В такой противоестественной обстановке, когда обычный человек — не преступник — не сомневается, что его ждет «тюрьма и ссылка» (в лучшем случае), не удивляет то, что в следующем, почти законченном, прозаическом произведении, написанном через год, в жанре скорее фантастической повести или киносценария, «Have your teeth stopped?» («Пломбируйте Ваши зубы»)[130] Толстой уже не переносит своих героев так же почти открыто в коммунистическую Россию. Более ухищренная конспирация заставляет автора, в этой более острой, чем «Шерлок Холмс», и беспощадной пародии на современное общество, сделать своих героев гражданами далекой Америки, а действие вообще перенести в абстрактную страну микрокосмоса.
Но почему такое странное название? С одной стороны, все просто: у автора тогда сильно болели зубы, которые он вовремя не залечил, и поэтому долго мучился. И начав писать в таком состоянии, он наверняка не знал не только, что из этого получится, но и что он напишет на следующей странице. С другой стороны — постепенно, по-мальчишески увлекаясь и фантазируя, он делает такой незаурядный гротеск, приводя читателя в государство абсурда, как две капли воды похожее на его теперяшнее, что приходится только удивляться, как ему это оказалось по силам в таком молодом возрасте. С каждой новой страницей и название уже не кажется таким странным, потому что становится ясно, что хочет сказать автор о больном государстве: «Пломбируйте Ваши зубы» — значит, будьте внимательны, бдительны, не допустите такого разложения, при котором с вашей страной может случиться то, что произошло с его в 1917 году. Это острая сатира на современное С. Н. Толстому социалистическое общество, подчиненное искусственной, противочеловеческой идее, приводящей жизнь людей в состояние постоянного дискомфорта и безнадежности, не говоря уже о постоянном страхе репрессий. Отношение к этому обществу автор выражает словами Спойля, а Спойль — это сам автор.
Идея произведения: государство, образованное как мыльный пузырь, которое логически не может существовать; государство в гнилом зубе — прогнившее государство, которое плодит вместо нормальных людей «болезнетворных микробов». Ярко вылезает вся демагогия такого государства, с ложными позициями, нахватанными из христианских заповедей, но искореженными до неузнаваемости, подчиненная не светлой идее христианства, а темным силам, взявшим верх над ним; государство, не приемлющее умных, прогрессивных личностей, которое старается уничтожить их, как только они заявляют о себе; государство, которое может существовать только при «осуществлении жесткой диктатуры правительства». Как ни неправдоподобно, как ни абсурдно то, о чем пишет автор, но все это было именно так, все это он испытал на себе. «Потухшие стоят вне закона», «скрываются в горах», «питаются чем попало» — это политика нового советского государства по отношению к бывшим имущим гражданам: лишение их карточек и тем самым обречение на голодное умирание (так называемые «лишенцы»), преследования за укрывательство родственниками от властей (как когда-то скрывались братья Сергея Николаевича, офицеры, заслужившие ордена за защиту Отечества), и т. д. А те, кто у истоков новой власти не был до сих пор ею уничтожен, в перспективе должен был подвергнуться участи ранее репрессированных — такова была стратегия государства, заключавшаяся в изоляции, а потом истреблении неугодных: «Немногие работающие паучки непрерывно трепещут, так как все они связаны потухающими узами родства и поддерживают их тайно, под страхом смерти». Отношение автора к этой системе четко высказано словами Спойля: «Да, я ненавижу все, что меня окружает. Мой мозг бессилен остановить эту ненависть. Я прячусь от нее в самом себе и не могу укрыться. Но эта ненависть — единственное, что оплодотворяет мой мозг… Только эта мрачная страна может выдержать меня, с моей плодотворной ненавистью…» Его словами Толстой высказывает свою программу выживания в этой жестокой системе; этот «кодекс» он повторит позже, в автобиографической «Поэме без названия» (а потом и в повести «Осужденный жить»), высказав позицию, характерную скорее для разведчика в стане врага:
…Я стану смиренным: с улыбкою яснойСумею войти я в жилье палача.Я знаю, как стать мне наивным и страстным,Когда соглашаться, когда промолчать.Я буду таиться последним из трусов,Заклят не себя — свое дело сберечь,Так матери предки, в татарских улусах.Несли под одеждой наточенный меч…
Но, как показало время, Толстой все-таки оказался прав, и, может быть, благодаря именно этой принятой им позиции мы имеем возможность сегодня читать его произведения, что, по большому счету, просто невероятно.
Если на пародийный текст повести наложить подстрочник, то он, несомненно, напомнил бы людям, жившим после революции, их страшное время, а в программном уставе, хлестко названном автором «Рев борьбы», они безошибочно разглядели бы Устав партии. Но иногда Толстой сам не выдерживает и с горечью говорит открытым текстом: «…следствием этого явилось, что народ, лишенный какого-либо внутреннего прогресса, стал крепить честь и независимость своей родины»; «…свод заповедей, преподанных толпе, чтобы они, чего доброго, не перестали быть толпой…»
По ранним произведениям четко прослеживается творческая подготовка С. Н. Толстого к основному жизненному замыслу. Если в «Шерлоке Холмсе» солнечный лучик едва пробьется сквозь штору, в «Пломбируйте Ваши зубы» он уже станет полноценной сценой солнечного утра Джексона, то через много лет в «Осужденный жить» он разольется морем света солнечного детства. Но уже в высказываниях Джексоном замечаний вслух во время чтения и размышлений — это, конечно, отец, Николай Алексеевич, который мыслит вслух, и «книга моих мыслей» — это, несомненно, дневник отца, в котором слова «неминуемое неминуемо» касаются его, Сергея, появления на свет, когда его мать Мария Алексеевна сообщила мужу, что ждет ребенка. И то, что по роду деятельности Джексон литератор — не случайно; здесь и трагедии Шекспира упоминаются, и Джексон не «юнец, который подкидывал тюки своих недоношенных стихотворений в гостеприимные ясли редакционных почтовых ящиков», — нет. «Его талант вызревал медленно», — прочтём мы эти строки об отце позже, в «Осужденном жить». А если читать дальше, то и забота о дочери, которой в мужья Джексон не хочет «ветрогона», — не слова ли это о будущем Веры, для которой Николай Алексеевич хотел найти достойного мужа? И окончательное подтверждение этому в финале повести — предсмертные слова Спойля: «Когда я был маленький, у меня был учитель», и «он погиб, никому не известный, осмеянный и оплеванный, погиб у ног своей недостижимой мечты, ничего не создав». Это, конечно, снятие автором маски и обнажение самых мучительных его мыслей и проблем. В этой фразе — собирательный образ и отца, и самого С. Н. Толстого. В замысле смерти Спойля заключена возможность высказаться, объяснить читателю свое состояние и разобраться в нем самому.
Если вся повесть — о государстве, в котором автор существует, то конец ее — уже о личной трагедии С. Н. Толстого: его постоянной депрессии, борьбе с собой за физическую жизнь. Подспудно это — то же богоборчество: «…если никто не спросил нашего согласия, производя на свет, пусть же не мешают нам выбрать по своему усмотрению время и способ смерти». Но мешают ему исключительно христианские заповеди, и только они. Он столько раз возвращался к мысли о самоубийстве: «…чаще, чем вы можете себе представить, — был ответ Спойля на вопрос Дикки: „Никогда не испытывали искушения?“»; «и остался жить, так как испытывал эти искушения слишком часто» («Осужденный жить»), В финале повести Толстой примеривает на себя гибель отца, размышляет и все взвешивает, и возникшая еще в детстве, после трагедии, идея памятника ему трансформируется в идею памятника себе, доказательством чего служат слова на памятнике Спойлю: «…на прощание удивит всех какой-нибудь выдумкой», почти аналогичные строкам автобиографической «Поэмы без названия»: «их, бывало, выдумкой растрогаю…»
Но отец оставил после себя громадный труд, наверняка не предполагая, что ситуация раскрутится до такой степени, что его творческое детище погибнет. А он, Сергей? Что осталось бы после его ухода? Что могли бы сказать люди о нем? А сказать тогда, казалось, можно очень немного, несмотря на осознаваемый в себе большой творческий потенциал. Всё, что он может пока, — это только предупредить потомков: завуалировано — «Пломбируйте Ваши зубы» или прямо — «Надо задумываться». В неоформленной концовке повести С. Н. Толстой, отдавая себе отчет, что на сегодня он может гордиться только жертвенностью перед Отечеством и своим народом, пытается выработать основную жизненную стратегию, уже высказанную однажды в «Маленькой симфонии»: «Тебе, наперекор ненависти, испепелявшей мое сердце, бившееся для тебя и только ради тебя, мой народ, я отдаю мой последний вздох…» Это очень важно, но все же, как он понимает, недостаточно, и, наверное, нужна борьба, на которую он, видимо, не способен, и эта его незрелость и неспособность показана в бесславных, но искренних и бескорыстных поступках сына Спойля Эрна. Зайдя в финале в некий тупик, автор снова все переводит в шутку, в такой же болезненный, неестественный смех, который он опишет в сцене с Клятышевым в «Осужденном жить», пробуя на себе методы жестокой внутренней, скрытой от окружающих, борьбы за выживание.
