Повернувшись к Лео и положив ему руку на плечо, она продолжала петь все более громким и ликующим голосом: стройные, соразмерные фразы, которые выходили из ее уст, покидая землю прекрасной прозы, возносились в чистое небо величественной поэзии.
Давно я люблю тебя, о мой суженый,но любовь моя не слабеет.Давно я ожидаю тебя — и вот наконец желаннаянаграда — здесь, передо мной.Однажды я издали видела тебя,но ты был похищен у меня.В могиле посеяла я семя терпения, пригреваласолнцем надежды, поливала слезами раскаяния,овевала дыханием знания. Наконец проклюнулсяросток, а затем я обрела желанный плод.Из могилы проклюнулся росток, оттуда, гдепокоится прах мертвецов, их кости сухие.Долго длилось мое ожидание, и вот она, желанная награда.Я одолела Смерть, и Смерть возвратила мне свою добычу.Вот почему так велика моя радость,с надеждой гляжу я в будущее.Мы будем вместе блуждать с тобойпо вечнозеленым лужайкам.Это наш час. Тьма убегает в глубокие долы.Вершины гор целует рассвет.Да будет мягким наше ложе, о мой любимый,да будет легка наша поступь.Царские короны увенчают наши головы.Изумленные, в благоговении пред нами склонятсявсе народы мира,Ослепленные, падут пред нашей красотой и могуществом.Слава о нас разнесется, как раскаты грома,Словно колесница, помчится наше величиепо праху бесчисленных дней,Мы будем смеяться, торжествуя победу.Смеяться, как дневные лучи, бродя среди гор.Вперед же, к торжеству все новых и новых побед!Вперед же, к еще небывалому могуществу!Вперед же — без устали, в облачении великолепия!Пока не исполнится срок, что отпущен судьбой,и не опустится занавес мглы.
На этом она прервала свою странную, необыкновенно волнующую песню, которую я, к сожалению, могу передать лишь в самых общих чертах, без всей необходимой выразительности.
— Может быть, ты не веришь моим словам, Калликрат, может быть, думаешь, что я обманываю тебя, не веришь, что я прожила так много лет и что ты сам — мой воскресший возлюбленный. Нет, отбрось всякую тень сомнения; уверяю тебя, здесь нет никакой ошибки. Скорее солнце собьется с орбиты, скорее ласточка забудет путь к гнезду, чем я оскверню свою душу ложью, которая могла бы отвратить твое сердце от меня, Калликрат. Ослепи меня, вырви мои глаза, чтобы весь мир заволокла тьма непроницаемая, и все же мои уши будут ловить звуки твоего незабвенного голоса, громче медногорлой трубы будет раздаваться его зов у врат моей души; лиши меня слуха, и пусть тысяча людей коснется моего лба, все равно я узнаю тебя; отбери у меня все пять чувств, пусть я стану слепой и глухонемой, утрачу осязание — и все же при твоем приближении, о Калликрат, сердце мое возрадуется, как малое дитя, и шепнет: «Он здесь!» О ты, что проводила свои ночи в непрерывном ожидании, — кончилось твое бдение! О ты, что бродила все ночи напролет, — смотри — взошла твоя утренняя звезда! — Она помолчала, потом продолжила: — Послушай! Если сердце твое еще не готово признать могущественную истину, если ты требуешь подтверждения того, что, может быть, трудно постижимо для твоего разума, — доказательство будет тебе явлено, и тебе тоже, мой Холли! Возьмите каждый по светильнику и следуйте за мной.
Я повиновался ей, не раздумывая, да и что было раздумывать, когда все логические умозаключения разбивались о черную стену чуда, — так же поступил и Лео. Дойдя до конца будуара, она подняла занавес, и мы увидели одну из тех небольших лестниц, каких было так много в сумрачных пещерах Кора. Торопливо спускаясь по лестнице, я заметил, что ступени сильно истерлись посредине: как я прикинул, высота некоторых из них уменьшилась с семи с половиной дюймов до трех с половиной. Все другие лестницы, что я видел в пещерах, не носили практически никаких следов износа, чего, впрочем, и следовало ожидать, так как по ним проносили только новых набальзамированных покойников. Это обстоятельство поразило меня с особой силой, с какой обычно поражают мелочи в тот момент, когда наши сердца затоплены неожиданным разливом чувств: так на приглаженном первым порывом ураганного ветра море с неестественной отчетливостью выделяется даже маленькая щепочка.
У самого подножия лестницы я остановился и, обернувшись, посмотрел на истертые ступени. Айша перехватила мой взгляд.
— Хотел бы ты знать, мой Холли, под чьими ногами так износился камень? — спросила она. — Это были мои ноги, мои легкие ножки. Я помню эти ступени еще гладкими и ровными, но вот уже две тысячи лет изо дня в день я прохожу по ним то вниз, то вверх, и, как видишь, мои сандалии сточили высеченные из скалы ступени.
Я не ответил, но, признаюсь, ничто, мною слышанное или виденное, не было для моего ограниченного рассудка более убедительным подтверждением древнего возраста этого существа, чем следы мягких белых ножек на ступенях. Сколько миллионов раз прошла она по лестнице, чтобы оставить такие глубокие отпечатки!
Мы вошли в тоннель и через несколько шагов достигли обычного дверного проема, задернутого шторой, и я с первого же взгляда узнал тот самый склеп, где происходило волхвование над прыгающим пламенем. Едва я узнал узоры на шторе, как все, тогда происшедшее, с необыкновенной живостью воскресло в моей памяти, я задрожал. Айша вошла в гробницу (ибо это была гробница), и мы последовали за ней; не знаю, что чувствовали другие, но я лично радовался при мысли, что наконец-то смогу проникнуть в тайну этого места, — к радости, однако, примешивался и страх: кто знает, чем это грозит.
Живой встречается с мертвым
— Посмотрите, где я спала две тысячи лет, — сказала Айша, взяла у Лео светильник и подняла над головой. В его мерцающих лучах я увидел то самое отверстие в полу, откуда выпрыгивало пламя, но сейчас пламени не было видно. С одного края пещеры стояло каменное ложе, где под белым саваном покоилось мертвое тело; стены были изукрашены резьбой, а с другого края виднелось еще одно ложе.
— Вот здесь, — сказала Айша, положив руку на камень, — здесь, укрываясь только легкой накидкой, я спала все эти долгие века. Мне ли было почивать на мягкой подстилке, когда рядом лежало недвижимое тело моего супруга? — Она показала на другое ложе. — Здесь, наедине с ним, я проводила все ночи, и так беспокойно я ворочалась и металась во сне, что в этой толстой каменной плите образовалось большое углубление: она стерлась, как и ступени лестницы; в этом склепе, где ты спишь, я была верна твоей памяти, Калликрат. А теперь, мой единственный, тебя ждет настоящее чудо: живой, ты увидишься с собой, мертвым; все эти годы я бережно сохраняла твое тело, О Калликрат. Готов ли ты к этой встрече?
