— Эй, кто такой?!
Плоское лицо Маэглина расплылось в улыбке. Он крикнул радостным, и, в то же время, надорванным, истеричным голосом:
— Я ж ваш Маэглин! Что: не признали меня что ли?!
Стражники стали между собой переговариваться, и, между тем, подошел начальник стражи, только взглянул на Маэглина и радостно воскликнул:
— Он и есть! А ну, отворяй ворота!.. Преисподняя! А как исхудал то! Кого привез, Маэглин? Быть может, короля Горовского?!..
Последнее восклицанье было подхвачено дружным хохотом, ворота, между тем заскрипели, решетка поползла вверх. Последние силы оставили того коня, который нес Аргонию — он издал жалобный стон, и, как подкошенный, распуская вокруг своего тело жар, повалился в снег — он увлек за собой и коня Маэглина, который тоже едва на копытах держался, и вот рухнул, опустивши голову на тело своего умирающего друга — у них тоже была печаль, тоже никем не рассказанная, печальная повесть.
Ворота то уже открылись, и первым вышел, широко раскрывши объятия, начальник стражи, с которым Маэглин был когда-то хорошим приятелем.
— Ну, что ж ты! — говорил он восторженно, видя, что Маэглин не обращает на него внимания. — После стольких лет разлуки, давай обнимемся!
Но Маэглин вновь поглощен был Аргонией: после восьмичасовой тряски лик девушки сделался смертно бледным — конечно, она была жива, но нельзя было глядеть на нее без сострадания, а Маэглин — тот и вовсе слезы лил.
Подошел начальник стражи, иные воины, в свете факелов стали вглядываться в лик девы; в ее золотые, водопадами до снега опадающие пряди, кое-кто присвистнул, начальник спросил:
— Эй, да где ты такую красотку нашел?! Да за это тебе и двадцать лет странствий прощаются! Да тебе еще и высокая должность причитается — и все за эту красотку! Эй, Маэглин, кто она? Где ты нашел ее?
Видя, что Маэглин него не слышит, но все шепчет страстные слова, его хорошенько встряхнули за плечо; и тогда он только огляделся и взгляд у него был осоловевший злой — тут он пожалел, что прискакал в этот Трес, так как ничего кроме каких-то смутных старых воспоминаний его с этими стенами не связывало — и сейчас в нем эти люди вызывали отвращение — да как они могли смотреть на его сокровище, как могли ухмыляться, указывать пальцами?..
Конечно, потом он пожалел, что не скрыл, кто она на самом деле, но в то время никакого хитроумия у него не осталось, но только сильная усталость, да тупая на них злоба — и он, полагая, что узнавши всю правды, они от них отстанут, прошипел:
— Это Аргония. Та самая девочка, про которую вы слышали когда-то. Она приемная дочь короля Троуна, но на самом то деле… Да что вам рассказывать?!..
Действительно, в былые годы Маэглин любил рассказывать эту историю, и старожилы хорошо ее помнили. Теперь присвистнул начальник караулы:
— Вот так подарочек! Сейчас же идем к нашему повелителю! Он, действительно, осыплет тебя всякими почестями!
— Нет, я должен быть с ней! — прохрипел Маэглин, и поднялся, держа Аргонию на руках.
— Смотрите, какая буря надвигается! — прокричал тут кто-то.
Действительно, тяжелые снеговые тучи стремительно надвигались, и те поля, которые распластались под ними, и ярко отражали лунный свет, погружались теперь в подвижную тьму, а первые порывы предстоящего ненастья уже били собравшихся в лица.
— Все, идем в крепость!.. Сейчас к правителю, а как он тебя расспросит — выйдешь с нами пировать, а?!.. Уж мы для тебя бочонок лучшего эля откроем!.. Эй, ну что скажешь — не позабыл еще старых товарищей?!..
Маэглину стало еще более тошно от этих отрывистых, грубых выкриков. «Везти Аргонию в Трес» — да как он раньше мог хоть бы подумать о таковом?! И вот он развернулся; и, неся ее на руках; пошатываясь, сделал несколько шагов навстречу буре — однако, тут был остановлен самым решительным образом: его крепко держало человек семь, а кто-то приговаривал:
— Да он, быть может, разумом тронулся!..
— Нет, просто с дороги устал. — заявил начальник стражи.
Как бы там не было, хотя, всеобщими усилиями его удалось развернуть и провести до ворот — Аргонию от него так и не смогли вырвать — он вцепился в нее накрепко, он готов был зубами вцепиться в каждого, кто посмеет до нее дотронуться. Так и осталась эта девушка на руках Маэглина; ну а воины, повели его по вздымающимся вверх улочкам, ко дворцу. Начальник стражи еще несколько раз пытался с ним заговорить, однако, так и не добившись никакого ответа, оставил — сам стал рассказывать, что интересно произошло за эти годы в городе — Маэглин его не слушал, да и мы не найдем ничего интересно во всех этих россказнях; разве что, упомянуто было, что город к юго-западу, тот самый, в котором перевернули когда-то все Маэглин и Барахир, сейчас процветает, крепнет, и живет по совсем иным законам, нежели прежде…
А мы скажем, что Трес был обильно засажен деревьями. Сейчас они, правда, стояли голыми, но по широким кронам яблонь и берез, ясеней и дубов — которые темнели над двориками, легко можно было представить, как зелено, как душисто здесь весною и летом — на многих ветвях были устроены кормушки, и в весеннюю пору город был заполнен птичьим пением столь же сильно, как и леса — все это помнил Маэглин, но все это не значило ничего — была одна только Аргония.
Наконец, вот и дворец: после недолгого разговора их пропустили через ворота в небольшой, но обильно окрашенный изящными мраморными статуями, и пустыми сейчас фонтанами сад. Фонтан придумали местные умельцы, ну а статуи откопали среди развалин старой эльфийской крепости, что была в нескольких верстах к югу от них.
Сам дворец представлял собой высокое здание, со множеством башенок и окошек, на центральной же части крыши располагалась астрономическая обсерватория, которую, на самом то деле, можно было видеть еще с десяти верст от города — именно она первой и поднималась из-за горизонта.
Между тем, про появления Маэглина уже было доложено, и его, ждали. Они прошли в залу, у стен которой трещало сразу несколько каминов, а у дальней стены, вздымался и ревел многометровыми языками самый из них большой — вообще, было сильно, до одурения натоплено, и все это для того, чтобы согреть одного человека, который сидел на возвышении, на золотящемся троне — сидел в парадных одеяния и в короне слишком тяжелой для его король Браслав-старый, которому год, как стукнуло девяносто, и который, как и полагается для такого возраста, был сед и морщинист; более того он был дрябл — да, за те двадцать лет, которые они не виделись он очень сильно изменился. Тогда ему хоть и было около семидесяти — он еще и мечом хорошо владел, и на коня без посторонней помощи вскакивал. Теперь он и истощился, и руки его жилистые подрагивали, и, вообще, даже этот жар его не грел — он часто поеживался; и то уж говорило, что кровь его совсем остыла. На Маэглина он взглянул без всякого интереса, проговорил только голосом, каким мог говорить разве что какой-нибудь дух льда, проведший в одиночестве многие века:
— Вернулся… И кто же она?
За Маэглина, который так был поглощен созерцанием лика Аргонии, что и не слышал ничего, и вообще не понимал, где находится, отвечал начальник стражи, и не забыл добавить, что Маэглин, по видимому, очень истомился, и лучше бы его расспросить более подробно после отдыха.
— А, хорошо… — равнодушно произнес Браслав-старый. — Ее в темницу, под надежную стражу.
Тут откуда-то выполз худосочный советник и прошипел:
— Теперь у нас будет хорошая заложница: можно потребовать за нее огромный выкуп, а можно — грозить ей смертью, ежели он вздумает начать войну.
— Да, хорошо. — слабо махнул жилистой рукою Браслав.
К Маэглину подошли несколько стражников, хотели взять Аргонию, однако, он с таким бешенством на них взглянул, что они поняли, что без насилия здесь не обойтись и выжидающе взглянули на Браслав — тот смотрел на происходящее с безразличием, с дремой в глазах. И тогда Маэглин склонился на обрамленным золотым волос личиком, и, роняя раскаленные слезы, зашептал:
— Там, где на тихий темный брег,Ведут веками волны бег,Стоит скала, а в той скале,В святой пещере, на земле,Стоит хрустальный грот во мгле,И смерть лежит на том челе.
Взойдет печальная Луна,Откроет очи тут она —Лишь на минуту вечный сон,Был потревожен, будто он,Позвал ее из смерти вон —Но тихо умирает стон…
От этого голоса, от слез жарких, очнулась Аргония, только взглянула на него — и тут же глаза ее вспыхнули испепеляющей ненавистью; но не на Маэглина она уже смотрела, и залы она не видела. Ведь, в этой зале не было Его, которого она ненавидела с той же силой, с какой некоторые любят. А раз его не было поблизости — ничего и не значила эта зала…
Маэглин же и обрадовался, увидев, что она очнулась, и ужаснулся этого взгляда; он крепче прижал ее к груди — он даже и не понимал, что держит девушку; нет — по прежнему она для него была лишь маленькой девочкой, которую он поклялся когда-то спасти. И вот он плакал, спрашивал у нее что-то; но она ничего не отвечала, прикрыла свои очи, а он почувствовал как напряглось ее сильное, гибкое тело.
