишь… и до воды доберешься только утром, а ночь — лишь то пространство, сквозь которое летишь до утра, вначале космически огромное, но к утру кажущееся меньше песчинки… Ничего не имеет значения, и прошлое, неосторожно приблизившись, чтобы напомнить о себе и вернуть в реальность, тут же вспыхивает, и кто-то безликий, большой шутник по натуре, подхватывает пепел, чтобы утром снова слепить из него прошлое, реанимировать его и подбросить двум сумасшедшим, осмелившимся прыгнуть вниз… Но утро еще очень далеко внизу, и соломой сгорают слова, грязь, кровь, мертвецы и чьи-то страшные глаза, и агония чьей-то души, и злость, и алчность, и принципы, и сотни других бесполезных сейчас призраков…
Потом они смеялись, говорили друг другу какие-то глупости, и Вита целовала его спину, которую сама же разодрала в кровь, а Схимник, щурясь, наигранно-сердито бормотал, что ему досталась в возлюбленные дикая кошка. Их одежда, с которой они расправились, словно с кровными врагами, была разбросана по всей комнате, и когда пришлось встать, чтобы поправить разворошенную, съехавшую на пол постель, с простыни посыпались пуговицы от халата.
— Можно глупый вопрос?
Схимник прикрыл веки в знак согласия, легко поглаживая ногу Виты, закинутую на его бедро. Они лежали, крепко обнявшись, и смотрели друг на друга.
— Много у тебя было женщин с тех пор, как… ну, как ты понял?..
— И правда глупый, — он усмехнулся. — Не больше, чем это было необходимо. Нарываешься на контрвопрос?
— Нет. Да ты и не спросишь.
— Верно, не спрошу, — Схимник поцеловал ее в нос. — Девчонка ты еще совсем. И выглядеть можешь, как взрослая, и рассуждать, а в глубине — все равно девчонка. Не сомневаюсь, что когда ты поднимаешься или спускаешься по лестнице, ты прыгаешь через ступеньки, как в детстве.
— Ну и что? Это доказывает мое постоянство, как личности, — Вита улыбнулась, потом посерьезнела. — Я вот все хотела узнать — тебе ведь давно известно о «Черном бриллианте», о том, что там люди умирают — почему ты не…
— До сих пор не прихлопнул этих двух проб… его владелиц? — глаза Схимника чуть потемнели. — Как-то не до этого все время было, да и…я не вижу в этом особого смысла. В конце концов, люди, которые приходят туда работать, знают, на что идут, знают степень своего риска и делают все совершенно добровольно. И за все это они очень неплохо получают. Может, ты видела Красную Ведьму — рыжую гладиаторшу. Между прочим, она преподает биологию в средних классах. А чем занимаешься ты, филолог?.. Брось, ты же все прекрасно понимаешь. Знаешь, давай не будем…
— Не будем, — Вита вздохнула и прижалась лицом к его груди. — Сколько времени?
Он повернул голову и взглянул в окно, за которым безжалостно истончалась ночь.
— Почти утро. Ты устала — поспи…
— Да-а, — протянула Вита, потом хрипловато, но весело пропела, закинув руки за голову: — Ах, не одна трава помята — помята девичья краса!..
Мрачноватая забота слетела с лица Схимника, и он захохотал, откинувшись на подушку.
— Ты вполне можешь все переиграть. Вспомни о гордости, о чести, о чем там еще вспоминают женщины утром?
— О деньгах, — сказала Вита и пихнула его в бок. — Если бы я решила пожалеть, конечно, я свалила бы все на тебя — гнусного соблазнителя, но я не жалею. И все равно… это так странно, какой-то сюрреализм — ты и я в постели…
— Почему? Вот если б мы были не в постели, а, скажем, на дереве — вот тогда бы был сюрреализм. Не бери в голову — осталось всего несколько часов — вот потом…
— Я соврала тебе насчет письма.
— Какого письма? — он приподнялся на локте, глядя на нее.
— Того, в Зеленодольске. Которое я не дала тебе прочитать. Я сказала, что никому не пожелала бы такой смерти… но если бы оно было в руках у Яна, Баскакова, Шестакова, любого из тех шестерок, которые за нами гонялись — мне бы и в голову не пришло останавливать их.
Глаза Схимника сузились, потом он негромко произнес:
— Зря ты это сказала.
— Знаю, — она потянула его за шею. — Иди сюда…ты слишком далеко…
Они снова занялись любовью, но на этот раз с сонной нежностью, бережно и устало, а потом Вита, уже засыпая, пробормотала:
— Пообещай, что не уйдешь, не попрощавшись.
— Не могу, — сказал Схимник отпуская ее и отодвигаясь. На ее лицо набежала тень, потом она понимающе кивнула:
— Хорошо… тогда, давай попрощаемся сейчас, — ее голос дрогнул. — Как тебя зовут?
— Андрей, — имя далось ему с трудом — он давным-давно никому его не называл. Он произнес его прежде, чем сообразил, что все-таки лучше было ей не знать… но уже было поздно. Если назовет другое — Вита поймет, что оно фальшивое.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
